Где-то посреди юга Франции / Mitan, Midi

      Через три дня Рей начинает понимать, что с депрессией можно вполне сносно жить.       Даже больше, чем сносно, — почти хорошо. Реально хорошо. По-настоящему хорошо.       Бен, оказывается, любит обниматься так же сильно, как и делать ей больно.       Он не говорит это вслух, но Рей чувствует, что он мог бы тискать ее бесконечно.       А вот ей никогда не нравилось обниматься. Но с ним все иначе.       Впервые она понимает, как сильно нужны ей объятья.       Горячие струи воды бьют по спине, пока руки Бена разминают уставшие мышцы Рей, слегка надавливая на нужные места. Он хорошенько отшлепал ее, а затем, рывком подтолкнув к кровати, выебал. Это выжимает Рей эмоционально и физически — как после долгого плавания, — и она разрешает отнести себя в ванную.       Бен снова берет на себя ответственность, но совсем иначе, поэтому она позволяет себе расслабиться. Это не похоже на ее обычное потустороннее состояние, но Рей чувствует себя странно умиротворенной.       На этот раз они оба голые. Бен мягко просит повернуться и закрыть глаза, чтобы не попало мыло, но больше они не разговаривают. Тишину заполняют звуки бегущей воды и поцелуев, которыми он покрывает лоб, виски и нос Рей.       После душа Бен выглядит непринуждённым, измотанным, но тут его взгляд цепляется за что-то в зеркальном отражении, когда Рей стоит к нему спиной. И он, спрятавшись за завесой волос, прикрывает рукой рот, чтобы в последний момент замаскировать смешок под кашель. Слишком поздно.       — Что? — хрипло спрашивает Рей, которая еще не полностью пришла в себя.       — Ничего. — Изо всех сил пытаясь поджать губы и спрятать за виноватым выражением лица улыбку, он тщательно вытирает ее, пока по его коже тоже катятся капли. — Как думаешь, у нас где-нибудь есть арника?       — Откуда я знаю… — бормочет Рей, а потом всё понимает и резко выпрямляется, широко открыв глаза. Она извивается, пытаясь взглянуть на свою задницу, и с изумлением видит там красные отметины.       А Бен уже сидит на корточках и шарится в шкафу под раковиной в поисках мазей, в очередной раз пытаясь скрыть смех.       Он видит початый тюбик экстракта арники и встает.       — Думаю, у него истек срок годности, но, — он делает паузу, вертя его в руках, прежде чем пожать плечами: — … все равно сойдет.       Рей в замешательстве хмурится, наблюдая, как он щедро наносит бальзам на ладонь, а затем осторожно тянет ее за руку, чтобы повернуть к себе задницей.       — Я этого не почувствую, правда? — спрашивает она, пытаясь осознать увиденное.       — Ну, — бормочет Бен и больше не пытается скрыть самодовольную ухмылку, когда наносит бальзам. — Ты можешь почувствовать позже.       Она фыркает для виду. Запах геля с арникой щекочет нос, пока Бен нежно массирует покрасневшую кожу на заднице.       — Доволен собой?       — Ага, — отвечает бесстыжий кусок говнюка, который явно доволен своей работой. Он наклоняется, касаясь губами ее скулы: — А ты разве… не довольна мной?       Рей прикрывает глаза, успокоенная лаской, и держится за его руку для равновесия.       Ладонь Бена нежно массирует задницу, а потом, не дождавшись ответа, он целует ее, а Рей и не против.       Как только они оба одеваются, он первым садится на диван, наблюдая, как Рей медленно приходит в себя. Она входит в гостиную, рассеянно потирая пятую точку.       — Пойдем, приляжешь со мной? — спрашивает Бен и переводит взгляд на ее руку. Это вызывает у Рей подозрения.       — Зачем?       Он снова пожимает плечами, но, когда она подходит ближе, взгляд Бена снова обращен к ее лицу.       — Для эмоционального комфорта.       — Мне не нужен никакой эмоциональный комфорт, — спокойно парирует Рей, пытаясь вернуть себе хотя бы часть достоинства, которое, кажется, потеряла час назад.       — … имею в виду своего.       Она фыркает, но хоть это и шутка, Бен слишком умен: он будет давать все, в чем нуждается Рей, притворяясь, что она ни о чем не просила или, что ему это нужно больше. В тот момент, когда она оказывается достаточно близко, его руки обвиваются вокруг ее ног, а затем тянутся к талии.       Мгновение спустя они уже лежат на диване, и Рей прижимается к Бену лбом, оказавшись как раз в пределах досягаемости его губ.       Солнце светит с другой стороны дома. Ветер дует немного сильнее, чем раньше, и овевает диван. Так что объятия сейчас очень кстати.       Рей ждет, когда ей это неизбежно надоест, но ничего подобного.       У них появляется глупая привычка обниматься на диване после ужина, смотреть, как темнеет, и оставаться там до утра — несмотря на то, что в соседней комнате их ждет отличная кровать.       Рей совсем не против поцелуев, и Бен продолжает тискать ее по любому поводу и без. А она обнимает в ответ, невольно потянувшись к нему.       Бен любит это. Они обнимаются под душем; после обеда, когда притягивает ее к себе на колени; или во время очередной совместной прогулки под липой Рей прижимается щекой к его груди. Мозг, похоже, цепляется за каждую возможность быть ближе.       Временами она еще беспокоится, что из-за рассеянности, которую несет за собой её депрессия, не заметит, как Бену это надоест, но ничего подобного.       Кажется, что с каждой минутой ему становится лишь комфортнее рядом с ней. Он может поцеловать её внезапно, лишь бы убедиться, что Рей не оттолкнет его; может притянуть к себе, обнимать, ворковать, играть, дразнить, держать в объятиях, а после нагнуть и трахать до потери пульса, прежде чем улыбнуться и сказать «спасибо».       Ему это нравится.       А потом все повторяется.       Однажды утром он сажает Рей к себе на колени, откидывается на спинку дивана и заставляет издавать непристойные похотливые звуки. Бен помогает принять его глубже, будто член — это лекарство, и он то, что ей поможет… Внезапно Рей спрашивает его, вынуждая замедиться:       — Ты чист?       Он, кажется, ни капли не обеспокоен неуместным вопросом, сосредоточенный совсем на ином, и без колебаний кивает, а потом, затаив дыхание, тоже спрашивает:       — А ты?       Рей тяжело выдыхает между двумя резкими всхлипами, мысленно закатывая глаза, когда вспоминает своих редких сексуальных партнеров, а потом период воздержания, что предшествовал ее переезду во Францию. Это было давным-давно, отчего вопрос звучит просто нелепо. Конечно, она чиста.       Рей хмурится, когда чувствует, что Бен замирает, и видит написанное на его лице замешательство, прежде чем осознает, что он-то ничего про нее не знает.       А она только что ответила молчанием на очень-очень важный вопрос.       — Да! — выпаливает Рей, задыхаясь: — Я, я… прости…       Они так мало знают друг о друге.       Ощутив, что Бен расслабляется, Рей сухо добавляет:       — Хорошо, что мы сейчас… начали этот разговор… — Ее прерывает резкое движение бедер, но ей еще удается выдохнуть конец мысли: — … прежде чем это далеко зашло.       — Конечно, — соглашается он, медленно набирая темп, пока Рей снова не начинает хныкать. Она слышит, как сквозь тяжелое дыхание Бен саркастично хмыкает: — Безопасность — прежде всего.       Мягкие и грубые объятия много для неё значат, но Рей особенно рада разговорам. Ведь Бен слушает много скучной и нудной чепухи, которую она несет, и не жалуется.       — Если ты сейчас считаешь меня отвратительной, тебе следовало бы узнать меня еще в Лондоне, — говорит она ему однажды вечером, пока Бен доедает ужин. Она потягивает бокальчик красного.       — Я тебя такой не считаю. Думаю, ты бестактная.       — До того, как я приехала сюда, — продолжает Рей, не обращая внимания на его ответ, — я не мыла полы больше полутора лет. — Бен практически вздрагивает, но Рей продолжает: — … и хотелось бы сказать, что была аккуратной и не роняла еду на пол, но это не так.       — Здорово.       — Я знаю, — соглашается она, забирает кусок хлеба и съедает его, прежде чем он успевает положить на него сыр. — Я такая классная, — комментирует Рей с полным ртом, а затем заканчивает с сарказмом, чтобы еще немного поразмышлять о своей прежней жизни: — Дело даже не в том, что я была слишком… бездарной для этого. Иногда мне казалось, что я могла бы заставить себя вытереть эти проклятые полы, но существовала причина, по которой я этого не делала.       Рей смотрит прямо на Бена, покуда он отрезает себе еще один кусок хлеба.       — Ты хочешь знать ее?       — Мне страшно, но продолжай.       Рей выпрямляется, кладет руки на стол, чтобы жестами лучше донести информацию:       — Тогда слушай. Я не могла вымыть полы, потому что их нужно было сначала пропылесосить. — Бен кивает, глядя в свою тарелку. — А я не могла этого сделать, потому что вакуумный мешок забился.       Бен все еще сверлит взглядом тарелку, но кивает, показывая, что слушает. Когда Рей продолжает молчать, он перестает жевать хлеб и поднимает голову, понимая, что она закончила объяснение.        — И это все? — недоверчиво спрашивает он. — Переполненный вакуумный мешок — это причина, по которой ты жила в грязи?       Она бесстрастно пожимает плечами, соглашаясь, прежде чем объясняет:       — Я могла бы собрать достаточно воли и энергии, чтобы вымыть полы, но на вакуумный мешок меня уже не хватало. Ведь надо выбросить старый и поставить новый. Значит, нужно выяснить, как закрепить мешок в пылесосе, ведь я никогда не делала этого раньше… пылесос новый, — поясняет она. — Значит, в первую очередь мне нужно было найти, куда я дела новые мешки, если они вообще существовали. И если нет, то пришлось бы выйти из квартиры и купить их.       Она допивает остатки вина, прежде чем заканчивает монолог:       — Перспектива смены вакуумного мешка удерживала меня от мытья полов. — Бен перестает жевать. — Ты будешь врунишкой, если не скажешь, что это самая смешная чушь, которую ты слышал за долгое время.       — У меня ребра болят от сильного смеха, — невозмутимо говорит Бен.       Рей смотрит на него.       — Знаешь, ты не идеален, — наконец сообщает она, решив, что Бен ей потакает.       — Правда?       — У тебя слишком много воли к жизни. Каждый день надо хотя бы немножко хотеть умереть, чтобы оставаться в здравом рассудке.       — Учту.       Рей наблюдает, как он встает, собирает посуду, чтобы отнести в раковину. Ей не нравится, что внимание Бена сосредоточено не только на ней.       — У меня есть еще парочка забавных историй. Ты готов?       — Боже, помоги мне.       — Иногда по утрам, — начинает Рей, снова игнорируя Бена, — мне бывало очень трудно встать. И я просто меняла нижнее белье под одеялом.       Бен поворачивается, подняв брови. Его рука замерла на кране. Он не включает воду, желая сначала дослушать всё до конца. Рей встает, слишком взволнованная, чтобы рассказать о чем-то совсем не волнующем:       — Я снова и снова говорила себе: «пора вставать; хорошо, на этот раз точно встаю; встаю прямо сейчас» — и через некоторое время «все, ну сейчас точно», и я… — Она машет в сторону рукой, будто изображая, как отталкивает от себя что-то воображаемое: — …и я откидывала одеяло, чтобы заставить себя подняться.       Бен смотрит и слушает.       Рей поднимает взгляд на потолок:       — Но тогда я просто… лежала, сбросив с себя одеяло, и смотрела в потолок. Минуту… пятнадцать… тридцать.       Рей поворачивается к Бену и морщит нос, как бы говоря: разве это не безумие, черт возьми?       Но ему интересно только узнать конец того, что Рей имела наглость назвать историей:       — … а потом?       — Эээ, дело в том… — Она широко улыбается, ее глаза широко распахнуты от предвкушения кульминации: — Я замерзала! Так что снова натягивала одеяло.       Бен медленно смеживает веки, бормоча «Боже», и поворачивается лицом к раковине. Но Рей успевает заметить улыбку.       Бен развеселился, и она знала, что так будет.       — Депрессия действительно забавна, — уверяет Рей, подходя ближе, когда он открывает кран. — Я думаю, ты просто не можешь смеяться над этим в одиночку, но она и правда такая.       Любопытство Бена вновь сменяется сосредоточенностью, хотя он по-прежнему говорит непринуждённо:       — Неужели никто не знал? Твои друзья? Коллеги?       — Что я не мыла полы? — спрашивает Рей, глядя на бегущую воду.       — Что ты в депрессии.       Она прикусывает губу.       — Мои друзья… знали, они много делали для меня. Но в какой-то момент им пришлось двигаться дальше. — Она морщится: — Коллеги не знали.       Он быстро убирает обе их тарелки.       — … а родители?       Рей решает признаться:       — Мама умерла, а отца я никогда не знала.       Она не смотрит на Бена, просто слышит слабое «оу». И, прежде чем он успевает что-либо спросить, Рей добавляет:       — Единственное, что мне известно, — отец был французом.       Бен никак не реагирует и меланхолично заканчивает с мытьем посуды. Рей стоит рядом с ним и внимательно наблюдает за выражением его лица.       — Может, ты мой брат, а мы даже не знаем об этом?       Он морщится.       — Как упоминалось ранее, ты бестактная.       — Мы похожи.       — Ага.       Рей резко вздыхает. Он смотрит на нее в замешательстве.       — … может, ты мой отец, а мы даже не знаем об этом!       Бен даже не утруждается закатить глаза и хватает полотенце, чтобы вытереть тарелки. Она не сдается:       — Ты путешествовал по Великобритании в конце 1989 года?       — В 1989 мне было два года отроду.       — … я ведь не об этом спрашивала, верно? — уточняет она, наседая на него так сильно, как только может ее маленькое «я». — Значит, тебе действительно есть, что скрывать.       Но потом Бен застает ее врасплох. Рей подозревает, что он даже не предполагает, какой вес будут иметь его слова. Ведь во время этого нелепого разговора он убирает тарелки в шкаф, а не заглядывает преданно в глаза. Возможно, веса его фразе добавляет внезапность и тихий, мягкий тон, хотя голос Бена все еще звучит непринуждённо.       — Я буду твоей семьей, Рей, — говорит Бен, а сам аккуратно расставляет тарелки. — … тебе не нужно так сильно стараться.       Точно так же, как Бен, вероятно, не собирался этого говорить, Рей не собиралась терять дар речи, стоя у раковины и уставившись ему в затылок.       Он захлопывает шкаф и неуверенно оборачивается, сомневаясь, что означает повисшая тишина, и как отреагирует Рей.       Как только Бен замирает, Рей делает два осторожных шага к нему навстречу и, запрокинув голову, обхватывает его за талию.       Бен нежно целует ее, крепко обнимая в ответ.       Это одно из тех объятий, которыми они делятся друг с другом все эти дни.       На четвертый день Бен будит ее — раньше такого никогда не случалось.       Он уже одет, целует Рей в волосы и говорит:       — Я собираюсь проверить, есть ли супермаркет где-нибудь в… деревне, это займет немного времени.       — Который час? — спрашивает она, изо всех сил пытаясь открыть глаза.       — Восемь тридцать.       — … и ты разбудил меня? Как посмел?       — Я надеюсь, что вернусь к полудню, но точно сказать не могу. Хорошо, Рей?       Она садится и прочищает горло.       — Хорошо. — Ее голос в столь ранний час скрывает, как тошно от мысли, что Бен уйдет из дома. Хотя Рей и знает — это ненадолго.       Ей придется поверить ему.       Бен хватает свою спортивную сумку.       — Полагаю, ты захочешь остаться. Но можешь доказать, что я ошибаюсь.       — Полагаю, ты не захочешь менять своего мнения. Но можешь доказать, что я ошибаюсь. Если хочешь.       Он что-то мычит под нос, проверяя содержимое бумажника.       — Я не хочу ждать, когда у нас закончится еда, шатон.       Бен подходит к ней.       — Мне придется часто останавливаться, чтобы не заблудиться и запомнить дорогу.       Рей вздрагивает при мысли, что он может потеряться.       Но она лишь бормочет короткое «отлично», которое Бен вряд ли слышит.       — Увидимся в полдень, — шепчет он, наклоняясь, чтобы поцеловать. — Я постараюсь не задерживаться, хорошо?       Рей кивает.       Через несколько секунд дверь за Беном закрывается.       И в этот момент Рей полностью просыпается.       Зря она так нервничает. Какой смысл за него волноваться, и все же она волнуется.       Но это прогресс, так ведь?       Поэтому, как истинно здоровый и взрослый человек, вместо паники, Рей встает и решает с пользой использовать все это неприятное беспокойство.       Убраться.       Что, оказывается, далеко не так приятно, как ожидалось. А ведь Бен регулярно убирается с таким видом, будто это проще простого.       Было бы классно, окажись дом настолько грязным, чтобы, вернувшись, Бен заметил разницу.       И, может быть, вознаградил бы Рей.       Так что она решает рассказать ему, дабы труды не остались незамеченными.       Наклонившись и тяжело дыша, Рей оттирает ванну, удивляясь, почему из всех занятий выбрала именно это. Наверняка это последний раз, когда ее вообще это волнует.       Затем, Рей решает пропылесосить кухню, и, если повезет, то и гостиную, испытывая чистую радость оттого, что на этот раз кое-кто позаботится о смене мешка, если возникнет необходимость.       Как только она оказывается на кухне, желая чисто-начисто вычистить пол, который Бен каждый день подметает, Рей вдруг с довольным видом выпрямляется. Она никогда не видела, чтобы он пылесосил под мягкими сиденьями дивана. И точно знает, что найдет под ними тонну крошек, ведь она сама ела там столько раз.       Хотя, опять же, это не то, что можно по приходу домой тут же заметить.       Но Рей все же решает это сделать.        Сняв первую подушку, она радуется своему решению, потому что находит золотую цепочку, которую и не знала, что потеряла. Рей лучезарно улыбается, засовывая ее в карман, и уверена, что почти чувствует, как эндорфины щекочут мозг. Но затем, убрав вторую подушку, она чувствует, как тех стремительно становится меньше. Рей замирает, уставившись на диван, и не в состоянии сделать еще один вдох. Пылесос продолжает реветь. Но все, что она слышит — это стук своего сердца.