Будь храбр

— Доминик, вы ведь понимаете, что мне неудобно просить, но… — Мэттью снова замолчал. — Так вы скажете или нет? — Вам ночью не холодно? — спросил он, после чего с нелепым видом поджал губы. — Не то, чтобы. — А мне холодно. — Вы хотите, чтобы я нашел вам одеяла получше? — Доминик, у меня их пять, и даже когда я кладу их друг на друга, это не помогает. — А камин в ваших покоях? — Вы хотите, чтобы ночью я задохнулся в пожаре, или околел под утро, когда все догорит? — король отвернулся. Почему-то с тех пор, когда он рассказал Доминику о своих отношениях с Кристофером, ему стало тяжелее находиться рядом с другом. Он боялся, будто бы советник может подумать о чем-то, чего Мэттью не подразумевал. — Вы можете ночевать в моих покоях, как в детстве? Хотя бы до весны. Доминик рассмеялся. — Мэттью, вам стоило сразу сказать, — успокоил он друга. — Если от этого вам будет спокойнее, я вам помогу. — Только вы ничего не думайте, Доминик, я не подразумеваю ничего плотского, мне нужно только, чтобы вы меня согрели. — С чего бы мне?.. Вы и меня в мужелюбы записали? — советник улыбнулся. Мэттью хотелось зарыть себя под землю. В последнее время, без поддержки Кристофера, все больше мыслей приходило о том, что подумают люди, и он совсем забывал, что это не всегда верный ход мыслей. — Забудьте, я лишь хочу, чтобы вы были рядом со мной, как названный брат. — Уже даже так значит? Хорошо, сегодня я останусь. — Спасибо большое, — Мэттью благодарно смотрел на него. — Но вам все равно стоит лучше есть, потому что вы совсем похудели с ухода Кристофера. — Доминик! — это прозвучало для короля как-то непристойно. Да и к тому же, он считал, нельзя было рассуждать о фигуре человека, которого не видел обнаженным. — Я говорю, что вижу. Если ваша одежда была вам впору, то теперь даже ваши шоссы немного провисают, хотя они сшиты по вам, и, к тому же, должны плотно облегать. Мэттью фыркнул и закатил глаза. Конечно же. Чего еще можно было ожидать от советника, который следит за модой во всех дворах и давно уже считается законодателем при короне. Кому-то кажется, что эта его роль в обществе даже более важная, чем роль советника. — Да, я, может, прохудился, и что с того? — Это объясняет, почему вы мерзнете. — Хотите сказать, главный казначей может ходить без одежды по снегу? — начал смеяться Мэттью. — Все вы о голых мужчинах думаете, мой король, — саркастично ответил Доминик. — Вам так не хватает тепла сэра Кристофера по ночам? — Все, с меня хватит, Доминик, уходите и не показывайтесь мне на глаза до конца дня, — в шутку отдал приказ король. — Я видеть вас не хочу! — прикрикнул он и засмеялся. Ну, в каждой шутке есть доля шутки. Мэттью не нравилось слышать такое из уст друга, он в целом не хотел более, чтобы кто-либо обсуждал Кристофера. Теперь особенно сильно, потому что он не хотел вспоминать о том, что Кристофер наверняка никогда больше не скажет ему и слова. Король все равно продолжал ждать. И даже если он хотя бы смог начать смеяться, как раньше, разговаривая с единственным другом, Домиником, он все равно съедал себя чувством вины каждую ночь, ворочаясь, думая о Кристофере. Он не мог спать, но больше не прибегал к вину. — Нет, нет, подождите, я даже не рассказал вам, зачем я пришел, и к чему я вел все это время. — И что же там, Доминик? — Я только-только получил письмо и узнал, что войска во главе с сэром Робертом пытаются сдержать натиск в нескольких верстах от замка. Мэттью Бледный побледнел еще сильнее. — Правда? — Да, и нам нужно готовиться к осаде. Я уже отдал приказ подготовить смоляные носы для задержки войск, поднять мост над рвом и закрыть главный вход, опустить решетку, и подготовить тех лучников, что у нас есть, чтобы они встали на свои посты. Вероятно, очень скоро войска Осберта попытаются взять штурмом ва… — Доминик, да мне срать хотелось на все это! — король дрожал от страха. — Роберт сказал хоть что-то о Кристофере? Он жив? — Можете взять письмо, — советник отдал лист бумаги, вытащенный из какого-то кармана. — В общем, там в основном написано о том, что они собираются предпринять для того, чтобы не допустить штурма или осады, но в конце написано про Кристофера. — Вы не можете мне просто сказать? — Мэттью поднял взгляд на Доминика. Лицо советника выражало какую-то скорбь, и он покачал головой. — Он погиб? — Я не знаю, честно. Мэттью развернул лист, пробежал глазами по словам, затем, ближе к концу зацепился за самое важное имя на всем белом свете. «Кристофер оказался для них важной мишенью. С самого первого боя вокруг него, пытаясь взять его в западню, собирались воины. В прошлом бою, прежде чем мы отступили, Кристоферу не повезло. У него выбили меч из рук, и я видел своими глазами, что его не убили. Его заставили спешиться, после чего связали. Больше я его не видел, и, я подозреваю, его взяли в плен как аргумент на переговорах. Прошу, Лорд Мэттью, не поддавайтесь на уговоры, мне кажется, его все равно убьют вне зависимости от ваших решений. Божественный свет всегда на вашей стороне, помните это. Сэр Роберт.» И это был конец. Мэттью не знал, что должен испытывать. Он чувствовал, как животный страх перед Осбертом за Кристофера и праведный гнев в груди, который он хочет обрушить на Роберта за такое обесценивание жизни Кристофера, мешаются, и продолжал сидеть с каменным лицом. — Что вы будете с этим делать? — Сейчас я ничего не могу, Доминик, — Мэттью спрятал лицо руками, боясь, что снова расплачется. Нет, он совсем не хотел думать о том, что могут сделать с Кристофером. Но мысли окутывали его сами. Перед глазами стояла картина. Вот он, Кристофер, его возлюбленный, беспомощный, наверняка связанный по рукам и ногам, его будут истязать на его глазах, чтобы заставить Мэттью отдать корону. И ведь Мэттью знает, что согласится. Согласится еще до того, как это начнется, чтобы избежать этого вопреки совету Роберта. Потому что он не может допустить того, чтобы Кристофера убили, а он даже не попытался ничего с этим сделать. И даже если он согласится и их обоих убьют, он хотел бы, чтобы Кристофер хотя бы простил его перед смертью и знал, что Мэттью отдаст ради него все, что только может. Доминик сидел рядом, погруженный в молчание, но вдруг он нарушил тишину. — Мы сейчас можем только молиться, Мэттью. Гнев перевесил. Мэттью схватил лютню, на которой играл до прихода Доминика в его покои, и со всей доступной ему силой швырнул в советника. — Заткнись, Доминик! — заорал он. — Это ничем не поможет! Советник потер ушибленное плечо и со злостью посмотрел на Мэттью. — Иногда я жалею, что мне не дали сдохнуть на улице, как и положено брошенному ребенку, — это прозвучало как плевок в лицо. Он встал, не сказал больше ни слова и вышел из покоев, громко хлопнув дверью. Теперь Мэттью действительно остался один. Дорогая и искусно изготовленная лютня, доставшаяся ему от отца, лежала на полу, и ее корпус треснул от падения. Ему было абсолютно все равно. К боли в желудке добавилась другая, вновь разворошенная. Он не ел уже третий день, и если его ненадолго захлестнул адреналин, то теперь он, если бы не мог есть, наверняка бы бессильно свернулся калачиком и умер, потому как не имел запасов энергии. Есть ему не хотелось тем более. Он знал, что Кристофер вряд ли ест досыта и имеет возможность спать, наверняка его морят голодом и пытают, следя за тем, чтобы он не спал, чтобы привести к королю всего изможденного, чтобы один лишь его вид вызывал огромную жалость. Кто знает, может, зная, что он мужеложец, его еще и бьют ради забавы. Быть может даже, он уже лишился зубов, пока над ним издевались, а, может, его пытаются сохранить, чтобы Мэттью все еще посчитал его красивым, когда его приведут. Король мог только гадать, в каком положении сейчас находится Кристофер, и это было невыносимо. К тому же, может быть даже такое, что лицемерные набожные воины ложатся с ним, как с женщиной, против его воли, с целью унизить его достоинство и сломать его. Мэттью не хотел об этом думать. Он ненавидел мысль о том, что именно он виноват во всем том, что сейчас может происходить с Кристофером, и что он позволил слухам о них распространиться так далеко. Потому что теперь Мэттью не имеет там власти и не может его защитить. Было бы намного легче, считай он Кристофера неуязвимым, как раньше, потому что он бы не переживал. Тогда бы он думал, что Кристофер сам сможет сбежать из плена и выжить, но он понимал — сейчас его бесстрашный рыцарь бессилен. Мэттью не знал, сколько еще часов он просидел так, размышляя о самом страшном исходе, который может ждать их. Это вот «их» звучало в мыслях, вызывая невероятное тепло внутри, как будто еще могли существовать какие-то «они», то есть, «мы», будто бы Кристофер все еще считает их принадлежными друг другу. Но он уже не мог в это поверить. Не мог поверить в то, что Кристофер его вот так вот простит или вовсе не таит обиды. Даже если он считал Кристофера образцом человека, рыцарь не может быть настолько идеальным и понимающим. Такого не бывает. Никто не может быть таким, даже Кристофер. К тому же, кто знает, сколько времени прошло с отправки письма? Вот что должно его волновать, а не человечность Кристофера. Уже стемнело. Мэттью пришел к этой мысли, думая о том, что в любой момент может оказаться так, что войска вот-вот отступят снова, и тогда… Тогда Мэттью открыл окно, наконец слыша стук копыт, и как за воинами закрываются все ворота. Множество голодных ртов в замке. Зато хотя бы будет немного теплее. Мэттью смотрел из своего окна, как его теперь такие немногочисленные, разбитые, практически уничтоженные войска пытаются прийти в себя после погони. Им разве что повезло, что Осберт сэкономил на лошадях. Конечно, он искал взглядом Кристофера, даже если его не было там. Один из спешившихся воинов бежал с переднего двора внутрь замка, и Мэттью вышел ему навстречу. Они встретились лицом к лицу в столовой. Разумеется, это был Роберт, которому нужно было доложить о ситуации королю после нескольких отданных приказов. — Ваше Светлейшество, мы готовы дать оборону замка, — сообщил он, глядя в пустые глаза Мэттью. — Мне это все не важно, сэр Роберт, — флегматично ответил он. — Лучше скажите, как вы допустили потерю сэра Кристофера. — Вы совсем не о том думаете, Лорд Мэттью, сейчас вот-вот может произойти чт… Они услышали животные крики мужчин снаружи. Роберт ринулся туда, Мэттью побежал за ним, ему хотелось знать, что происходит. — Снаружи пехота пыталась пересечь замезрший ров по корке льда, чтобы добраться до ворот, и их облили из смоляных носов, — объяснил Роберт, почти крича сквозь шум снаружи. Лязг железа из-за смены негодных доспехов, стук копыт лошадей, которых пытаются увести в конюшни, свист стрел с башен — лучники пытаются поразить часть пехоты, успевшей избежать смолы. Слой льда надо рвом оказался сломан, и еще несколько людей утонули в ледяной воде под тяжестью доспехов. Мэттью вместо всего этого видел только непонятные перемещения и манипуляции, он просто видел, что что-то работает. — Опустить решетки! — скомандовал Роберт громко, заметив оплошность. И вот, он снова вступил, погружаясь в реалии боя. Казалось, он здесь как рыба в воде, уже совсем привык, может на слух определить, что где происходит, выцепить нужное из этого шума. Мэттью же не мог в темноте разобрать, где что происходит, он видел лишь отсвет раскаленной смолы, когда ее вылили на головы пехотинцам и всадникам. Это ничего не имело для него значения, когда Кристофера не было рядом. Поэтому он пошел в сторону входа в замок, даже не смотря на людей, которые снуют туда-сюда, занятые чем-то. Грузная женщина чуть не сбила его с ног. Мэттью знал, это кухарка Катерина, которую он обвинил в добавлении каких-то трав в его суп. А вот, на своих больных ногах семенит дрожащая старушка Озанна с сумкой наперевес — оказывать помощь раненным и больным воинам, которым придется продолжить бой, несмотря на все травмы по причине их немногочисленности. Мэттью понимал уже сейчас — будет осада замка. Поэтому вместо того, чтобы вернуться в свои покои и спрятаться от этого ужаса, он вернулся в столовую, где обедали придворные женщины — мужчины ушли на подмогу, пристыженные бесполезностью, несмотря на титулы и статусы. Мэттью сел во главу стола. Все молчали. Его мать на него больше не смотрела и никто не садился на его место. Он впервые с момента ухода Кристофера поел досыта, после чего удалился в этом вязком полумраке замка, освещаемого слабыми огнями остатков свечей. Мэттью еще не знал, какие свечи дорогие, и не знал, что Доминик, запасаясь, отказался от них, приобретая масляные лампы, которые были куда дешевле, и которыми пользовался народ. Все потому, что деньги ушли на оплату наемных войск. Поэтому король смотрел на догорающую свечу в своих покоях, не испытывая никакого беспокойства, хотя, если бы он знал, он бы скорее оставил ее на ночные приливы вдохновения, когда ему срочно нужно писать. А так, он тратил свет впустую, попросту пытаясь прогнать кошмары прочь из своих покоев. Так же он не знал, что теперь еще долго не отведает действительно вкусного мяса, как сегодня за ужином. Он знал только то, что Доминик вряд ли сегодня к нему придет. Действительно, Мэттью переборщил, когда дал волю гневу сегодня. Ему стоит извиниться. Но это все завтра. Сейчас он смотрел на ничтожный остаток свечи, который с секунды на секунду потухнет, смотрел на снятую с себя одежду и на свое безобразно худое тело. Он мог увидеть и пересчитать собственные ребра теперь. И вот, все уменьшающийся синий огонек наконец вышел кривой струйкой белого дыма, идущего от фитиля. Все. Мэттью устроился поудобнее, стараясь не слышать ожесточенной борьбы за стены замка. Он не хотел слышать криков людей, когда кого-то настигала стрела или, еще хуже, ядро из катапульты. Он перевернулся на живот, кладя голову под подушку, закрывая свои уши, и пока что не мерз, поэтому пытался уснуть как можно скорее. Крики, выстрелы, топот и шум были заглушены его лучшими воспоминаниями, когда он старался думать о чем-то другом.