Будь храбр

— И что же случилось с подмогой? Вы говорили, что к нам мигом приплывут войска, сэр Роберт, когда мы обсуждали действия. Король сидел за многоугольным столом перед статегической картой. — Судя по письмам, которые я получил, их потопили. — Кто? Неужели Осберт добрался и туда? — Ну, вероятно, они были наняты Осбертом. — Кто же это? — Вы помните о разбойниках из леса, которые сами себя окрестили волками? После того, как их прогнали из леса, они, конечно, пытались вернуться, но защищенные стражей люди не давали себя ограбить. Поэтому волкам пришлось уйти. Мэттью помнил. — Хотите сказать, они стали пиратами? — Именно. Наемные пираты, весело ведь? — Мне совсем не весело, Роберт, — Мэттью отвернул голову. Роберт выглядел ужасно вымотанным после всех дней, когда стороны все закреплялись на своих позициях. Теперь же началась осада. И король даже не знал, хорошо это или плохо. Можно было сказать, это было разрешение после ничьей, но Мэттью даже подумать не мог о том, что случится дальше. В комнату постучали. — Входите! — ответил Мэттью. Доминик вошел внутрь. С королем он больше не разговаривал, если это не касалось его обязанностей напрямую. — Здравствуйте, Ваше Величество, — сказал он. И для Мэттью это звучало хуже, чем если бы друг просто назвал его по имени прилюдно. — С прискорбием я вынужден вам сообщить, что сегодня утром леди Озанну обнаружили мертвой в ее постели. Насколько мы можем судить, она вероятнее всего умерла во сне. От беготни и переживаний немолодое сердце женщины не выдержало. У нее был один недостаток. Она тряслась за каждого, кого лечила, и теперь, когда многие из воинов, которых она пыталась спасти, умерли, ее состояние стало хуже. Мэттью вздрогнул. «Я бы подумал, что она — ваша мать», — пронеслись в голове слова Кристофера. Королю было не по себе. Он продолжал сидеть на месте. — Когда я смогу с ней проститься? — Через два дня состоится церемония захоронения. — Где? — Нам придется похоронить ее на королевском кладбище. Как и всех наших воинов, погибших при попытке штурма. — Во сколько? — В полдень. — Вы свободны, Доминик. Роберт все это время следил за двумя. Он увидел, как дверь закрылась, после чего споосил у короля. — Что между вами стряслось? — спросил он обеспокоенно. Все в замке знали, что Доминик его лучший друг. И Роберту стало не по себе, когда он стал свидетелем этого холодного и сухого разговора. — Сэр Роберт, вам лучше не лезть не в свое дело, — Мэттью не хотел признаваться, что не молится. Тогда все, что сейчас происходит, повесят на него суеверные люди. Он был рад, что Доминик хотя бы никому не разболтал о том, что король сомневается в вере. — Хорошо, но что вы еще хотели узнать? Мне нужно будет сходить проверить порядок и проследить, чтобы никто не уснул на посту. Если это произойдет, я думаю, мне придется подменить кого-то самому, нам никак нельзя сдавать позиции. У Роберта были синяки под глазами, но он не позволял себе уснуть. — Идите. Я и так вас сильно задержал, — отпустил король. Так шли дни. Мэттью все выпытывал хоть какую-то полезную информацию, но ее было крайне мало. На похоронах он пробыл всего ничего, только попрощался с окоченевшим трупом старушки, да бросил горсть земли в начале погребения, после чего быстро ушел с видимой скорбью на лице, но пальцы беспощадно леденели на улице. Зима была отвратительно холодной и влажной. Снег то подтаивал, то снова замерзал, образуя ледяные глыбы, и вокруг было так влажно, сыро, еще и морозило. Мэттью не любил зиму и до рокового поворота в его жизни год назад, а теперь так вообще. Он не представлял, как живется всем остальным, ведь его покои расположены прямо над кухней — так намного теплее. И вот сейчас он смотрел, как догорают дрова в камине. Нужно будет обязательно принести еще, казалось, будто только дрова держат его в живых, ведь вдохновения у Мэттью не было. Все, что он делал большую часть времени — смотрел, как огонь быстро пожирает некогда живое дерево. Раз за разом, отдавая тепло мертвечины ему. Ну и что, что на глазах слезы наворачиваются? Это ведь наверняка от древесного жгучего дыма, о других вариантах Мэттью думать не хотел. Как больше не хотел и думать о том, что Кристофер наверняка мертв. Потому что если бы он был жив и пленен, то его бы уже предложили в обмен на корону. Без Кристофера его жизнь погрузится в бездонную, бескрайнюю пропасть, где будет вечная зима под толстым слоем льда. Да и не жизнь это вовсе. Мэттью так долго не протянет, он знал уже сейчас. Иногда он отходил к столу. Несмотря на холод, идущий от окон, он все равно задерживался подольше у стола, вырисовывая буквы в каком-то очередном письме с извинениями, а потом сжигал неотправленные письма в огне. Если Кристофер погиб, то он наверняка уже поджидает его в аду, если, конечно, ад вообще есть. Конечно, Мэттью хотел бы понадеяться на рай, но Кристофер был грешен. Он завтракал, мылся чаще, чем положено, любил мужчину и к тому же наверняка успел кого-то убить на поле боя. Мэттью думал, Кристофера наверняка отправили в ад. Может, ненадолго, на это он надеялся, но все равно. Он сомневался в вере не в том смысле, что отрицал ее, скорее… не верил, что хоть кто-то теперь ему поможет. Мэттью казалось, бог стал безжалостен и больше не слышит молитв. Иначе почему тогда дети в целом умирают? Они ведь еще ничего не успели такого натворить, да и не должен он вмешиваться, но все равно насылает странную хворь, природа которой только богу и известна. «Бог любит вас», — всегда говорили в церкви. А королю казалось, что бог, должно быть, уже давно устал любить глупых и жестоких людишек, запертых в клетке собственного достоинства и поиска выгоды. Король неутешительно осознал для себя новую правду — его совсем не за что было любить. Мэттью впервые задумался об этом и не нашел в себе ничего такого, за что его можно было бы хотя бы терпеть. Комок бумаги летит в огонь. За каких-то жалких три секунды пламя съедает его, оставляя лишь силуэт из черной золы, истонченный, как обглоданный до костей труп. Шли дни. Мэттью едва ли вылезал из комнаты, назначил первого попавшегося слугу носить ему еду в покои, и больше не было особых поводов выходить надолго. Шли недели. Королю казалось, что это все — один очень длинный, повторяющийся раз за разом день. Подъем от стука в дверь, завтрак, сон, обед, огонь, письма, ужин, огонь, огонь, звезды за окном, украдкой, всего на пару секунд, огонь, сон. Он не замечал, как приносимые кушанья становятся все более скудными. Меньше мяса… больше круп, странное жесткое мясо, как выяснилось, зарезали скаковых лошадей, но это быстро закончилось, да и к тому же, Мэттью не смог их есть, его воротило, мясо было слишком тяжелым, и снова — меньше круп. Не замечал до того момента, когда не заметить уже было нельзя. Он сидел перед дровами, принесенными в угол его комнаты. Они выглядели подозрительно живыми, будто свежие, и холодные такие, будто бы с улицы, влажные, еще не просохли. Когда рука коснулась молодой коры, он осознал. Сад. Его любимый сад пошел на дрова. И тогда Мэттью уже не смотрел на огонь, слушал треск с закрытыми глазами в какой-то невнятной скорби. Больше никакого сада не будет. Только пустой двор и нелепое болото с замороженными подо льдом лягушками. Замерзшая река, которая по обыкновению не перемерзала и продолжала течь, но не выстояла перед заморозками. Срубленные под корень пеньки. Он не хотел этого представлять, но картина сама становилась перед глазами, и ничего нельзя было поделать. Ему было больно думать о том, что он вряд ли увидит Кристофера вживую хоть еще раз. И когда дрова закончились, в ход пошла мебель. Так, на скудной каше и обогреве от мебели, придворные протянули до февраля. Каждый, казалось, носил одновременно всю имеющуюся одежду на себе. И Мэттью теперь писал письма на сложенных стопками книгах, глядя на то, как горят пустые полки, стол и стул. Сидя на корточках. За это время он запретил людям пользоваться масляными лампами — в отличие от свечей, они источали черный-черный дым, который ужасно пах. Но пришлось разрешить. Дрова у остальных закончились, а об лампу можно было хоть как-то согреться. В последний день Мэттью, чувствуя невыносимую боль от холода и голода, бросил в затухающее пламя книгу. И за день дошел все-таки до Смерти Артура, потому что, даже если книг было много, горели они быстро. Когда книга догорела, он, казалось, остался ни с чем. Забрался под одеяло с головой, как медведь в берлогу, не уснул, скорее, отключился, не услышал стук в дверь, когда настал ужин. Никто ничего не заподозрил, ведь неверный слуга промолчал. Он украдкой съел чужую, такую же ничтожную королевскую порцию каши, пока никто не видит. А с утра, когда он постучал снова, в голову закралась страшная мысль. Должно быть, король умер. Этого уже никто не боялся, и по внешнему виду Мэттью, этого давно следовало ждать, ведь король выглядел ничем не лучше старушки Озанны, когда ее хоронили. Он открыл дверь сам, смотря на истощенное тело молодого юноши, кажущееся ему безжизненным. Новость быстро облетела замок, и вот, Мэрилин стояла в покоях короля, сев на его перину, убедилась, что он жив. Ей принесли немного воды в кубке, и она благополучно налила оттуда на лицо сына, не задев постель. Мэттью проснулся от очень крепкого болезненного сна. Он выглядел ужасно. Если бы он снял одежду, можно было бы увидеть торчащие ребра и впалый живот. Мэрилин и сама исхудала, но в отличие от сына, у нее были хоть какие-то запасы. По какому-то импульсу, который был известен только ей, она крепко обняла отпрыска, прижимая к себе и делясь с ним теплом. — Мэттью, — она редко звала его по имени. — Нам нужно сдаться, ты не выдержишь. Даже если это означало абсолютную потерю власти для нее, ей пришлось это сказать. Она погладила его по голове, чувствуя, как король прильнул к ней, как слепой брошенный котенок, и снова расплакался, чувствуя, как голод разъедает его внутренности, а холод уничтожает конечности, и кажется, будто бы ноги и руки вот-вот наконец отвалятся. — Не раскисай. Мы сделаем так, у нас еще есть шанс, мы впустим их под видом переговоров, но атакуем изнутри. Возможно, это единственный способ прервать осаду. Тебя мы спрячем в башне. Идем со мной, я уже позвала сэра Роберта в ту башню, он наверняка ждет, когда ты отдашь ему приказ. Мэттью ничего не оставалось, кроме как довериться мягкому голосу заботливой матери. Они вдвоем несли одеяла, в которые был завернут король. Мэттью осознал, что, если он будет двигаться, то тогда ему будет не так холодно, но в то же время остро-ноющая боль в желудке давала о себе знать. Когда он оказался в башне, там было значительно холоднее, чем в любом месте в замке. Сэр Роберт стоял там, смотрел на короля, выглядевшего, как замерзший труп. Пара прядей на лице Мэттью промокли, и в башне быстро превратились в ледышки. — Мы должны открыть ворота, — не затягивая, сообщил Мэттью. — Подготовьте войска для атаки изнутри, нужно попробовать хоть что-то, пока у нас есть хоть какие-то силы. Никто не горел желанием много говорить, от этого они мерзли еще больше, и теперь весь двор лишь перебрасывался короткими фразами. — Слушаюсь, — кратко ответил сэр Роберт, после чего, наконец дождавшись приказа, ушел. Мэрилин посмотрела на сына. — Меня тоже ждут дела, — сказала она. — Мне нужно сообщить придворным о том, что лучше будет спрятаться по покоям, чтобы не поймать собой стрелу или острие меча. Мэттью кивнул. Он и так понимал, что видимая забота со стороны матери не протянется долго, и позволил ей уйти. Он остался в башне, и все здесь было пропитано смертью. Ветер свистел через щели в закрытом окне, пронзая короля морозом, отдаленная, тихая речь звучала, как что-то из прошлой жизни, затем послышались крики. Кто-то внизу умирает. Мэттью тяжко вздохнул. У него не было никаких сил помочь. Осада сожгла его, как бумажку. От него, от прежнего Мэттью, казалось, остался только силуэт золы, и он больше не мог помочь даже себе, не то, что кому-то другому. Он поежился в этом одеяле и не смог ничего ответить подкрадывающемуся сну. Холод вцепился в него крепкой хваткой, закрывая его веки, покрытые тонким слоем льда, пока пар изо рта был единственным, что показывало, что он еще жив. Беспомощный, уже даже не обозленный, безнадежный, он спал, привалившись спиной к ледяной стене, обмотанный одеялами, умирающий. Ему больше ничего не оставалось. Во сне он видел, слыша какой-то отдаленный шум бойни, как мама, будто снова молодая, улыбается ему. И он, Мэттью, такой еще совсем маленький, незначительный, ненужный для всего мира, принц, но даже не наследник, бежит к ней, чувствует себя необходимым и любимым. Этого никогда прежде не было. Не было этого ощущения, он никогда не чувствовал ничего подобного, будто бы кто-то ждал, когда он появится на свет, и теперь, когда он пришел в этот мир, это праздник. Будто бы мама не хочет, чтобы он этот самый мир покинул. Мир, в который она привела его. Он все еще чувствовал ее тепло, не ощущая больше никакой обиды. Так быстро пришло прощение, о котором он даже не мечтал, он думал, что всегда останется заброшенным, но теперь был готов отпустить это все. Ему снилось совсем другое детство, которого у него не было. Теплые и ласковые материнское руки, гладящие по голове, нежный голос, подбадривающий, направляющий, и, такая редкость, почти праздник — гордый за него отец. Хотя даже гордиться было вовсе нечем. Будто бы Мэттью мог почувствовать себя самым лучшим хотя бы для них. Он немного улыбался, не чувствуя больше боли от окоченения, это все теперь казалось незначительным. И Кристофер обязательно вернется, надо только пережить это все. И даже Доминик должен простить. Нужно лишь собрать все искренние извинения, Доминик ведь ему как брат, он все обязательно поймет. Его уставшее сердце медленно билось где-то под обтянутыми кожей ребрами, пока кто-то бился не на жизнь, а на смерть, но это ведь там, внизу, это не так важно. Скоро все решится. Так скоро, что Мэттью и глазом не успеет моргнуть, правда он и не открывает глаз, но, технически, и не моргает тоже, значит, все верно. Не успеет. Потом ему снился Кристофер. Такой нарядный, несет службу, не отходя от своего короля ни на шаг, стоит за его спиной, придавая уверенности в словах и действиях, нерушимая защита. Простил и принял, все еще верно любит. Мэттью хотелось в это верить. Как ведь тогда может быть иначе? Да вот так. Легко. И кажется, это самое вот иначе более вероятно. И Мэттью больше не мог улыбаться во сне. Он больше не спал по одной простой причине. Открылась дверь, и теперь Кристофер находится так близко, что король не может оторвать от него взгляда.