Окрошка

      Пилар танцует, улыбаясь в ярких отблесках костров ложащихся на острые скулы рдяными лепестками огневых цветов почти дьявольски. Она смеётся заливисто, звонко, полные алые губы обнажают хищные белые зубы, острые кромки вспарывают плоть, оставляя поверх помады ярко блестящие в свете пожарища темные гранатовые капли крови.       Её — их — старый дом задыхается дымом и гарью, выплевывает, надсадно треща, искрами и взвившимся к небу пламенем некогда трепетное теплое сердце, умирает, уничтоженный, разбитый, разорванный на части теми, кто был предан им. Теми, кто предал их.       Пилар знала, конечно знала, как и всякий раз, что они придут, что её дорогой муж, её драгоценный защитник падёт вновь, что люди прознают про её магию, про её чёрные дымные за яркой обманчивой поволокой глаза, про кровь, обагряющую крыльцо их дома уже сотни лет, про тех несчастных, кого она загубила ради спасения одного.       Она смеётся, танцует босыми ногами по раскалённым тлеющим углям, собирает смуглыми пальцами золу и рдяные искры.       Огонь льнёт к ней покорным домашним зверем, ластится под ладони, облизывая рыжими языками гидры кожу, обжигает, обугливает, но Пилар не чувствует боли. Адский огонь костров их глупой революции всего лишь зарево пламени преисподней, обнимающего её, как дитя — родную мать.       Перекрытия их дома лопаются, взрываясь снопом огневой охры в ночном небе, Пилар взмахивает рукой. Длинные рукава тяжёлого бархатного платья мажут по углям обгоревшего остова, цепляют на тёмную синюю ткань пламя, и она несёт его, несёт к тем, кто взял на себя роль господа бога под покровом ночи, но не учел одного. Ночь — время чертей.       Пилар сжигает их заживо и улыбается винно их крикам, вздымает босыми стопами в воздух горячий удушающий пепел с песком пополам, длинная юбка лижет тлеющим подолом холодный воздух, рисуя во тьме искрами забытые знаки. Пилар не ведьма, Пилар смеётся их лживым обвинениям. Пилар не ведьма — она та, что принимает в объятья их израненные души, снимая с костров позорной инквизиции и проводит туда, где их место.       Пилар опускается на колени перед охладевшим телом, обнимает выпачканными в пыли, крови и золе ладонями серое лицо. Огонь с её платья освещает яркие языческие узоры на руках её мужа, но не обжигает, не лижет рдяными острыми языками.       Пилар не плачет — когда-то, возможно. Когда была моложе, наивнее, глупее, когда лила слёзы над всякой глупостью, когда принимала смерть, как неизбежность. Пилар не плачет теперь, улыбается только и целует, пачкая помадой холодные бледные губы, своего законного мужа, за чью душу не побоялась отдать свою, а затем возвратить их обоих из самой бездны, чтобы подарить вечную жизнь. — Встань, любовь моя, — Пилар улыбается ему, целует ещё раз и ловит схожую улыбку в ответ. Чужие ладони скользят по её талии, обнимают привычно и нужно, притягивая ближе.       Серхио целует её сам, в его карих глазах пламенным заревом наливается их общая дикая сила, и он сжимает крепче сильные руки, наслаждаясь в отблесках догорающего дома страшной красотой его дьявольской леди-жены. — Нам пора.