Окрошка

      Лукас смотрит издалека, следя пристально исподлобья, чтобы не привлекать внимание, как приближается к нарушителям отряд полицейских, состоящий поровну из людей и похожих на их тощие изуродованные тени часовых механизмов первых моделей. Он сорвался сюда, как только узнал о беспорядках и драках, прекрасно осознавая все риски своей затеи, но, не способный устоять перед искушением вновь увидеть боевые машины в действии, всё равно пришёл в самую гущу событий, с трудом найдя себе местечко, где риск схлопотать шальную пулю распалённых револьверов меньше всего. Он смотрит опасливо, почти мельком, выдавая своё излишнее любопытство и заинтересованность от нетерпения и горячечного желания увидеть то, ради чего он сюда пришёл.       Лукас провожает взглядом рассеявшийся, будто растворившийся в толпе отряд, который уже через секунду, проверенный факт, наведёт здесь порядок, и почти расстраивается, когда не видит нужного. Он ужасный человек, он знает, это абсолютно неприемлемо, но он так сожалеет, что беспорядки здесь недостаточно сильные, и никто из этих идиотов-протестующих даже не додумался протащить сюда бомбу или гранату или хоть что-нибудь ещё, из-за чего могли бы вызвать нужный отряд.       Хаос нарастает, и Лукасу, по-хорошему, уйти бы, как и всем прочим, сбежать от опасности быть мимоходом застреленным или взят в заложники, от вероятности быть арестованным полицейскими без разбору, но он не может заставить себя бросить надеяться увидеть его. Где-то неподалёку что-то взрывается, визгливо кричат люди и орут полицаям протестующие, звенят об асфальт отлетающие медные черепа механизмов, и Лукас едва успевает уклониться от пролетевшего мимо него острого камня, заворожённый рухнувшим с неба современной часовой машиной.       Лукас знает, что когда-то, до того, как из него сделали автоматона, его звали Тони. Тони Кроос. Он был не местный, вероятно, и не понятно тогда, почему вообще именно его тело выбрали для метаморфоз, но большего, чем его имени, не засекреченная часть архивов не содержит. Лукас впивается взглядом в широкую крепкую спину, скрытую под белоснежной пижонской тканью форменного пиджака, обнажавшего до плечевого сустава полностью механическую руку, и ждёт, затаив дыхание, когда Тони — Лукас никогда не называет его иначе, суеверно полагая, что это исправит ситуацию — проследит, исследует ситуацию в целом, чтобы сделать ровно то, что нужно будет через конкретную секунду.       Тони закрывается от обрушившегося на него шквала пуль металлическими длинными крыльями, как щитом, взмахивает ими, отгоняя подошедших слишком близко, когда на стреляющих нападают незамеченные ими оставшиеся полицейские. Золотые шестерёнки в его механической руке приходят в движение, запуская работу скрытых в бронзово-буром корпусе деталей, маленький поршень у локтя выталкивает с силой пар, и Тони, замахнувшись быстро, отточенным движением сносит голову бунтовщику, уже прицелившемуся в другую часовую машину, мгновением заменившим пальцы длинным стальным клинком.       Лукас с трудом переводит дыхание, а Тони уже идёт дальше, разнимая драку, своей сильной живой рукой отталкивая кого-то в сторону. Двигатель за его спиной выпускают пар, подталкивая Тони вверх, и он, распахивая крылья, поднимается на уровень второго этажа с таким лёгким изяществом, что Лукас едва не задыхается от того, насколько красива его тонкая фигура, объятая полупрозрачным паром и сверканием острого золота на концах маховых металлических перьев, когда Тони, замахнувшись, легко пронзает насквозь сразу двух бунтовщиков на балконе, выхватывая из их мёртвых рук уже подожжённый коктейль Молотова, хватая его своей механической ладонью и туша пламя.       Лукас смотрит на него, как зачарованный, игнорируя угрозу, как умалишённый, единственный из зевак, кто не сбежал с этой площади с криками, и понимает слишком поздно, что где-то в центре слышится звук взводимой бомбы, которая взорвётся через несколько секунд, ничтожно малых для того, чтобы спастись. Лукас знает, что не успеет, понимает это с абсолютной ясностью, но смотрит до последнего на Тони, даже при этом не способный уследить за той скоростью, с которой он бросается к нему, и уже через мгновение он оказывается укрытый позолоченными крыльями, спасающими его от огня и осколков.       Тони обнимает его сильными руками, стискивает механические пальцы с невозможной осторожностью на его спине, прижимая Лукаса ближе к себе, пока их обжигают брызги расплавленного металла и горячие искры разорвавшейся бомбы, и Лукас невольно хватается за него в ответ, пряча лицо от жара на его плече, чувствуя разгорячённый сражением металл под тканью заляпанного человеческой кровью белого пиджака, и с удивлением обнаруживает, как Тони чуть склоняет голову, чтобы закрывать его лучше, и шепчет раздражённо, касаясь губами его уха: — Какого дьявола ты вечно попадаешь в какие-то неприятности, Лукас Васкес?       Часовые механизмы не ведают пощады, и каждый знает — если вызвали их, после придется поработать зачистщикам, и никто из них никогда не предстанет перед законом наравне с живыми. Потому что ни одному дураку не придёт в голову считать часовых тварей живыми людьми.       Ни одному, кроме Лукаса, умудрившегося влюбиться в часовой механизм, уже однажды спасший его от смерти.