Окрошка

      В его дверь кто-то скребётся. Серхио бросает короткий взгляд на наручные часы, отвлёкшись от создания укладки — не то, чтобы это имело значение перед тренировкой. Восемь утра ровно. Он удивлённо вскидывает брови, но настойчивый стук продолжается — странно, что незваный гость так и не пользуется звонком, — и Серхио спускается на первый этаж своего небольшого дома, решив всё же открыть дверь и быстро спровадить человека под предлогом необходимости отправляться на тренировку, кто бы там ни стоял.       В дверь стучат ещё раз ровно в тот момент, когда Серхио с силой распахивает её и замирает, не выпуская ручку из крепкой хватки. На его пороге стоит Иван — ужасно бледный, с огромными мешками под влажными глазами и мрачными тенями в провалах глазниц, воспалённые белки покрыты кровавыми прожилками лопнувших капилляров. Его молодое красивое лицо, которое Серхио обожал касаться пальцами и покрывать поцелуями, припухло и покраснело от, кажется, слишком долго сдерживаемых слёз. Он знает, что происходит, знает, что надо делать, проходил через это, к сожалению, несколько раз, но никогда… Никогда ещё Иван не стоял на пороге его дома в Мадриде в день своей игры. В самый важный день для пробившегося к звёздам молодого игрока.       Серхио хватает его за плечо, втаскивая в дом и захлопывая дверь, Иван тянется к нему трясущимися бледными руками, и он успевает мельком заметить обкусанные нервно ногти и следы запёкшейся крови в уголках лунок. Иван сплетает их пальцы, сжимает так сильно, будто от этого зависит его жизнь, и тянет его вглубь дома, не дожидаясь его действий. Он страшно спокоен, и Серхио знает, что это только затишье перед бурей, поэтому покоряется, временно позволяя ему руководить.       Иван заходит в гостиную и усаживается на диван, расцепляя их руки, кладёт ладони на плотно сжатые колени, его болезненно прямая спина смотрится особенно угловатой и тощей в, кажется, так и не сменянной домашней тонкой футболке. Серхио смотрит на него, потерянного, панически бледного, напряжённого, как струна, до предела, и приносит быстро из кухни заготовленный заранее блистер сильнодействующих успокоительных и стакан воды, ставит на маленький кофейный столик молча, но Иван только смотрит на это глупо, осоловело, будто не понимая, для чего Серхио это принёс. Что ему с этим делать? — У тебя же матч сегодня, отбивная недобитая, — тихо ворчит Серхио больше из желания заполнить гнетущую пустоту чем-то привычным для них обоих. Он всё ещё запутан, не представляет, чем он может помочь сейчас, как не сделать хуже. Иван переводит на него взгляд слишком медленно, как живой мертвец — бездумный, слабый, безвольный. — Не будет матча, — Иван вздрагивает, как от боли, выдавливая из себя звуки по капле, — ничего не будет. — Блять, — Серхио судорожно выдыхает, запирает дверь на замок и набирает короткое сообщение, чтобы его не ждали сегодня на тренировке, клятвенно обещая объяснить всё позже. Сейчас он больше нужен Ивану. — Насколько всё плохо?       Он съёживается на месте, опуская виноватый взгляд в пол, и Серхио не остаётся ничего кроме как обнять его за плечи, привлекая к себе, заставляя уткнуться носом в плечо, давит пальцами на остро торчащие позвонки, пытаясь расслабить и прекрасно понимая, что ничего из этого не поможет, если увиденное Иваном настолько серьёзно. Кто бы поверил — за двадцать три года жизни Серхио не слышал ничего бредовее — маленький прорицатель, несчастный потомок бессмертных слепых мойр, хранивший отголосок их безжалостного дара, не способный победить собственную природу, двадцатилетний всевидящий слепец, которому самой природой велено принять обет молчания. Они познакомились ещё в молодёжной команде Севильи, совсем юные, горящие, влюблённые, настоящие Севильяно, молодые звёзды бело-алой команды, и Иван, смеясь, мотал головой, когда Серхио, один из немногих посвящённых в его тайну, в шутку просил его на ладони нагадать его судьбу. «Я не могу раскрывать то, что может повлиять на ход событий», — говорил Иван, а потом с радостью предсказывал результаты игр любой команды, даже впервые услышав её название. Иван мог увидеть, кажется, всё, но упорно держал рот на замке, единственный раз переборов себя, предсказав расплывчато Серхио белую мантию с золотой короной, и, насмешливо пародируя воинственный индейский клич, обещал сбить её с головы капитана Рамоса.       Он мог увидеть многое, практически всё, и каждый раз чувствовал груз вины, когда не мог предупредить. Серхио знал этот вид, этот взгляд, и всё, что мог делать в этот момент, — обнимать, прижимая к себе, пряча в своих руках от всего мира, от ужасов в его собственной голове, от чужого дара, ставшего его проклятьем.       Но впервые за все их годы знакомства Иван, всхлипнув, отчаянно кричит, заглушив болезненный звук в его плече, Серхио сжимает его едва не до боли, до судороги в мышцах, утыкаясь губами во влажный висок, шепча какую-то бессмысленную успокаивающую хрень. — Включи новости… — сбивчиво воет Иван, не выпуская из сжатых зубов натянутую ткань футболки.       Серхио послушно щёлкает пультом, включая новостной канал, где крутится какое-то очередное тупое ток-шоу, и всматривается напряжённо, непонимающе, в плашку внизу экрана за неимением ничего более интересного. 8:46 утра. 11 сентября. 2001.