***
Серхио азартен. Всё ещё, несмотря ни на что, он азартен до безумия, до безобразия, до неприличия. Так он привык играть, так он привык жить — он вышел бы матадором на корриду, вызвался бы добровольным конкистадором на Сан Габриэль покорять неизведанные земли, если бы мог. Ему нравится опасность, нравится риск, нравится смотреть собственным слабостям и страхам в лицо. Всем, кроме одного. Его персональный кошмар приходит, когда пожелает, без всяких правил и распорядков, придерживаясь каких-то собственных идей и соображений, протягивает две спички, всегда только две, и шепчет с предвкушением, с ожиданием, сдерживая в паучьих тощих лапах клубящиеся бездонным чёрным мраком все его ужасы: — Выбери спичку, малыш Серхио… Он всегда был таким, каким его запомнил маленький Серхио — бесформенной инфернальной жутью, потусторонней бестелесной тварью, превращающей его жизнь в кошмар одним своим появлением, но только в последние годы — лучшие годы его жизни, отданные беззаветно одному только королевскому Мадриду, — он начал меняться. Первым изменилась его фигура — вместо острых дрожащих граней будто расплывшихся на прозрачном полотне воздуха чернил появились широкие мощные плечи и гордая прямая спина того, кто привык всегда быть первым. Вторым меняется лицо — и вместо обнажённого черепа, спрятанного под безликой маской, возникают угловатые черты и скулы, целованные веснушчатым солнцем. Крючковатый длинный нос… Глаза — ярко-голубые, огромные, прозрачные, инопланетные… Волосы — светлые, то ли пшенично-белые, то ли хмельно-золотые, встрёпанные, мягкие, с длинным забавным чубом, постоянно спадающим на лоб… Серхио ходит к психологам, к лучшим специалистам, которых только может найти, ходит даже к грёбаным экстрасенсам и цыганкам, в которых не верит от роду, ищет помощи везде, где только может, и кошмар уходит на несколько дней, не больше, а потом возвращается — насмешливее, сильнее. Страшнее. Тянет ему две спички в ладони, изгибая пасть в ехидной ухмылке, и Серхио выбирает уже практически без интереса, прекрасно зная — в чужих пальцах длинной спички сегодня нет. Тварь смеётся громко, злорадно, щёлкает пальцами, сжигая обе спички разом, и шипит, спуская на Серхио всю свору кошмаров и ужасных снов: — Неправильный выбор, малыш Серхио… Серхио просыпается каждое утро разбитым и уничтоженным, усталость только копится и копится, и он не может расслабиться даже в собственной постели, ожидая каждый раз подвоха, и даже в те ночи, когда кошмар любезно оставляет его, он не может довериться собственному подсознанию и позволить себе нормальный отдых. Марсело смотрит на него подозрительно, пристально следит за ним украдкой, замечая каждую ошибку, каждый просчёт, заставляя его нервничать ещё больше. Он проверяет, кажется, какую-то свою теорию, подтверждает мысли доводами, отмечая все действия Серхио в несуществующем иррациональном списке в кудрявой несносной голове, и Рамос уже хочет рявкнуть на него, чтобы перестал, чтобы не раздражал ещё больше, чтобы не мешал ему тонуть в своём кошмаре, упиваясь теми редкими ночами, когда в пальцах Серхио оказывается длинная спичка, вспыхивающая естественными алыми искрами, а тварь, улыбаясь, отпускает, насылая, как Оле Лукойе, красочные сны из-под цветастого зонтика. Он знает, что каждая краска в них ложится на язык приторной гнилостной сладостью разложения. Но Марсело подходит к нему первый, держит за плечи крепко, давая нужную поддержку, и одним взглядом прося объяснить, что творится с его ближайшим другом. Серхио рассказывает далеко не всё, уже уяснил для себя, что никто не готов поверить в существование его демона, кошмара с широкоплечей статной фигурой и рыжими веснушками, крючковатым узким носом с южной горбинкой и широкими синими, как газовое пламя на серной головке короткой спички, глазами, с непослушными золотистыми вихрами, с татуировками, с мимическими морщинками, с выделяющейся родинкой, с аккуратной чёрной бородкой и сильными руками. Это всё — не его. Это всё — от кого-то другого. То, что демон присвоил себе, чтобы насмехаться над ним ещё больше, что надел, как очередные маски, чтобы иметь над ним ещё больше власти. Марсело обнимает его по-братски, выслушав, хлопает по спине, обещая что-нибудь придумать, но Серхио, улыбаясь ободряюще, знает — не поможет. Кошмар кивает ему ночью, поглаживая когтистой лапой по спутанным волосам, выпуская из пасти длинный язык, потому что знает тоже — никто не поможет, и его кожа — только на день — совсем смуглая, а волосы — пружинисто чёрные. — Выбери спичку, малыш Серхио, — и шепчет обманчиво ласково, вылизывая колючие от щетины щеки, обнимая, как в детстве маленького Серхио, паучьими лапами. Серхио тянет — потому что не может не — и почти безразлично смотрит на алые искры пламени, опалявшего пальцы. Длинная тонкая деревяшка между обожжёнными большим и указательным кажется издёвкой.***
Со временем Серхио рассказывает многим, не видит смысла скрывать от тех, с кем делит жизнь и постель — пусть и (по взаимным договорённостям) на непостоянной основе и не слишком часто. Они помогают отвлечься, помогают забыть, и Серхио, вымотанный неизменно страстными бессонными ночами, засыпает на их плечах спокойным сном, пока его кошмар, спугнутый чужим присутствием, даёт ему вволю поспать хотя бы немного. Серхио улыбается одному, целует в засос страстно второго, обвивает ногами талию третьего, позволяя сжимать руки на своей заднице, и думает только о них, изгоняя из головы мысли о том, чьими глазами смотрит на него безродная тварь и чьим носом утыкается, затягиваясь запахом, прежде чем разинуть шире клыкастую пасть. Победы дарят похожую эйфорию, и пока он утопает в оглушающем счастье, все мысли и тревоги отступают вместе со страхами. Серхио ловит запрыгнувшего ему на руки Модрича — кричащего восторженно, дразнящего взбудораженных болельщиков взмахами рук, и вцепляется пальцами в его ягодицы, ловя украдкой брошенный возбуждённый томный взгляд. Марсело и Тони бросаются на них с двух сторон, давая несколько секунд времени, чтобы расцепить провокационные объятья, Рафа обнимает их за плечи вместе с Иско, пока они поправляют футболки, натягивая ниже на бёдра. Они торопятся уйти в подтрибунку так, чтобы не вызвать лишних подозрений, но не провести на поле и лишней секунды, и команда, пусть и истолковав, быть может, неправильно, понятливо прикрывает их побег, разводя какую-то кипучую деятельность. Серхио притискивает Луку к стене, едва найдя в себе терпение дотащить его до ближайшего укромного места, и Модрич, судя по тому, как набрасывается на него сам, обвивая ногами пояс, как на поле несколько минут назад, тоже с трудом находит в себе остатки выдержки. Они целуются почти безумно, заходясь в удушающей радости победы, касаются горячими влажными языками сухих губ, Лука вжимает его в себя, сжимая сильными ногами, пока Серхио мнёт ладонями его задницу, забравшись под резинку сползших на бёдра шорт. Серхио сладострастно распахивает рот, выгибаясь в спине, чтобы прижаться плотнее, и Лука тут же пользуется моментом, толкаясь глубже неожиданно длинным языком. Серхио задыхается не то от страсти, не то от удушья, чужие руки стискивают его плечи, что-то сдавливает шею. Серхио касается языком трёх рядов острых зубов: — Неправильный выбор, малыш Серхио…