Окрошка

      Лукас никогда не поддерживал революцию. Просто не видит в ней смысла. Разумеется, его, как и всякого здравомыслящего человека, устраивает в их далеко не идеальном обществе очень немногое, но применять силовой метод, когда у твоих противников есть безжалостные всесильные автоматоны и бесконечные ресурсы, как минимум не самое разумное решение. Лукас — мальчик умный. Он не лезет туда, где не может победить, не делает того, на что заведомо не способен, не стремится к тому, чего стопроцентно не может достичь. Лукас читает «умные» книжки запрещённых авторов, выражая в этом свой молчаливый протест, и знает, что вольнодумные писатели прошлого назвали бы их мир прекрасной в своей ограниченности антиутопией диктатуры, и уже за одно это всех их, погибших давным-давно, казнят повторно, бессмертные произведения предавая табу и анафеме.       Лукас никогда не поддерживал революцию. Но как-то умудрился спутаться больше пятнадцати лет назад с Серхио и Марко, его лучшими друзьями, а те умудрились спутаться с мятежниками, и, наверное, именно поэтому (а ещё потому, что он переживает, как ни крути, за жизни этих непутёвых идиотов) он сидит сейчас за чтением какой-то первой попавшейся книги на замызганной кухне хрен пойми чьей квартиры, пока Марко и Серхио готовятся к какой-то работе, о которой Лукас, во имя собственной безопасности, не спрашивает, а они, во имя безопасности общей, не рассказывают. — Луки, детка, подай-ка вон ту сумку, — Васкес закатывает глаза максимально показательно, выражая своё недовольство манерой Серхио называть его то деткой, то малышом, и бросает маленькую наплечную сумку прицельно в голову Рамоса. — Эй! А если бы я не поймал. — Ну, может хоть тогда ты перестал бы называть меня деткой, Чехо, — Лукас хмыкает, бросая на него тяжёлый намекающий взгляд поверх книги. — Я бы на твоём месте не надеялся, — замечает с усмешкой Марко, оторвавшись от своего невероятно увлекательного и наверняка сверх важного занятия (хотя Лукас более чем уверен, что Асенсио просто рисует), — даже если он помрёт, последнее, что он скажет перед смертью, будет: «Луки, малыш…»       Серхио оглушительно хохочет, соглашаясь, и Лукас со смехом вынужден признать правоту Марко. На их шум в кухню заглядывают весьма сомнительного вида (исключительно по мнению Лукаса) личности, кинувшие на Серхио вопросительный взгляд, но тот только отмахивается, говоря, что всё нормально. — Что я вообще тут с вами забыл? — беззлобно ворчит Лукас, исподлобья следя за улыбающимися друзьями, сохраняющими сосредоточенное спокойствие, несмотря на дурачества. — Ну, у тебя выходной, — Серхио притворно задумчиво постукивает пальцами по подбородку, — и ты соскучился по своим дорогим друзьями, так что любезно решил посидеть с ними, пока они заняты своей работой, а заодно последить за тем, чтобы твоих дорогих друзей никто не арестовал. — Ужасно, и зачем я только согласился? — Лукас фыркает, а вслед за ним и остальные. — Последний раз я таким занимаюсь. — Себе-то не ври, — беззлобно подначивает Марко и, встряхнувшись, полностью погружается в своё занятие, и Серхио следует его примеру, орудуя на шатком столе паяльником над чем-то мелким, невидным Лукасу.       Они молчат, пятнадцатью годами близкой дружбы избавленные от необходимости что бы то ни было произносить вслух, наслаждаются комфортной тишиной, наполненной звуками из других комнат, шуршанием карандаша Марко по грубой бумаге карты, стуком перекладываемых деталей на столике Рамоса и каким-то совершенно особенным ощущением того, что они, даже не взаимодействуя напрямую, остаются вместе и неотделимо друг от друга. — Бегите! — кто-то орёт из внутренних коридоров дома, слышится грохот и звон битого стекла, и пока Лукас, растерявшись, не знает, куда податься и что сделать, Серхио и Марко бросают, безжалостно сминая, карту, над которой корпел Асенсио, в заранее заготовленный наплечный мешок вместе с каким-то странным недоделанным механизмом, который паял Рамос, и взваливают суму на спину старшего по какому-то негласному званию Серхио. — Лукас, очнись! — Марко отвешивает ему звонкую оплеуху и тащит к окну, не дожидаясь, пока Лукас соизволит прийти в себя и начать действовать. — Блять, слишком высоко.       Внизу всё ближе и ближе слышится лязг металлических тощих скелетов часовых механизмов, и Лукас, осоловело глядя на Серхио в поисках решения, холодеет всем телом, только сейчас осознавая, в какое дерьмо вляпался. Машинам не будет дело до того, замешан он в мятеже или нет, есть на него улики или нет, они убьют всех, кто станет сопротивляться, и полумёртвыми притащат в отделения тех, кто решит сдаться. — Запасная лестница в том конце коридора, выберемся на крышу, пока они разбираются на нижних этажах, — решает Рамос, и Марко, кивнув, тащит Лукаса к выходу, вцепившись стальной хваткой в его плечо до синяков, пока Васкес, психанув, не вырывает обратно свою руку, следуя за ними самостоятельно и постоянно оборачиваясь через плечо, чтобы не схватить шальную пулю револьвера в спину.       Они едва успевают добежать до окна, ведущего на запасную лестницу, когда запертую дверь на их этаж выбивают одним ударом ноги. Серхио отчаянно дёргает заевшую старую раму, но та, кажется, зафиксирована намертво и не поддаётся даже их совместным с Марко усилиям, и теперь это только вопрос времени, когда часовые машины, обыскав внутренние помещения, доберутся и до их тупикового поворота, из которого теперь, как выяснилось, не существует выхода. — Отойди! — Лукас отпихивает их от окна, разбивая мутное стекло несколькими ударами кулака, едва-едва обезопасив вены под тонкой кожей запястья от острых хрупких осколков стекла, которые тут же выламывает из деревянной рамы руками, не жалея порезанных ладоней. Серхио и Марко быстро помогают ему, вышибая последние куски мешающего окна. Марко лезет в окно первым, принимая «важную» сумку Серхио, а затем помогая пробраться ему самому и менее широкоплечему Лукасу, ловко протиснувшегося едва ли не одновременно с Рамосом. — На соседнюю крышу, с разбега допрыгнем, — Серхио кивает подбородком на соседнее здание, удобно расположившееся не так далеко, и этот узкий проулок внизу, действительно, можно перемахнуть на ходу, но за их спинами гремят выстрелы и взрывы ручных магнитных гранат, подорванных людьми, не пожелавших бросать борьбу за свою — и их — жизни просто так.       Где-то вдали Лукас слышит химерный шелест крыльев в безоблачном небе над ними, и ему не требуется больше секунды, чтобы понять, что их ждёт меньше, чем через минуту. — Чехо, нет времени, я задержу е...их, — Лукас дёргает Серхио на себя, привлекая внимание, и кивает уже приготовившемуся к разбегу Марко, чтобы тот прыгал скорее. — У них ничего на меня нет, не докажут. — Луки, ты ебанулся, они спрашивать не будут! — Рамос упрямо мотает головой, подтаскивая к себе собравшегося сбежать Васкеса. — Тебя убьют, дурья ты башка! — Ты слышишь, нет?! — глухие хлопки становятся громче, взметнувшийся порыв ветра встрёпывает их волосы, и Лукас, не пытаясь вывернуться, толкает Серхио к краю крыши, пачкая светлую свободную футболку кровавыми отпечатками ладоней, решив не тратить их истекающее время понапрасну. — Лукас, не смей, — глаза Серхио, и без того большие, округляются ещё больше, он смотрит на него, как на полоумного, и Лукас вполне его понимает: он и вправду абсолютно безумен, если решился на такое. — Ты не сможешь. Он не человек, не делай глупостей. — Серхио, блять, бери свою жопу в руки и прыгай! Живо! — Серхио хочет спорить и дальше, но Лукас неожиданно агрессивно хватает Рамоса за грудки пальцами и скалится в лицо. — Я понятия не имею, что в твоей сумке и не хочу, но эти люди внизу умерли за это. За то, чтобы дать вам уйти. Вали! — Луки… — Я не дам своим друзьям умереть! Я смогу! Прыгай! — Серхио ошеломлён настолько, что даже не сопротивляется, когда Лукас слабо отталкивает его от себя, давая место для разбега, и едва не падает в пропасть с обрыва, споткнувшись на последнем шаге. Серхио смотрит на него беспомощно с другой крыши, взглядом умоляя последовать за ними, обещая, что они смогут спастись вместе. Лукас отстранённо думает, что Серхио — прекрасный лидер, но отвратительный лжец. Даже он знает, что на любой войне есть то, что дороже человеческих жизней. Лукас — умный мальчик. Лукас читает умные книжки авторов, которых ненавистное правительство с удовольствием сожгло бы живьём вместе с революцией, чтобы задавить мятежную искру раз и навсегда.       И он абсолютно точно, совершенно стопроцентно ебанутый.       Он оборачивается и отходит от края крыши, чтобы не дать повода заподозрить, в каком направлении скрылись его друзья, и терпеливо ждёт последние решающие секунды. Перед ним взметается в воздух пыль и грязь, перед глазами в песочном тумане видно только остроконечные перья и металлический медно-золотой блеск. — Какого хера ты тут делаешь, Лукас Васкес?! — Тони подлетает к нему будто одним шагом, невыносимо прекрасный в своей звенящей сияющей ярости и облаке пара, окружившего распахнутые крылья огневым сиянием заискривших латунью длинных перьев, что Лукас даже забывает сопротивляться и вырываться, когда Тони, схватив его крепко за горло, поднимает в воздух, лишая опоры и заставляя задыхаться. — Я жду ответ!       Лукас хрипит, чувствуя, как от недостатка кислорода ускользает сознание, из последних сил цепляясь пальцами за форменный сливочный жакет, оставляя на кипенно-белой ткани, невинном символе порочной власти первые алые разводы, и уже едва не отключается, когда Тони опускает его обратно, быстро притягивая к себе крепким захватом и вглядываясь в мутные расфокусированные глаза своими — разъярёнными, холодно-синими и слишком эмоциональными для того, кого называют бездушной машиной. — Где они?! — Тони абсолютно точно разъярён и не настроен играть с Лукасом в игры, так что Васкес впервые сомневается в том, что тот, кто дважды спас его от смерти, пойдя против своего прямого приказа и своей программы, не уничтожит его на месте, чтобы добраться до революционеров. — Говори!       Тони притягивает его ближе, удерживая за шею механической горячей рукой, и Лукас, прекрасно понимая, что не может выдать своих друзей, думает — сейчас или никогда. Было бы обидно умирать, не узнав этого, поэтому Лукас, едва подавшись вперёд, вцепляется в его губы, притягивающие всё его внимание, жадным откровенным поцелуем, даже не пытаясь делать вид, что это не то, чего он хочет больше всего.       Тони мычит протестующе, оттаскивая его, как беспомощного котёнка, но Лукас успевает напоследок прикусить его губу и коснуться кончиком языка. Он смотрит откровенно довольно, узнав, какие на вкус губы самого безжалостного и опасного существа во всей их проклятой стране, а может и чёртовом мире, и думает, что теперь, если его всё же убьют прямо здесь, будет не жалко. Даже этот мимолётный поцелуй стоит того, чтобы узнать: его одержимость никогда не была безосновательной. — Я не имею никакого отношения к тем, кого ты ищешь. Ты можешь убить меня, но я ничего не знаю. Абсолютно, — Лукас слабо ухмыляется — механическая рука Тони всё ещё душит его слишком сильно, он не может нормально дышать, не может контролировать себя, не может нормально думать. Серхио сказал бы, что это его обычное состояние, вероятно, но он крайне рад, что сейчас не может услышать этого лично, и Рамос уже должен быть далеко. Тони смотрит на него молча, прикидывая, что с ним сделать, когда позади Васкеса на запасной лестнице слышится тяжёлая поступь более примитивных часовых машин, состоявших из громоздкого металла целиком, и Лукас не успевает даже с жизнью попрощаться, когда Кроос запихивает его себе за спину отточенным движением и пристраивает крылья так, чтобы его не было видно. — Обыскать дом ещё раз, все входы, выходы и окна, где-то должны быть потайные ходы, которыми они ушли, крышу я беру на себя.       Автоматоны скрипуче кивают, пока Лукас, дрожа всем телом, вдруг иррационально начав бояться за свою жизнь, прижимается лбом между лопатками, едва не обжигаясь о горячие крепления крыльев, и старается не дышать. Тони не шевелится, пока они не скрываются из виду полностью, и их грохочущие шаги не раздаются где-то внутри ветхого здания, а потом разворачивается, лишив Лукаса опоры, и вновь хватает уже за плечи, запихивая куда-то за кирпичный короб технического помещения, притискивая спиной к стене и придавливая своим телом. Лукас не может поверить, что тот, кого считают безжалостной бездушной машиной, только что спас его от неминуемой смерти третий раз. — Тони… — он впервые называет его по имени вслух. Кроос замирает, глядя на него молча несколько секунд, его руки — живая, покрытая вязью татуировок, и механическая, горячая, исходящая тёплым паром и шумом шестерёнок, по обе стороны от головы прижатого к стене Васкеса, за его спиной вздрагивают, трепещут от порывов ветра крылья, улавливая направление будущего полёта, платиновые короткие волосы, которые он наверняка хотел бы поправить, встрёпаны. Лукас никогда не видел ничего более красивого. — Дева Мария, какой т…       Тони не даёт ему договорить, затыкая своими губами и быстро проталкивая властно в его рот свой язык, прижимает его к стене так плотно, что Лукас чувствует каждую неровность старой кирпичной кладки, впивающуюся ему в спину, и твёрдый член Тони под грубой брючной тканью полицейской формы. Кроос стискивает его бёдра ладонями, бескомпромиссно вздёргивая его вверх и заставляя обхватить себя за пояс, сминает сильными пальцами ягодицы сквозь штаны, нисколько не смущённый этим фактом, и, кажется, попросту планируя порвать на нём ненужную, исключительно по мнению Тони, одежду. Лукас поддаётся без споров и возражений, закидывая ноги удобнее и скрещивая их на пояснице Тони, после короткой борьбы вырывает руки из захвата. Порезанные ладони горят болью тысяч задетых нервных окончаний, глубокие раны следовало бы обработать немедленно, пока в кровь не попало заражение, но Лукас, наплевав на собственное здоровье, захваченный адреналином, вцепляется, зашипев и скривившись, в твёрдые плечи. Тони целует его яростно и настойчиво, абсолютно по-человечески, сбивчиво, чувственно, жадно, будто боится не успеть сделать что-то, чего отчаянно желает, заставляя Лукаса лишаться последних остатков разума. Если Тони решит выебать его прямо на этой крыше, без смазки и подготовки, Лукас готов подписаться на это не глядя, если это будет означать не отпускать его от себя и иметь возможность чувствовать его горячее крепкое тело и сильную хватку.       Лукас гортанно бесстыже стонет, когда Тони спускается губами ниже, буквально вгрызаясь в его шею, что ещё немного — и он сможет вырвать белыми острыми зубами из-под смугловатой кожи артерию, в которой бешеной дробью отбивается слишком быстрый пульс. — Тихо, Лукас Васкес, — Тони затыкает его приоткрытый рот рукой, и Лукас тут же пользуется этим, касаясь ладони языком, заставляя его самого замолкнуть и уставиться на него удивлённо. — Ты же не хочешь, чтобы сюда сбежались все, кто здесь есть. Лукас едва заметно мотает головой, одним взглядом умоляя Крооса не останавливаться. — Guter Junge*, — бормочет Тони на немецком, возбуждая Лукаса до дрожи в теле, и отнимает руку от его лица, чтобы держать его на весу легче, пока его губы требовательно касаются шеи, обцеловывая каждый сантиметр и спускаясь всё ниже к растянутому вороту старой футболки. Васкес обхватывает его голову ладонями, прижимая теснее к себе, но Тони вдруг вскидывается, видимо, почувствовав на лице тёплые потёки крови, и перехватывает его руки. — Ты ранен, — даже не вопрос. — Угу, любовью к тебе, — Лукас забирает у него инициативу, тянется за очередным поцелуем, изгибаясь в его хватке, прикусывает, с трудом дотянувшись, нижнюю губу, и, лизнув, оттягивает, безбожно провоцируя, надеясь, что он снова сорвётся, — выеби меня уже. — Ты ранен, — он повторяет как заведённый, никак не среагировав на укус, и смотрит только на его ладони, игнорируя их весьма недвусмысленное положение. — И ты покрываешь сбежавших преступников. Я должен арестовать тебя и доставить в полицейское отделение, где тебе окажут первую помощь и допросят, — Лукас разочарованно стонет — это его программа, его механическая часть берёт верх, но теперь он знает, что ему не мерещилось, что это не только его безумие, что под всем этим, под бронёй, под механизмами и двигателями, под крыльями и форменным кителем всё ещё есть человек. И Лукас не был бы собой, если бы сдался теперь просто так. — Я тебя слышу, Тони Кроос! — зло шипит Лукас, рванувшись к нему вперёд, замерев в какой-то совсем комичной позе, удерживаясь навесу только потому, что его пятая точка всё ещё упирается в стену, но он достигает своей цели, и Тони, крупно вздрогнув, смотрит только ему в глаза. — Я тебя слышу и вижу, Тони мать твою Кроос, так что, будь добр, посмотри и ты на меня и скажи это ещё раз мне в лицо, — он судорожно выдыхает, почти потеряв надежду, потому что автоматоны скоро вернутся, и Лукас почти ждёт того, что сейчас его передадут в их тощие грубые руки, а потом уволокут без всякой жалости и осторожности. И даже если он помрёт по дороге — кому будет до этого дело. Просто ещё один мятежник. Ещё один глупый революционер. Кому будет дело до того, что к бунту он не причастен?       Кому будет дело до него?.. — Мне будет, — Тони отпускает его руки и смотрит на него яркими, абсолютно живыми синими глазами. — Мне будет до тебя дело, dumm bist du ein Idiot**. Я не верю тебе, я знаю, что ты что-то скрываешь. — Я сказал тебе правду, — Тони отходит от него, давая пространство, но Лукас, протестуя, тянется снова, обхватывая за шею кистями, стараясь не пачкать его ещё сильнее и не причинять себе большей боли. — Я не связан с революцией. Мне абсолютно на неё плевать. — Как и на твоих друзей, вероятно? — Лукас впервые замечает, насколько Тони слишком ехидный для автоматона. — Тех, что сбежали по крышам, пока ты меня отвлекал? — Так ты знаешь?.. — Васкес шокировано отступает. Если Тони в курсе, куда ушли Серхио и Марко, это только вопрос времени, когда они окажутся схваченными. — Естественно, я знаю. Мне не для красоты дали эти крылья, — Кроос дёргает его за руку на себя, неудачно (а, может, и нарочно) стиснув пальцами раненную ладонь, от чего Лукас рычит раздражённо и болезненно. — Очень благородно, Лукас Васкес. И очень глупо. — Блять, да сделай ты уже хоть что-нибудь! Зови своих этих железок, сдай полицейским, можешь прямо тут убить, я за тобой давно слежу, я знаю, ты можешь. Затрахал уже, — Лукас раздражённо выдыхает, понимая, что из захвата ему не вырваться. — Если ты знаешь и уже отправил за ними кого-то, какой смысл во всей этой болтовне. — Смысл? — Тони заинтересованно склоняет голову к плечу. — В тебе смысл, Лукас Васкес.       Лукас едва успевает открыть рот, собираясь не то возразить, не то возмутиться, не то что-то спросить, но Тони, дёрнув его в сторону, буквально толкает его за край крыши. Лукас цепляется отчаянно за него, за неровный карниз, но скользкие холодные пальцы не поддаются, и он мимолётом успевает подумать, что этот бесславный момент — последний в его жизни, что Серхио был прав, и он просто чокнулся, раз решил, что может справиться с автоматоном. Весьма глупый конец даже для его жизни.       Тони подхватывает его у самой земли, почти элегантно взмахнув крыльями, стискивает его слишком крепко, ломая рёбра (по крайней мере, именно так чувствует Лукас), зажимает ему рот человеческой рукой, не позволяя шуметь. Он легко скользит по воздуху, не ощущая препятствия веса лишнего тела, и опускает его на землю только за поворотом проулка, в котором они оказались. Выход отсюда закрыт деревянным трухлявым забором и заколочен досками поверх. Тони отнимает руку от его лица, и Лукас, кажется, хочет заорать, но он быстро затыкает рот Васкеса на этот раз грубым коротким поцелуем, схватив пальцами за ворот футболки и едва не душа. Это уже входит в привычку. — Передай своим друзьям, Лукас Васкес, что если они ещё раз спрячутся за твоей спиной, тебя они больше не увидят, — Тони смотрит на него серьёзно, без тени шутки и иронии, заставляя Лукаса напряжённо сглотнуть вязкую слюну и кивнуть. — А теперь вали отсюда. — Скидывать-то зачем надо было?! А ещё один поцелуй можно? — пережитый стресс и адреналин вышибает из него всякий здравый смысл и чувство самосохранения, он нервно дёргает уголком рта в подобии ухмылки. Тони возмущённо фыркает, но, вопреки ожиданиям Лукаса, всё-таки касается его губ ещё раз — совсем мимолётно, почти невесомо. — Вау. Не думал, что прокатит. — Для острастки. Если я увижу тебя ещё раз на месте преступления, я тебя арестую и отдам машинам. Ты предупреждён.       Тони, взмахнув мощными крыльями, легко возвращается на крышу многоэтажки, с которой они только что спустились, оставляя Лукаса в одиночестве.       В том, что Тони Кроос сам не верит своим словам, он не сомневается.