The Moody Blues — You and Me
Дождь барабанил по крыше. Бруно дышал глубоко и ровно, а с Леоне весь сон как рукой сняло. Он меня поцеловал, он точно меня поцеловал. Чем ещё это могло быть? Бруно пододвинулся к нему, прошептал что-то, коснулся губами его щеки и заснул. И всё же Леоне говорил себе, что это невозможно. Он так долго любил Бруно, что даже представить себе, что тот чувствовал к нему то же самое, было невозможно. И всё же Бруно поцеловал его. Нежно и так спокойно, еле ощутимо скользнув губами по его коже. Что дальше? Леоне смотрел на спящего Бруно, на его едва очерченный профиль в свете занимающейся за окном зари. Его ресницы, линия носа, чуть приоткрытые губы, то, как мерно поднималась и опадала его грудь от каждого вдоха — всё это было прекрасно, просто прекрасно и совершенно. Леоне закрыл глаза всего на миг, зная, что отпечатает это зрелище на внутренней стороне своих век, но усталость наконец нахлынула на него, и спустя пару мгновений он заснул. Когда Леоне открыл глаза, солнце уже взошло, а дождь всё ещё стучал по крыше. Бруно уже встал — он вообще всегда просыпался раньше, но сегодня Леоне явно проспал завтрак из-за того, что заснул так поздно и в такой удобной кровати, наконец-то подходившей ему по росту. Леоне зашёл в свою комнату за брюками, мельком поймав странный взгляд Бруно, оторвавшегося на миг от своего бутерброда, и присоединился к нему за завтраком… или уже за обедом. Не глядя ему в глаза, Бруно, тщательно выбирая слова, спросил: — Не то, чтобы я жалуюсь, но что ты делал в моей постели? Что? — … Ты же сам позвал меня к себе. — Я? Позвал? — удивлённо переспросил Бруно, наконец посмотрев на Леоне. — Ну да, из-за того, что в моей комнате протекла крыша. — Хммм, — протянул Бруно, задумчиво откусив от своего бутерброда. — Я этого не помню. Сердце Леоне камнем рухнуло куда-то вниз. Неужели Бруно не помнил ничего из того, что происходило вчера, потому что был слишком сонным? Или… или он просто притворялся? Может быть, он уже жалел о том, что поцеловал Леоне, и Леоне было суждено так и остаться безответно сохнущим по нему идиотом… — Подожди, крыша протекла? Не прошло и минуты, как они вдвоём стояли в спальне Леоне, глядя, как дождь мерно капал на кровать. — Вот дерьмо, — сказал Бруно тем смиренным тоном, который появился у него благодаря этому дому, в котором вечно что-то ломалось, — думаю, матрас придётся выкинуть. Он поднял матрас за один конец, а Леоне — за другой. Вдвоём они сняли его с кровати и прислонили к стене, хотя вода его и так уже порядком попортила. — Боюсь, за новым матрасом, пока дождь не закончится, мы поехать не сможем, — сказал Бруно, мрачно глядя в окно, за которым бушевал самый настоящий ливень. — Нам придётся снова спать в одной кровати… если ты не против. — Бруно выглядел не на шутку напряжённым и снова избегал взгляда Леоне. Казалось, что-то его встревожило, но что именно? Этого Бруно, Бруно последних нескольких дней, Леоне больше не понимал и его это просто убивало. Леоне почувствовал, что почти скучает по тому времени, когда он безвольно плыл по течению, позволяя всему идти своим чередом. Он перевел взгляд на пустой каркас кровати, размышляя, а поместится ли вообще кровать побольше в эту крохотную комнатушку, и тут заметил кое-что, лежащее на пружинах. — Что это? — спросил Леоне с невольным смешком, хотя он и так прекрасно понял, что Бруно долгие годы прятал под матрасом. Это был журнал, слегка пожелтевший от времени и порыжевший от сырости — маленький секрет, поставщик первых эротических фантазий, надёжно скрытый от чужих глаз. Леоне поднял его и взглянул на обложку — «Сиськи», броско гласило офигеть какое оригинальное название, напечатанное прямо на фотографии девушки в очень тесной блузке. Бруно фыркнул. — Это ещё с тех времён, когда я думал, что могу быть обычным гетеросексуальным мальчишкой. — И как, сработало? — Леоне лениво полистал журнал. Боже, ему так не хватало секса. Удивительно, но он даже почти не скучал по алкоголю — хотя Леоне никогда не нравилось выпивать. Ему всего лишь приходилось выпивать. А секс… секс всегда ему нравился, даже плохой, даже когда Леоне был слишком пьян и готов пообжиматься с любым незнакомцем. Хорошенькая модель на одной из фотографий соблазнительно облизывала леденец, глядя прямо в камеру, и Леоне почувствовал, как приятный жар лёгкого возбуждения разлился внизу его живота. — Нет, меня ещё больше стало тянуть к мальчикам, — Бруно встал на кровать и застегнул протекающую крышу на молнию. — Не понимаю, почему тебе нравится секс с женщинами. — Ну, не то чтобы он сильно отличается от секса с мужчинами, — задумчиво протянул Леоне. Журнал заставил его задуматься, как долго он даже не трогал себя. В этом грёбаном доме просто негде побыть одному. — Ну, если делаешь это не ртом, конечно. Когда он в последний раз занимался сексом? Где-то за неделю, за полторы недели до того, как уехал из Неаполя? Казалось, с того времени прошла целая вечность. Внезапно до Леоне дошло, что в комнате было как-то пугающе тихо, если не считать шума дождя за окном. Леоне опустил журнал и увидел оцепеневшего от удивления Бруно, глядящего на него округлившимися глазами. Ой. — Ты… — начал Леоне. Бля. — ты же знал, что я би, верно?.. Бруно моргнул. — Что? — Что я бисексуален? Он прямо-таки видел, как в голове у шокированного Бруно неистово крутятся шестерёнки. — Нет… до этой минуты, во всяком случае. Бля, ну просто бля. Ну разумеется, Бруно не знал. Пока Леоне не переехал к нему, они ни разу не говорили по душам, не говорили о себе — а в Неаполе Леоне ни с кем не встречался. Конечно, секс у него был — чаще всего случайный и на одну ночь, с проститутками или такими же пьяными, как и он. Но об этом не знал никто из парней, потому что это было делом, касающимся только Леоне. Ну и, конечно, они с Мистой каждое утро обсуждали Монику Беллуччи, пока Бруно не попросил их говорить за завтраком о чём-нибудь другом. Вот же дерьмо. Леоне медленно перелистнул страничку и покосился на Бруно поверх журнала. Бруно всё ещё казался потрясённым. Чёрт, кажется, я сломал ему мозг.***
За ним следили. Леоне знал это чувство, когда чьи-то глаза наблюдают за каждым твоим движением, ещё с тех самых пор, когда он был полицейским, потому что это означало, что поблизости творится или только собирается случиться что-то неладное. Но выследить уличных бандитов было легко, а чувствовать на себе взгляд Бруно… Леоне казался себе анчоусом, над которым летала голодная чайка. Отличная метафора, учитывая, что Леоне стал рыбаком почти до мозга костей. В это время они обычно слушали оперу, и когда Леоне включал радио, он искоса взглянул на Бруно, уже устроившегося на диване. Бруно выглядел невозмутимым и спокойным, как обычно, но румянец и прерывистое дыхание выдавали его с головой. Леоне наконец собрал все подсказки воедино и понял: он испытывает меня. Леоне сел на диван рядом с ним, слегка нервничая и всё же ожидая чего-то. Казалось, что сам воздух между ними накалился, хотя на этот раз они и сели подальше друг от друга. Сегодня по радио был «Орфей» Монтеверди, одна из самых любимых опер* Леоне, и он счёл это хорошим знаком. Человек спустился в ад за своей погибшей возлюбленной — знаменитая и неподвластная времени история. В тот самый первый день, когда Леоне сел на этот диван, чтобы послушать оперу, человек рядом с ним был его богом, ослепительным и недоступным. Бруно Буччеллати сиял во мраке, окружавшем Леоне, словно маяк, ведущий его сквозь море отчаяния. Когда-то Бруно был его панацеей. Но за те месяцы, что они жили вдвоём под одной крышей, ловя рыбу, Леоне узнал Бруно-человека: Бруно, который знал, как называется каждая рыба и птица Лигурии; Бруно, который обожал моду, спорткары и дорогие костюмы; Бруно, жестокого, не закончившего даже школу мафиози, который всё равно любил красивые вещи и рыбу. Обычного человека, совершавшего ошибки и боровшегося со своим собственным прошлым. И наконец, просто ребёнка у которого отняли детство — нетерпеливого и, как бы это было ни смешно, ненавидящего бобы. И во время второго акта Бруно наконец-то зевнул и очень осторожно, притворяясь, что сам не замечает этого, положил руку на плечо Леоне. Опытный убийца и обычный рыбак Бруно Буччеллати был ещё и милым придурком, и сердце Леоне чуть было не разорвалось от любви. Когда ария оборвалась и вступил оркестр, он дотронулся до подбородка Бруно, приподнял его голову и поцеловал его. Леоне почти боялся дышать. Он шёл к этой минуте долгие тоскливые годы, а связь между ними казалась такой хрупкой. Один неверный шаг, и он потеряет всё. Но сейчас Леоне наслаждался тем, как соприкоснулись их губы и тем, какой тёплой была кожа Бруно под его пальцами, мягко державшими его подбородок — а затем Бруно обвил рукой его плечи, придвинулся к нему ближе и они наконец-то поцеловались по-настоящему. Дождь барабанил в окна, едва ли не заглушая звуки оперы, но Леоне ничего этого не слышал, позабыв самого себя под прикосновениями губ Бруно. Каждый их поцелуй был для него как глоток воздуха для утопающего. Каждый их поцелуй был неповторимым и первым. Раньше, ещё с тех самых пор, как он лишился невинности, Леоне казалось, что поцелуи — всего лишь формальность перед сексом, типа как рукопожатие при встрече, но сейчас, на этом диване, в этом крошечном доме, он был счастлив как никогда в объятиях мужчины, которого он любил, целуя его как в первый и последний раз. Эти поцелуи были и исследованием, и признанием, и долгожданным концом. Если бы в эту минуту их поразила молния, Леоне бы умер счастливым. Но тут опера закончилась, подойдя к своему трагическому финалу, и по радио началась программа классической музыки. Та колдовская власть, которую имела над ними опера, наконец рассеялась. Они целовались всё более страстно, пожирая друг друга поцелуями — не только в губы, но и в шею и уши. Рука Бруно скользнула под футболку Леоне, лаская голую кожу его спины, и они тёрлись друг о друга, желая большего. Однако диван, на котором они и сидя-то еле умещались, не позволял им лечь — они попытались, но Леоне пришлось поджать под себя ногу, которая вмиг затекла, а Бруно ударился головой о подлокотник. Выбора не оставалось. — Постель? — прошептал Леоне. — Да, — выдохнул Бруно, и его голос дрогнул от желания. Леоне едва смог пересилить себя и прекратить целовать его, чтобы они могли встать с дивана и дойти до спальни Бруно. Там они легли на кровать лицом друг к другу, так же, как и прошлой ночью, за тем исключением, что сейчас они были одеты и лежали на одеяле, а не под ним. Секс-секс-секс-секс-секс, пело в голове у Леоне, иногда напоминая ему не облажайся хотя бы сейчас, и на миг он просто замер. Но они лежали вдвоём, в одной постели, наверное, это всё же происходило взаправду. Тут Бруно поцеловал его, и Леоне вернулся в тот мир, где не было ничего, кроме них двоих. Сбивчивое дыхание Бруно грело его щёку, и Леоне обнял его рукой за поясницу и притянул его к себе, потеревшись об него бёдрами, и Бруно застонал прямо в его губы. От желания, поцелуев, прикосновений и самой близости Бруно у Леоне кружилась голова. Всё было Бруно — его мускулы перекатывались под руками Леоне, его волосы вуалью опутывали их обоих. Рука Бруно прокралась между их телами, нерешительно опустившись на пояс брюк Леоне. В ответ на его безмолвный вопрос Леоне отодвинулся, расстегнул молнию и спустил брюки. Бруно последовал его примеру, и они дотронулись друг до друга.***
Сумерки окутали комнату. Обессиленный и счастливый, Леоне лежал рядом с Бруно, буквально паря в блаженном забытье после оргазма. Бруно привстал с кровати — пружины матраса жалобно скрипнули — и взял с прикроватной тумбочки пачку салфеток. Он передал их Леоне, и тот вытер свои руки и живот. Дождь уже прекратился, и теперь весь мир был притихшим и безмятежным. Леоне повернулся, чтобы посмотреть на Бруно, их глаза встретились, и они снова поцеловались, медленно и нежно. Так они и лежали, держа друг друга в объятиях, переплетясь ногами и соприкасаясь лбами, пока не заснули.