Остаться Зимовать (To Stay the Winter)

      Он проснулся глубокой ночью; небо чернело за окном, украшенным морозными витиеватыми узорами. Завывал сильный ветер, требовавший, чтобы его впустили в тёплое жильё. Но разбудили его именно её руки, маленькие и тёплые, на его лице.       Эскель открыл глаза. Ведьмачье зрение мгновенно адаптировалось под окружающую темноту. Огонь догорал, почти не оставив углей, но этого было достаточно, чтобы видеть всё вокруг. Она повернулась к нему лицом, всё ещё плотно прижимаясь к его груди. Её глаза пытались внимательно разглядеть каждую черту его лица в темноте. Её пальцы нашли его шрамы на ощупь и погладили с почтительной осторожностью их огрубевшую кожу. Он никогда не поймёт её, не поймёт, как она могла смотреть на него и хотеть его из-за этих ран, а не вопреки им.       Она видела его открытые глаза: он знал, что они сверкали в темноте, подобно кошачьим. Выражение её лица изменилось. Оно смягчилось, уголки её рта почти незаметно приподнялись.       ― Эскель, ― она произнесла его имя почти так же, как и всегда: с ноткой привязанности и желанием. Он перехватил её, когда она потянулась, чтобы поцеловать его; её маленький тёплый язык облизнул шрамы на его рту. Расстояние между их телами было почти что невыносимым.       Он позволил ей перевернуть себя на спину, перекинуть через себя круглое белое бедро. Она была в неистовстве: её руки и рот будто были одновременно, повсюду на его теле. Она тёрлась об него, пока он не отвердел, и направила его в себя, не сказав ни слова. Она замерла, выгнув спину и откинув голову назад, и открыла рот, сидя верхом на нём. Он даже не дышал, просто смотрел на неё в тишине.       Майя упала ему на грудь, её волосы спали ей на плечо и коснулись его лица. Она провела губами по щетине вдоль края его челюсти, спускаясь дальше по его горлу, когда её бёдра начали своё движение, полные собой своей естественностью. Никто из них не издал ни звука: только ветер, угасавшее потрескивание углей от камина, рваное и отчаянное дыхание двух тел.       Эскель запустил руки в её волосы, поднял лицо со своей шеи, чтобы она могла смотреть на него. Если бы он увидел её на улице, в городе или какой-то деревне, он бы мог только заметить её светлые волосы или заострённые уши. Он мог даже заметить, что она была слишком фигуристой и соблазнительной, чтобы быть полнокровным эльфом, но он сомневался, что взглянул бы на неё ещё раз, что она могла как-то зацепить его взгляд. В мире много красивых женщин. Он видел и даже ложился в постель с некоторыми из самых прекрасных существ: чародейки, которые были невероятно привлекательными благодаря своей безупречности, и даже суккуб, существование которого зависело от этого поступка.       Но Майя была чем-то большим, большим, чем просто прелестный кусок плоти в его руках. Он притянул её к себе, чтобы поцеловать, таким образом пытаясь показать ей то, что он не был способен сказать. Его жизнь была тяжелой, всегда тяжелой, и он не был предназначен для сладких слов и поэзии. Но она заставила его хотеть этого. Она заставила его хотеть просто остаться здесь, прямо здесь, с его членом внутри неё, её губами на его, бешеное биение её сердца о его грудь. Он хотел сказать все правильные вещи, но он не знал правильных слов, язык не поворачивался должным образом.       Её бёдра обвились вокруг его, ища того самого давления, естественного трения двух тел. Он выгнулся, чтобы встретить её, оценивая свои движения с её реакциями; крошечные стоны, перехваты дыхания. Казалось, ей не хотелось отстраняться даже настолько, чтобы нормально сидеть на нём; только крошечные, короткие движения, чтобы она могла снова схватить его за лицо. Она сильно надавила, когда он поднялся. Она издала звук, почти похожий рыдание, удивительно душераздирающее для Эскеля.       Она подняла голову достаточно, чтобы взглянуть на него, и даже если она могла видеть только угли после огня, отражение которых играло в его золотых глазах, он мог видеть её в мельчайших деталях. Её светлые брови были нахмурены, бледные веснушки, почти прозрачные ресницы. Её глаза блестели от слёз.       Слова просто выскользнули, непрошеные, неловкие, до боли откровенные:       ― Я люблю тебя, ― его голос звучал чересчур хрипло даже для него самого.       Её губы дрожали:       ― Не стоит.       ― Слишком поздно, ― Эскель, пересилив себя, улыбнулся. Он хотел, чтобы она сказала это. Ему нужно было услышать это.       ― О боги, ― прошептала она, ― я не хотела. Я думала… ― её голос сломился. Она поцеловала его раз, второй. ― Я думала, я смогу просто… Этого не должно было случиться.       Он прижал её к себе. Его член был ещё твёрд и жаждал продолжения, но сам Эскель застыл в ожидании. Его сердцебиение было чрезмерно быстрым. Он не мог его контролировать.       ― Я не должна, ― прошептала она, касаясь губами любимейшей щеки со шрамом, ― но я тоже. Я люблю тебя, очень. Так сильно. Прости меня.       Она снова начала двигаться. Остервенело, быстро. Она резко откинулась назад, перебросив волосы назад взмахом головы, безжалостно сводя его с ума своими бёдрами на нём, пока он не почувствовал её, не почувствовал, как он кончил. Его пальцы впились в мягкую кожу на её талии, подхватил её, чтобы крепко схватить и прижать к себе.       Он не знал, за что она извинялась, но его сердце отзывалось болью на боль, звучавшую в её голосе.       Он сказал: «Я люблю тебя», ― в её шею ещё тысячу раз, когда она прижалась к нему, рыдая, а слёзы текли по её лицу, капая на его.       Будь они в сказке, её слёзы бы вылечили его шрамы, изменили его, превратили бы его в принца на белом коне. Но он всё ещё был изуродован, сломлен и стар, однако его треклятые шрамы перестали болеть, пусть и только на мгновение.