Zero

      У Дмитрия Андреевича из Сашиного воображения обличий имелось предостаточно.       Иногда он приходил к нему в пальто, позаимствованном у Шерлока — современного Шерлока, того самого, от BBC, со смартфонами и плеткой, то представлялся в роли растрепанного Сириуса-бродяги из фильма о мальчике, который выжил, то переоблачался в главного героя «Бойцовского клуба» — правда вот, вовсе не в смазливого выскочку-Дёрдена, а в скромного психопата-Рассказчика…       В общем, обличий хватало для дурных фантазий и растленных снов.       — Ты меня прости за вчерашнее, — виновато попросил его Дмитрий Андреевич, позвонив в воскресенье после обеда, и Саша, с настороженностью прислушиваясь к фоновым звукам, не разобрал в них ничего, кроме тишины пустой квартиры.       — Да ладно вам, — миролюбиво ответил он тогда. — С кем не бывает. Вы нормально добрались?       — Нормально, — подтвердил тот, и бродяга-Сириус запустил пальцы в нечесаные патлы, ероша волосы. — Только вот…       Саша заметно напрягся, ломко выпрямляясь в спине, как оловянный солдатик, и болезненно притиснул трубку к уху.       — Что?.. — поторопил его, нервозно покусывая губы.       — Что я говорил-то? — хотя подобное и было в некотором роде ожидаемо, а все-таки Сашу порядком озадачило. — Помню, что ахинею какую-то нес. Шатался где-то среди складов и тебе названивал, вот же пьяная скотина…       — Э-э… — замялся Саша, не зная, как заверить человека, что пьяной скотиной тот ни в коем разе не был, когда в действительности — очень даже был. — Ну, вы жаловались, что не рады близящимся праздникам. Говорили, что вам в них одиноко.       — И это всё? — небезосновательно усомнился Дмитрий Андреевич, когда Саша притих, будто глубоководная рыбина, набравшая в рот воды. Заподозрив, что самое интересное тот умалчивает, обреченно попросил: — Давай, всё рассказывай, как есть.       — Хорошо, — даже не став сопротивляться для виду, легко согласился Саша, многое успевший за минувшую ночь обдумать, осмыслить и решивший пустить все поезда возможностей под откос в надежде, что те либо и так доберутся до нужной станции, либо поскорее взорвутся и не будут никого мучить, бессмысленно вихляя по жизненным рельсам. Поудобнее устроился в своем кресле и мстительно сообщил: — Вы назвали мне свое имя и отчество, так что теперь я, к сожалению вашему или к счастью, знаю, как вас зовут. Потом вы собирались рассказать мне всё, чего не можете рассказать уже практически два месяца — не переживайте, я благоразумно вас отговорил, так что тут по-прежнему пребываю в неведении. Звали потусоваться где-нибудь в баре вечером в пятницу…       — Всё?.. — с надеждой уточнил клиент, малость охолонувший от скромного перечня вполне себе пристойных выходок, неплохо укладывающихся в здравые рамки.       — Не совсем, — поколебавшись, продолжил Саша, с губ переключившись на колпачок шариковой ручки и бездумно его обгрызая. — Потом вы признались мне в любви…       — Что?.. — переспросил Дмитрий Андреевич, и Саша будто воочию увидел, как обличье ширнувшегося опиатом Шерлока загадочно морщит высокий умный лоб под завитками непослушных волос.       — Признались мне в любви, — нагло повторил он, от злости швыряя ручку на клавиатуру. Ему стало всё равно, он слишком хорошо осознал, насколько недостижим для него этот человек, находящийся на другом конце телефонного провода, и творить безрассудства было хоть и чуточку страшно, но волнительно.       — Вот же… блядь… — выругался Дмитрий. — В каком смысле я… это… сказал? Я же совсем не… Ну, не из этих.       Переживания его были настолько искренними, что Саше, чья широкая душа с трудом вмещалась в узкий костюмчик стервеца, мигом сделалось стыдно — он-то сам был как раз из «этих», а «этим», судя по одной уже только реакции Дмитрия Андреевича, полагалось у всех окружающих вызывать стойкую брезгливую неприязнь.       — Да всё в порядке, — грустно выдохнул он. — Не беспокойтесь понапрасну. Вы просто сказали, что я вам как брат.       — А-а!.. — успокоился клиент и облегченно выдохнул. — Ну, тогда и впрямь всё в порядке. Я действительно очень много с тобой говорю и, видно, успел прикипеть. Понимаешь, больше-то и сказать некому, да и слушать никто мою болтовню не станет…       — Вы бы и правда растолковали мне, в чем там дело, — устало попросил его Саша. — Я же вижу, что у вас полноценный экзистенциальный кризис, а вы всё о пустом. О чем угодно, только не о сути… Из меня, может, и не больно хороший психолог, но чему-то и я научиться успел. Я хочу попытаться вам помочь, правда. Если пойму, что сходу не справлюсь — книжки почитаю, поищу способ…       Человек в трубке замолчал, притих, и молчание это длилось так долго, что Саше на секунду стало страшно.       …А потом вдруг произнес — неуверенно, медленно, тщательно прощупывая почву перед каждым шагом:       — Слушай… я и правда хотел бы поговорить с тобой по душам. Если бы… если бы я только мог. А впрочем, ты же не баба, чтобы это осудить…       — Вы можете говорить свободно, — на всякий случай подбодрил его Саша, чувствуя, что подобрался так близко, как никогда еще прежде, и напомнил: — Звонки анонимные.       — Совсем-совсем анонимные? — недоверчиво уточнил клиент. И предположил: — А если я убийца какой-нибудь серийный и звоню, чтобы рассказать о своих «подвигах»?       — И такие, бывает, звонят, — пожал плечами поднабравшийся опыта Саша. — Только вот чаще всего их «подвигов» не существует… Они фантазиями делятся о том, как они кого-то расчленили и закопали под кустом сирени за гаражами… или о том, как сварили в супе соседку, доставшую их своей слежкой… Мне уже двое таких позвонили.       — Шутишь?.. — не поверил Дмитрий Андреевич и скептически хмыкнул: — А может, и впрямь расчленили?..       — Не расчленили, — убежденно возразил Саша. — Под конец разговора сознались. Сокрушались очень, что и хотели бы, а не могут, посадят же. В любом случае, это не наша работа. Исповедь не может быть анонимной и публичной одновременно. Если люди узнают, что анонимность выборочная, звонить сюда никто больше не станет.       — Значит, анонимные все-таки? — чуть поразмыслив и всё так же колеблясь, еще раз спросил клиент.       — Да.       — Ладно, — с тяжелым вздохом сказал он. — Слушай. Я гребаный импотент. Надеюсь, хоть у тебя-то хватит мозгов не винить в этом сигареты.       Новость свалилась на Сашу даже не как снег на голову — как громадная снежная глыба, отколовшаяся от ледника и по роковой случайности раздавившая его в лепешку: люди охотнее расскажут вам о том, как они убили свою соседку и сварили ее в каннибальском супе, даже если это правда, чем поведают такое — таким обычно не делятся, а прячут за семью замками и жрут «Виагру», чтобы только никто не узнал. И не трахаются. Потому как — тут же узнают.       Он, без малого психолог с дипломом, должен был сейчас что-то сделать с этим, как-то разобраться в причинах-следствиях, ведь иначе человек больше не позвонит — никогда-никогда уже не позвонит, не понимая, что Саше плевать и на импотенцию, и на семь замко́в, только бы снова и снова слышать его голос…       — Давайте попробуем как-то… это исправить, — дурак дураком пролепетал он.       — Ага, — с издевкой подхватил Дмитрий Андреевич. — Вот прямо щас и исправим. Может, еще в прямом эфире исправлять предложишь?       — А зачем… в долгий ящик откладывать… — пробивая верхний предел, потолок собственной блаженности, но от шока этого даже не замечая, согласился с ним Саша. И, чувствуя нехорошее искрящее напряжение по ту сторону провода, торопливо вымолвил: — Давайте как-то попробуем… причину найти. Чтобы исправить можно было…       — Ну ёб твою мать! — озлобленно ругнулся мужчина. — Врачи не исправили, а телефонная фея сейчас щелкнет пальцами, позовет розового единорога, тот блеванет радугой — и всё исправится!       — Врачи разные бывают, — не сдавая позиций и в панике лихорадочно выискивая, как подступиться к резко ставшему агрессивным клиенту, пугливо ответил Саша. — Давайте… я попробую… помочь.       — Да хуй с тобой! — не выдержал Дмитрий. И в отчаянии, почти что с надрывом, выдохнул: — Валяй, помогай!       На мгновение повисла тишина — гранитная, свистящая в ушах, — и стало слишком очевидно, что человек на грани того, чтобы бросить трубку, послать всё к чертям и навсегда прекратить их общение; и вроде бы никому по жизни не нужен был импотент, да и Саше по всем порядкам как будто не нужен был тоже — всё было верно, всё было так, но…       — Пожалуйста, — взмолился он, ощущая, как эти общечеловеческие мысли-морали проносятся сквозь его голову перелетными птицами и даже не задерживаются, не обнаружив там для себя ни единого надежного островка среди талой весенней воды. — Пожалуйста, — повторил чуточку тверже, — умоляю вас, только не выключайте телефон! Я не могу попросить их снять временное ограничение, иначе мне придется привлечь внимание к нашему разговору, но… Но если вдруг связь прервется — я прошу вас, перезвоните мне! Я же не вижу вашего номера…       Кажется, в голосе его было столько беспомощной мольбы, что человек невольно смягчился, неуверенно пообещал:       — Хорошо.       — И мне нужно будет с вами поговорить… очень откровенно, — с первородным ужасом представляя, что его сейчас ждет, добавил похолодевший Саша.       Всё, что ему снилось и грезилось, не имело никакого значения — перед ним был человек, который нуждался в помощи, и отказать в этой помощи он никак не мог.       А значит, следовало запустить свои руки в ворох грязи, выволочь ее всю наружу, разобрать по ниточке, по волоску, по последнему шматку черной гнили, чтобы докопаться до самой сути, чтобы понять, что с человеком происходит, и помочь ему из этого выбраться.       — Хорошо, — сделавшись предельно серьезным, где-то там, за проводами и телевышками, незримо кивнул Дмитрий Андреевич, и не осталось ни бродяги-Сириуса, ни Шерлока, ни Рассказчика — все эти образы были слишком пафосные, слишком лживые, слишком не те; они растворились, как не бывало, и Саша понял, что хочет знать его настоящим, без обманчивых масок и чужих безупречных обличий.       Не имея ни малейшего представления, как и с какой стороны подступиться к проблеме, он отловил за скользкий хвост первую мыслишку, пришедшую ему в голову, и бесстыдно-бездарно спросил:       — У вас это всегда? Без исключений, я имею в виду?..       — Нет, блядь, по настроению! — тут же закономерно огрызнулся человек. — Ты еще спроси, на кого у меня встает, а на кого — нет. И выведи из этой информации безупречную в своем идиотизме теорию, что надо выбирать себе баб покрасивше.       — Что?.. — ахнул Саша.       — Да был один такой эскулап, — ощутимо поморщился где-то в трубке Дмитрий Андреевич и, не удержавшись, закурил — Саша давно приучился различать сквозь шумы и шорохи, как он чиркает спичкой — или щелкает зажигалкой, по обстоятельствам, — и затягивается сигаретой. — Втирал мне, что де всё дело в том, что просто нужно бабу заводить фигуристую и смазливую. Тогда, мол, и стоять всё будет. А у меня ни на одну из них не стои́т. Вернее, стои́т, пока не доходит до дела…       — Стоп! — ухватился за эту обмолвку Саша, до чертиков перепуганный тем, во что волею судьбы влез. — Я вас об этом и спросил: всегда ли у вас… ну…       — Ты сам-то когда-нибудь был с девушкой? — снова уличил его непомерно догадливый собеседник.       — Нет, — чуточку раздраженно ответил ему Саша.       — Девственник, значит?       — Я вообще, кажется, не по этой части, — совершенно спокойно поведал он, вспоминая все творящиеся с ним последнее время безобразия.       — А по какой же тогда?       — Ну, кажется… мне мужчины нравятся, — затаив дыхание и начисто, с треском перекусывая колпачок ручки, признался Саша.       Снова в трубке воцарилась тишина, на сей раз такая тяжелая, что ей без преувеличений можно было бы кого-нибудь пришибить, и Саша в этой невыносимой гробовой тишине ожидал приговора так же нервозно, как еще совсем недавно — его незадачливый клиент.       — Ясно, — чуть помолчав, с нечитаемой интонацией выдал Дмитрий Андреевич. А затем, открывая Саше чуточку больше своих искренних эмоций, обеспокоенно сказал: — Ты бы поаккуратнее с этим был. У нас не очень-то толерантная страна. Не дай бог тебя уволят — что я тогда без тебя делать буду?       — Вы лучше на вопрос мой ответьте, — напомнил ему Саша. — Мы ведь не обо мне сейчас…       — На вопрос твой… А, черти, как же это сложно!.. Но хорошо, буду с тобой откровенен: всё у меня стои́т, пока до постели не добираюсь. У самого с собой, когда занимаюсь рукоблудием — а последнее время только им и занимаюсь, — проблем никаких нет. Проблемы начинаются… с бабами этими, — озлобленно даже не выдавил, а прорычал он. — Ты девственник, ни с кем ни разу не спал, значит, и едва ли представляешь, на что они способны, столкнувшись с твоей слабостью в… да в чем угодно, черти! А в постели — так особенно.       — Знаю я, — тихо проговорил Саша, с содроганием припомнив, как атаковала его Катя на проводах Валентины Ивановны. — Хоть я ни с кем и не спал никогда, а… могу себе представить, поверьте. Ну, примерно. Реакцию, то есть, — он говорил невпопад, чувствуя себя не психологом, а деревенским увальнем, но, как ни странно, Дмитрий Андреевич на его бестолковость нисколько не рассердился, будто иного и не ждал.       — Ну, а если представляешь, — подхватил он, — то, думаю, мне нет нужды тебе объяснять, какие приблизительно эмоции вызывает у меня потенциальная близость… Да, я одинок, всё верно, но я бегу от них, потому что… Как тебя зовут? Скажи ты хоть какое-нибудь имя, чтобы мне как-то тебя называть, — попросил он вдруг, осекшись. — Не могу я так, душу безымянному человеку поверять. Я же не буду знать всё равно, настоящее оно или нет.       — Я Саша, — быстро ответил ему несчастный психолог, даже и не думая скрываться. — Оно настоящее, — прибавил на всякий случай — чтобы собеседник тоже знал, удерживая перед собой безликий образ с мягким и толком так и не поломавшимся голосом, как этот образ зовут.       — Саша, — повторил клиент, и на мгновение показалось, что он улыбнулся в трубку. — Так вот, Саша, одиночество меня хоть и душит, а отношения еще удушливее. Как представлю, что всё это опять по новому кругу: вымученное знакомство где-нибудь в соцсети, пустая болтовня ни о чем, обязательные комплименты в ее адрес — а внутри при этом, как в полом барабане, такая пустота, что и сам в свои слова не веришь… Назначаешь ей свидание, несешь цветы, даришь подарки, болтовня всё еще порожняя, чтобы заполнить разрастающуюся пустоту. Пытаешься с ней о серьезном — смеется, обижается, корчит дуру — а может, и не корчит… Смотрит на твою кредитку, на твой кошелек, на машину — да и черт бы с ним, что смотрит, я же понимаю, что с меня больше и взять-то нечего; я готов ее содержать, но до этого обычно дело даже и не доходит…       Саша молчал, внимательно его слушая, а за окном после вчерашней метели блистал морозным инеем совершенный зимний день — белый, сусальный, под гжелью синего неба и золотом столичных куполов, под зеркальными вышками небоскребов, над окрепшей каменелой мостовой. Там, за окнами их общего города, пели и танцевали рождественские ангелы в погонах и с камуфляжными крыльями, увенчанные затертыми красными звездами вместо нимбов, и дарили подарки, разбрасывая их широкой рукой, как скупую манну из сухпайка. За окном поджидали те самые, еще вчера упомянутые всуе светодиодные гирлянды, нарядные ёлки на площадях, ярмарочные палатки с медом, пряниками и глинтвейном, и — страшное новомодное слово — праздничные инсталляции, раскиданные по паркам и бульварам.       — Послушайте, — шепотом произнес Саша, когда Дмитрий оборвал свою речь и уныло замолчал; было тяжело говорить то, что сказать требовалось, но он говорил, монотонно и планомерно втыкая нож в собственное сердце, сочащееся свежей кровью. — Дмитрий Андреевич, послушайте меня… Я хоть и не опытный психолог, а все-таки понимаю, в чем дело. Вы же не любили всех этих женщин, вы встречались с ними только потому, что так было нужно, хотя кому и зачем — не знали и сами…       — Это ты так думаешь, — возразил ему Дмитрий. — Ты думаешь, что я их всех не любил — и ты, пожалуй, в этом прав. Я не любил большинство из них. Но… были и те, кого полюбить умудрился — на свою беду. Не так много, и слава богу. Если бы их было чуточку больше, я бы, наверное, не выдержал и давно шагнул уже под поезд, задолго до того, как познакомился с тобой… Я названивал им, умолял вернуться, а они только сочувственно отвечали, что не любят меня, бросали трубку, убирали мой номер в черный список… И я не осуждаю их, я же не идиот. Я никого из них не осуждаю — кому, в самом-то деле, нужен такой никчемный спутник жизни.       Саша не замечал, как впивается ногтями в собственную руку и раздирает ее до ярких полос, но тело, утратившее чувствительность, проиграло этот раунд, и внутри — там, где, наверное, могла обитать его душа, если только она существовала в этом мире камуфляжных ангелов, — болело гораздо неизбывнее и сильнее, а суицидальные слова, зависшие на кончике языка, так с него и не сорвались, и он заставил себя проглотить их, давясь едкой горечью.       В голове всё путалось, плелось, с трудом удавалось продраться через плотный бурелом из ревности, страха и стыда; Саша искал спасительную нить, чтобы ухватиться за нее, выбраться самому и вытащить своего клиента, но находил только обрывки засаленных бинтов с запекшейся коркой сукровицы.       — Я полный ноль, Саша, — безжизненно повторил человек прокуренным голосом. — Давай, что ли, придумай для меня какой-нибудь смысл.       Саша мог бы придумать, он бы правда мог предложить человеку какой-никакой, а смысл — хоть и сомнительный, если уж начистоту, — но вместо этого неожиданно для самого себя спросил:       — Когда у вас это началось?       — Что? — не понял его Дмитрий, сбитый с толку этим внезапным вопросом.       — Когда вы поняли, что с вами это… происходит. Когда оно началось?       — Когда началось?.. — призадумался мужчина, и Саше почудилось, будто видит, как тот потирает пальцами усталый лоб. — Мне кажется, что со мной такое было всегда…       — Тогда ваш первый раз, — мучительно выдавливая из себя слова, попросил его он, но Дмитрий ровно что почувствовал, ровно угадал настовую ломкость и надрыв в Сашином голосе, а только вдруг резко уперся, отказываясь поверять ему свою жизнь.       — Да не поможешь ты мне ничем, — как можно небрежнее отмахнулся он. — Ну, правда, прекрати ты уже, мальчик-психолог… Саша. Прекрати, не надо. Ты как рыба на отмели со мной бьешься, а толку не будет, уверяю тебя. Ты хороший человек, но человек — не Бог, ему не всё по силам…       — Это вы прекратите! — взвился Саша, по старой памяти вскакивая с места и под пристальным совиным взглядом Инги и двух других своих коллег вылетая в коридор. Там он остановился у двери, прислонился трясущимся плечом к притолоке, прижался щекой к стене вместе с трубкой, чтобы как можно меньше пробивалось помех, и повторил: — Прекратите, хватит уже за меня выдумывать и решать! Я хочу вам помочь, и помогу! Ваш самый первый раз! Что тогда произошло? — ультимативно потребовал ответа он, еле справляясь с самим собой.       Что-то было должно таиться там, в подернутом туманами прошлом: цепкие репьи не умели расти без корней, и корни их обычно забирались так глубоко, что с трудом удавалось найти и выкорчевать.       Он ждал, затаив дыхание и вслушиваясь в каждый шорох, разражающийся в трубке грохотом трубящих ангелов, возвещающих страшный Судный день, но в этот момент, будто в насмешку над ним, случилось то, чего он никак не ждал и о чем забыл даже думать.       Сработала автоматика, разорвав соединение и оставив напоследок только череду коротких и частых гудков.