Zero

      В кармане затрезвонил мобильник, и Саша, протискивая окоченевшие руки сквозь рукава теплой клетчатой курточки на мороз, остановился, полез копаться и доставать. Оживленная площадка перед университетом была заполнена людьми, кто-то его огибал, невесомо задевая плечом, окутывал то паром дыхания, то туманным облаком вишневого смога из вейпа, и чей-то заливистый смех в студеном воздухе раскатывался серебристыми колокольцами.       Номер оказался незнакомый, но звонили так настойчиво, что Саша, поколебавшись немного и словив крылатый волнительный трепет в груди, решился все-таки ответить.       «Зелёнкин, привет!» — раздался в трубке жизнерадостный Катин голос, и его по старой памяти передернуло, окатило холодком.       — Привет?.. — полувопросом осторожно откликнулся он.       «Не пугайся, — сразу же поспешила успокоить его Катя, после той своей шутливой попытки подкатить быстро о нем позабывшая и обращавшая с тех пор — и до того момента, как их рабочие смены разошлись кораблями в море, — внимания не больше, чем на пустое место. — Мне Марья Владиславовна дала твой номер. Сказала, чтобы я сама с тобой договаривалась».       Происходящее Саше сразу же не понравилось: хоть он и не знал причины ее звонка, а все-таки догадывался, что ничего хорошего от Кати ждать не следует.       — О чем договаривалась? — ухватившись за концовку фразы, пугливо спросил он.       «У тебя ж сейчас будут выходные в универе? — Катя попробовала зайти издалека, двигаясь по кругу, как камышовая кошка, и подбираясь аккуратными шажочками, чтобы намеченная жертва не переполошилась и не сорвалась с невидимого крючка. — На Новый год, я имею в виду? Вы же там наверняка не учитесь какое-то время, пока преподы пьют?».       — У меня сейчас сессия, — уклончиво ответил Саша, сильно подозревая недоброе.       «Что, прямо под бой курантов она там у вас?» — усомнилась хищница, замерев перед прыжком.       — Нет, на Новый год все отдыхают, — не смог пойти против правды Саша и тут же попался.       «Вот поэтому я тебе и звоню! — лапы спружинили, кошка грациозным скачком вылетела из засады в шуршащей траве и придавила нерасторопную мышь когтистыми лапами. — Понимаешь, мы с друзьями на дачу ехать собрались. На пару дней. А мне наша Клуша Увальнева, — это она так Марью Владиславовну звала тайком, пока та ее не слышала, — смену на тридцать первое ставит. Такое чувство, будто назло, из вредности… — и выдала уже, в общем-то, ожидаемо-нахальное: — Будь другом, подежурь за меня, а?».       — Подежурить?.. — хлопая глазами и таращась в слепящую небесную синеву, обрамленную черными древесными ветвями над стальной решеткой университетской ограды, бессмысленно переспросил Саша. — Когда именно подежурить?..       «Да на Новый год же! — раздражаясь на его непонятливость, пояснила Катя. — С тридцать первого на первое!».       Предложенное удовольствие оказалось не просто ниже среднего — оно находилось где-то в отрицательной области эмоциональной оси координат, и Саша нахмурился, с ужасом предчувствуя, что, к сожалению, проиграет этот поединок вчистую.       — Почему ты именно меня об этом просишь? — попытался отвертеться он.       «А кого еще просить? — будто это само собой разумелось, воскликнула Катя. — Вика со мной не общается, Люда еще в ноябре написала за свой счет на эти дни… Ваших я вообще не знаю, кто там в другие смены работает обычно… Разве только Ларису Алексеевну, но куда мне ее просить, у нее двое мелких. Вот и выходит, что могу обратиться только к тебе, Зелёнкин. Подежурь за меня, а?..».       Что ей мог ответить на это Саша?..       Он обреченно согласился, а воспрянувшая Катя, добившись желаемого, рассыпалась в благодарностях и быстро бросила трубку.       Саша еще долго стоял, таращась на свой мобильник, и думал, что какой же он, право слово, идиот. Ведь только полный идиот и мог, увидев на дисплее незнакомый номер, подумать то, о чем подумал он, и, трясущимися руками нажимая на кнопку, ждать несуществующих новогодних чудес.       Был уже четверг, прошла почти половина недели, и Саша, так и не дождавшись в воскресенье от Дмитрия Андреевича повторного звонка, трое суток провел в истерике, а на четвертые наконец успокоился, угомонился, устав от безысходных своих страданий, и теперь смиренно дожидался субботы, гадая, позвонит ли тот, или же с концами исчезнет из его жизни.       Новый год Саша считал не бог весть каким праздником и знал, что эту потерю переживет без труда, чего нельзя было сказать о потере другой.       Когда он пришел на работу субботним утром, его заметно потряхивало. Руки не слушались, за окном таращила черный глаз бессонная зимняя слепота в золистой оправе лежалых снегов, и он трясущимися пальцами под мертвым люминесцентным светом расстегивал молнию, стаскивал с себя куртку и закидывал ее на вешалку. Промахивался, поднимал, заталкивал выпавший шарф обратно в рукав, протискивался мимо пышнотелой Ларисы Алексеевны к кулеру и кофечайной тумбочке, долго шаманил возле них, просыпая то жжёнку, то сахар, и расплескивая кипяток на затертый линолеум.       Стоило только справиться, сотворив себе суррогатный кофе в покрытой въевшимися разводами кружке, и усесться наконец за стол, укрытый сугробами вездесущих отчетов, как телефоны, будто подкараулив, по кругу разразились пронзительной трелью. Чуть не пролив по давней традиции кофе, Саша проворно схватился за трубку, обгоняя нерасторопных коллег и в глубине души откуда-то зная, что звонят именно ему.       — Привет, — прозвучал виноватый, хриплый и чуточку заспанный голос в динамике. — Привет, — повторил с надрывом, с запрятанной в сердцевине безадресной тоской. — Это я. Ты… прости меня, что не перезвонил. Ты не бросай только трубку. Не смог я тебе перезвонить. Ну, правда, не смог. Ты требовал, чтобы я рассказал — а я не был готов, не успел собраться ни с мыслями, ни с духом, вот и… решил не перезванивать. Решил, что лучше уж как-нибудь в следующий раз.       Он говорил торопливо, скомканно, стараясь успеть сказать прежде, чем его отринут и накажут за обман, за легкомысленную выходку, едва ли достойную взрослого и сознательного человека, и Саша удивленно, чуточку растерянно молчал, слушая эти жалкие оправдания и не находясь, что на них ответить.       — Я тебя обидел?.. — натолкнувшись на его молчание, с отчаянием в голосе спросил Дмитрий Андреевич. — Послушай… я звонил тебе всю неделю. — Саша глотнул воздуха распахнутым ртом, хотел было что-то вымолвить, но ему не дали этого сделать, опережая и принося простые объяснения глупому и бессмысленному поступку: — Знаю, что тебя не было, я же не дурак, всё помню… Но всё равно пробовал, надеясь, что вдруг ты в какой-нибудь день возьмешь да и появишься случайно… всякое же бывает! Совестно перед тобой было, извиниться хотел.       — Всё… в порядке. Правда, — пересохшими губами проговорил Саша, а в груди неистово колотилось несчастное сердце, измученное первой запретной влюбленностью. — Я не обижался на вас.       — Я в курсе, что на клиентов обижаться не положено, — согласно подхватил Дмитрий Андреевич. — Но я с тобой давно не как клиент говорю. Я бы хотел говорить с тобой как с другом… если это возможно. А друга обидеть — легче легкого.       — Я не обижался, — еще раз еле слышно повторил Саша, чуть не плача и нервозно обкусывая кривящиеся губы — ему уже было все равно, настолько все равно, что он готов был расписаться в своей зависимости и унизительном бессилии. — Я просто боялся, что вы больше никогда не позвоните…       Голос в трубке, только собравшийся что-то сказать, сбился, застопорился, затанцевал на тонкой кромке унылое блюзовое соло, а затем, с трудом оправившись, наощупь двинулся навстречу в запоздалой попытке всё исправить.       — Давай сделаем вид, что это был просто длительный таймаут, — предложил он ему. — Ну же, поговори со мной!       — Вы уверены, что хотите возвращаться к этой теме? — осторожно уточнил Саша. — Если что, мы можем и о чем-нибудь другом…       — Нет, — оборвал его клиент. — Нет, я и сам разобраться хочу. Я же понимаю, что не должно быть такого, как со мной происходит. И если ты можешь чем-то мне помочь — то, пожалуйста, помоги.       — Хорошо, — взял себя в руки и хорошенько встряхнул за шкирку Саша, вспоминая о своих непосредственных обязанностях. — Мы остановились на вашем первом… сексуальном опыте.       Слова крошились, ломались, сваливались с языка щепками и сором, вонзались занозами прямо под сердце. Ранили. Приносили с собой тягостное напоминание о непреодолимой пропасти, пролегающей между ним и человеком на том конце телефонного провода.       — Мой первый опыт… — немного рассеянно и потерянно начал Дмитрий Андреевич. — Не понимаю, зачем он тебе сдался, но ладно. Он был позорным и дурацким, такое и рассказать-то стыдно. Мне было шестнадцать или около того, уже и не соображу, она была на год старше, училась в выпускном классе, и я был без памяти в нее влюблен… Не помню уж, что я сделал, как сумел добиться ее расположения — но сумел, добился, ходил одурманенный, точно надравшийся валерианы кот. Первый раз, спрашиваешь? Как раз в начале лета, перед ее выпускным он и случился. Мы были у нее на даче. Одни, без родителей… Понятно, чем это должно было закончиться.       — И?.. — поторопил его Саша, неспособный решить, что его терзает в этом вопросе сильнее: ведение или неведение. — Что произошло… там?       — А ничего особенного, — по легкому шуршанию можно было разобрать, как мужчина пожимает плечами. — Ничего особенного — и особенно хорошего — не произошло, Саша. Я был тогда не больно-то умелым партнером… да и впоследствии таковым, к сожалению, не стал. У нее на тот момент за плечами имелась пара связей с парнями из колледжа — неподалеку от нашей школы как раз колледж этот находился, и ребята оттуда частенько захаживали на школьный двор, вот и знакомились.       — Вы рассказывайте детально, — потребовал Саша, — и по существу. А то хо́дите всё вокруг да около.       — Насколько детально тебе нужно? — не понял Дмитрий Андреевич, и голос его прозвучал не то чтобы смело…       Голос, откровенно говоря, прозвучал неуверенно и показался не ожидавшему такого Саше каким-то смущенным и даже пристыженным.       — Предельно детально, — безжалостно велел он. — Постарайтесь вспомнить и рассказать мне, как всё было. Это важно.       — Было бы что рассказывать, — нервозно хмыкнул Дмитрий Андреевич. И, кажется, полез за успокоительными сигаретами. — Мне не очень-то приятно это припоминать, но я постараюсь, раз уж ты настаиваешь.       Сказав так, он надолго затих, задумавшись. Саша ждал-ждал, потом не выдержал и, испугавшись, что связь снова прервется, с укором заметил:       — Дмитрий Андреевич! Вы ведь и сегодня не перезвоните, если не успеете рассказать.       Тогда тот тяжко вздохнул и, прижавшись к трубке губами вплотную — так, по крайней мере, почудилось, Саше, — сбивчиво заговорил:       — Ну, слушай… что было? Ночь уже была, мы залезли в кровать одетые. Упали, вернее. Я ее целовал… — чертыхнувшись, несчастным голосом уточнил: — Такие подробности тебе нужны?       — Да, такие, — подтвердил очевидно страдающий мазохизмом Саша. — Дальше что было? Вы ее раздели?       — Нет, она разделась сама, — отозвался Дмитрий, и вдруг стало кристально ясно, что ему самому эти откровения приносят гораздо больше мучений, чем вынужденному слушателю. — Стала с меня одежду стаскивать… — с каждым словом голос его только сдавал, и Саша слышал его дыхание, вдыхал эфемерные частицы — табачные, кофейные, осенние, — и думал, думал, впервые постигая всё происходящее глубже и вернее, чем когда-либо прежде.       Он не мог его больше ревновать ни к прошлому, ни к настоящему, во всей полноте осознав, что прошлое было этим человеком отринуто, а настоящее…       Настоящего у него попросту не существовало.       — Вы могли бы говорить так, будто это были не вы, — не выдержав, предложил он. — Так, будто речь идет о ком-то другом, о постороннем субъекте…       — Да ну к черту! — огрызнулся на это предложение Дмитрий. — Не хочу я так. Нахуй эти ваши психологические финты. Мужик я или кто, в конце-то концов… Что я должен притворяться, будто это было не со мной, когда прекрасно знаю, что — со мной?!       — Потому что вы неправильно к себе относитесь, — спокойно ответил Саша. И пояснил: — Вот это ваше «я — мужик», оно деструктивно, оно сковывает вас обязательствами и не оставляет права на ошибку… Это роль, навязанная вам обществом, с целым перечнем правил и поведенческих моделей, и она выгодна и удобна всем вокруг, но вам самому — вредит. Отрекитесь от нее хоть ненадолго! Вы — человек. И это прежде всего. А человек — существо живое, существо ранимое и зависимое. От обстоятельств, от других людей, от себя самого… Не надо притворяться, будто вы из камня! Человеком быть хоть и в чем-то сложнее, но в таких вещах… в таких вещах им быть проще.       — Я тебя понял, — зависнув ненадолго — очевидно, осмысливая непривычную и крамольную философию мальчика-психолога, на самом деле не такого уж блаженного и глупого, как казалось поначалу, — отозвался он. — Я постараюсь. Что я должен сделать?       — Прислушаться ко мне, — сказал ему Саша. — Не отметать сходу всё, что я вам предложу. Давайте представим, что мы с вами книгу пишем. — Выждав небольшую паузу и убедившись, что возмущенного отказа так и не последовало, он продолжил уже смелее, решив импровизировать: — Как соавторы. И пишем мы бульварный роман.       — Да я бы в жизни на такое не согласился, — проворчал Дмитрий Андреевич.       — А вы представьте, — не унимался Саша. — Давайте поиграем в игру.       — В игру, говоришь? — после некоторого раздумья протянул клиент и неожиданно принял его условия: — Ладно…       — Ну так вот, — обрадовался и воодушевился его личный психолог. — Пишем в жанре «нуар». Знаете такой жанр?       — Кино черно-белое американское, что ли? — неуверенно предположил Дмитрий.       — Примерно, — кивнул Саша. — Суть его в том, что там всё неприглядно, грязно, реалистично. Никаких иллюзий, никакого хэппи-энда, ничего светлого жанром этим не предусматривается. Если линия детективная — то убийства и трупы без морализма, если любовная — то предательства и измены… И главный герой — он и не герой никакой вовсе, а обычный, чаще всего не очень удачливый человек. В большинстве случаев он несчастен, и мы не будем отступать от законов этого жанра.       — Я в жизни не написал ни строчки, — беспомощно произнес Дмитрий Андреевич и с мольбой сознался: — Все мои школьные сочинения начинались со слов «Как я провел лето» и ими же заканчивались. Мне за них двойки только так влепляли.       Саша покосился на своих коллег — Инга с Ларисой Алексеевной о чем-то мирно беседовали за чашкой утреннего кофе, шурша звенящей фольгой от горького шоколада, Наташа — последняя из их скромного коллектива, разбитого надвое круглосуточными сменами, — сегодня отсутствовала по каким-то мистическим, но наверняка уважительным причинам, и в идиллистической тишине сумеречного субботнего утра, укрытого снегами и овеянного сыроватым ветром, бьющим в оконные щели, было так легко погрузиться с головой в один на двоих мир.       Каким бы он, этот мир, ни был.       — Я вам помогу, — пообещал Саша, сползая чуть пониже в кресле и прячась за высокой спинкой от своих коллег. — Нашего персонажа будут звать… его будут звать Мэттом. Допустим, Мэтт приводит свою возлюбленную в… в отель. Пусть это будет отель, даже лучше, если обстоятельства будут не слишком похожи. Так вот, он действительно любит ее до помешательства и не представляет без нее жизни. Мэтт очень долго ее добивался, и она наконец-то проявила к нему благосклонность. В отеле они падают на постель, и она начинает расстегивать на нем одежду… Вы как соавтор должны придумать, что у них случится дальше.       — Дерьмо у них случится, — резко отозвался Дмитрий Андреевич. — Она-то его ни черта не любит, ясное дело… И персонаж… Мэтт, — имя он выдохнул озлобленно, будто отец четверых детей в пиджаке и с лысиной, вынужденный ползать на карачках по полу, катать вагончики и гудеть протяжным басом, как паровоз. — Мэтт об этом догадывается, но все равно на что-то наивно надеется. В итоге, забравшись к нему в штаны, она разочарованно сообщает, что достоинство у него не слишком впечатляющих размеров, но, раз уж так, пусть продемонстрирует мастерское владение тем, что имеется…       — И вы еще удивляетесь, что у вас импотенция? — практически взвыл на этой ноте Саша, подскакивая на кресле, мигом забывая про игру и даже не замечая, как изумленно оборачиваются на него Инга с Ларисой Алексеевной. — Тут ведь невооруженным глазом видна причина! Даже распоследнему дураку было бы очевидно, почему она у вас! Дайте-ка угадаю: после этой фразы она и началась?       Ответом ему из трубки пришла такая убийственная тишина, что на мгновение даже сделалось страшно. Саша спохватился, что, возможно, перегнул палку, сказал лишнего, слишком эмоционально среагировал, и попытался быстро сгладить:       — Да разве такой должна быть близость между людьми?.. Я хоть ни с кем ни разу не был близок, а и то понимаю… Когда ты с кем-то близок, то доверяешь и доверяешься, а не прикидываешься суперменом… со стальными яйцами, — закончил он, пугаясь собственной дерзости.       Но Дмитрий Андреевич оговорку про яйца оценил, разразился натужным смешком.       — Нет, Саша, — незримо покачал головой он. — Ты именно это и делаешь. Прикидываешься суперменом со стальными яйцами. Иначе тебя никто не примет. Сам по себе — такой, какой есть, — ты никому не нужен. Так что же, как его лечить, этот мой… недуг?       Голос его прозвучал печально, без особой надежды, и Саша, оскорбленный за него до глубины души, резко выпалил:       — Не надо вам ничего лечить! Да неужели… неужели за всё это время не нашлось никого, кто бы искренне вас полюбил и… и просто бы принял?.. Неужели не было… таких?..       — Конечно были, — мягко ответил Дмитрий. — Конечно. И по-своему даже любили, наверное… Только вот они терпели меня ради денег, а трахаться ходили к любовнику. Я не должен был этого знать, но знал. Что бы они ни говорили — с их лиц я считывал только разочарование. Все красивые слова и заверения были чистейшим враньем.       — Да что же это такое-то?.. — в отчаянии простонал Саша, впервые за свою жизнь столкнувшийся с суровыми реалиями взрослых отношений, с жестокими правилами брачных игрищ, и оказавшийся настолько ими потрясенный, что захотелось загодя от них откреститься и никогда ничего общего не иметь. — Что не так с людьми?..       Вопрос его — безусловно риторический — ожидаемо остался без ответа. Дмитрий Андреевич вздохнул, и сразу появилось тягостное чувство возрастной бездны, всегда пролегающей между теми, кто успел познать жизнь, и теми, кто только-только в нее вступил.       — Это всё естественно, Саша, — произнес он. — Я не хочу, чтобы ты считал себя некомпетентным… это не так, ты действительно большой молодец, только вот… дохлый это номер. Можно постараться и измениться самому, но нельзя заставить измениться других. Понимаешь?       — Понимаю, — грустно принял его правоту Саша, бездумно тыкая кончиком шариковой ручки в свою кружку с кофе и не замечая, как неотвратимо подталкивает ее к краю стола.       — Время, — вдруг ни с того ни с сего объявил Дмитрий, и Саша в первую секунду его не понял, а во вторую — в динамике уже разразились гудки.       Тогда он, уныло таращась на телефонную трубку в своей руке, запоздало осознал, к чему прозвучало это одинокое слово; казалось, будто говорили они совсем недолго, всего ничего, да и сказано было немного, но паузы между редкими фразами сожрали все отмеренные минуты.       И тут же в офисе снова раздался звонок, привычной каруселью вскачь проносясь по столам и оповещая разом всех присутствующих; «Я возьму!» — крикнул Саша и надавил на зеленую кнопку, в панике промахиваясь и чуть не набрав по нечаянности добавочный технического отдела.       — Я их сам теперь засекаю, — будто и не было этого короткого промежутка, их разъединившего, сообщил в ответ на его дежурное приветствие Дмитрий Андреевич. — Эти сорок минут. Мне удобнее знать, когда связь отрубят. — И, немного помявшись, как опоздавший ученик на пороге погруженного во внимание класса, осторожно вымолвил: — Я тут спросить хотел… Ты уж извини, если не в свое дело лезу…       — Вы можете свободно спрашивать, — заранее разрешил ему Саша и на всякий случай прибавил: — Что бы это ни был за вопрос.       Дмитрий Андреевич еще чуточку помолчал, делая ожидание совсем уж невыносимым, и аккуратно уточнил:       — А ты реально по мужчинам, или пошутил тогда?       Сашу его вопрос и огорошил, и в чем-то неуловимо обрадовал.       — Реально, — бесхитростно подтвердил он.       — И как они, эти отношения?       Вопросы звучали уязвимо, опасливо; человек заметно нервничал, вторгаясь в табуированную область и переступая страшащую черту.       — Я не знаю пока. Я ни с кем еще в отношениях не был, — честно признался Саша.       — Откуда ж тогда знаешь, что по мужчинам? — недоверие в голосе поднялось на пару градусов, заколыхалось, как пламя свечи на ветру.       — Просто знаю, — раздраженно ответил Саша. — Девушки мне не нравятся.       — А парни, выходит, нравятся? — сомнение всё еще отчетливо звучало в голосе Дмитрия Андреевича, но понемногу таяло, растворялось.       — Мужчины нравятся, — поправил его всесторонне странный мальчик-психолог.       — Вот оно что, — неопределенно отозвался его клиент. — И как ты это понял?       — Просто понял, и всё! Как люди понимают, что им нравится кофе, а не чай? Вы что, лечить меня собираетесь? — заподозрив неладное и заблаговременно оскорбившись, упреждающе вскинулся Саша.       — Нет, зачем же лечить? — незримо развел руками Дмитрий Андреевич. — Считай, что просто любопытствую… если это ничего.       — Ничего, — тут же добродушно позволил Саша, — любопытствуйте. Я же вас пытаю, допрашиваю.       Дмитрий рассмеялся.       — Оба мы, кажется, с причудами, — заключил он. — Наверное, именно поэтому друг друга и понимаем. Я тебе позвоню завтра, Саша? Разбирать больше нечего, так я просто поговорить позвоню. Как с человеком… и с другом.