Zero

      …А время между тем вплотную подбиралось к Новому году: ангелы на облаках курили чистейший бенгальский огонь, выдыхая пороховой смог, который окутывал город русой дымкой, и Саша неожиданно для самого себя на подступах к нему обнаружил, что впервые понимает Дмитрия Андреевича — грядущие праздники угнетали настолько, что лучше бы их и не было.       Лучше бы на их месте оказался второй октябрь, ноябрь, декабрь, пусть и сурочий, но спокойный; теперь же ему казалось, что стоит на перепутье, где если ничего не случится, то не случится уже никогда. Почему так работали условные рубежи, он не знал, только вот делали они это безотказно.       Дмитрий Андреевич звонил ему всё так же исправно, хотя звонков до праздничных дат с того памятного разговора оставалось всего два, и один они уже потратили — суббота миновала, а важного сказано так и не было.       Саша поначалу еще верил, что сказать сможет, что однажды, когда тот ему позвонит, выдохнет в трубку беспомощно-честное, доверчиво поднося на ладонях свое позорное голубое сердце, но эта способность — как и любая суперспособность в принципе — проявлялась лишь ночью: там он много чего говорил наедине с собой, таращась в потолок на качающиеся самолетики и вихляющую среди них гирлянду из крошечных разноцветных лампочек, а днем опять оборачивался в обычного стеснительного человека.       Но в этот субботний вечер ему почудилось, что и Дмитрий Андреевич как будто бы что-то сказать хотел тоже; как будто бы мялся, взвешивая мучительный груз важных слов, осекался, перекладывал их так и этак, тщетно пытаясь выстроить из простых букв нечто совершенное, как замерзший Кай — вечность из ледышек. Возможно, конечно, Саша всего лишь это себе придумал, и скорее всего это было бы так, если бы Дмитрий Андреевич, попирая ими же обоюдно прописанные правила и переступая все границы приличий, не позвонил бы и в третий раз за день.       На третий звонок сказать уже было нечего — он успел поговорить с Сашей и о погоде, и о политике, и о новых фильмах, и о мелких, ничего не значащих новостях, какие копятся в жизни любого человека, пока тот стоит в пробке, заходит в супермаркеты, читает ленту, пестрящую всеми сортами предпраздничного безумия, и в трубке висела долгая дышащая тишина, где иногда только слышалось, как на том конце провода перекатывают сигарету в губах, нервно сжимают мобильник и трут пальцами лоб так усердно, будто мечтают вызвать портативного джина.       Саша первым не выдержал, окликнул его, выдернул из тяжелого и отнюдь не медитативного транса, и тогда Дмитрий Андреевич встрепенулся, опомнился.       Одумался, кажется.       Неловко извинился перед ним, оправдавшись тем, что перетрудился за неделю, виновато попрощался и пообещал впредь не тратить чужое драгоценное время попусту, а Саша…       Саша проклял и себя, и его, швырнул трубку на подставку-зарядник, на глазах у перепуганной Ларисы Алексеевны вылетел из кабинета и долго прятался в туалете, всеми силами стараясь не разреветься — благо что мужской туалет на их этаже был зоной отчуждения, уединения его никто не нарушал, и только в дамской комнатке по соседству регулярно хлопали дверьми.       Что бы он ни говорил своему клиенту, а гордое «парни не плачут» было и в него вколочено так крепко, что делалось стыдно за каждую сопливую каплю, льющуюся по такому ничтожному поводу.       И он не плакал — он давился рыданиями, бил кулаком по стене, ощущая боль в острых костяшках, чувствительных, ни разу не пробовавших драки, и проклинал себя за то, что зачем-то таким вот уродился: неправильным, синим мутантом Marvel’а на просторах богатырской Руси-матушки, щенком редкой голубой масти среди палевых, чепрачных, пегих, муругих — правильных мастей, с кичливым клеймом Роскачества на холке.       В воскресенье Дмитрий Андреевич объявился с самого утра и показался Саше разбитым, смурым, невыспавшимся, будто всю ночь провел в тяжких думах за одиноким стаканом на тесной и сумеречной кухне, озаренной одной шалой висельной лампочкой под потолком.       — Поговори со мной сегодня подольше, — сходу попросил он. — Эти блядовы праздники на носу, ты-то небось тоже отдыхать будешь.       — Не буду, — возразил ему Саша, изрядно огорошив этим известием. — Дежурить буду с тридцать первого на первое.       — Правда, что ли? — не поверил изумленный Дмитрий Андреевич. И сочувственно поинтересовался: — За что тебя так? Офисная дедовщина?       — Вроде того, — уклончиво отозвался Саша, решив умолчать об атаковавшей его хищнице-Кате.       — Тогда, значит, я могу тебе позвонить, если вдруг что? — тоже уклончиво и с осторожностью поинтересовался мужчина, будто ступал по трясине и долго прощупывал ее перед каждым новым шагом.       — Конечно, — чуточку приободрившись, радостно и охотно дозволил Саша. А чтобы клиент в очередной раз не решил, что отвлекает его от важных дел пустой болтовней, прибавил: — Обещали, что много звонков быть не должно — ну, по опыту не бывает обычно, вот и… Звоните, если вам вдруг… скучно станет или что…       — Да я б тебе на всю ночь позвонил, — поведал Дмитрий Андреевич, будоража этим признанием и сотворяя в Сашиной груди целый вихрь, водоворот, тройное сальто на цирковой арене под слепящими софитами. — Только вот кому охота всю ночь выслушивать мою пьяную болтовню…       — А вы не пейте, — посоветовал Саша.       — Издеваешься, что ли?.. — резонно хмыкнули в трубке. — И что еще мне, по-твоему, делать?       — Со мной говорить, — ошалев от собственной честности, предложил ему Саша.       — Уволят тебя, если я всю ночь трепаться с тобой буду, — убежденно ответил Дмитрий.       — Не уволят, — мотнул Саша головой — он давно уже чуял, что человек на том конце телефонной линии по мановению какого-то хитрого волшебства чувствует и угадывает все его движения и жесты.       — Одно другому не мешает все равно, — уперся Дмитрий Андреевич и, припомнив недавний свой опыт, пообещал: — Дома пить буду, не переживай… проблем тебе не доставлю. — И вдруг ошарашил пугающим: — А жаль, что ты дежуришь, Саша. Могли бы с тобой пересечься, всё веселее было бы… Или ты обычно с семьей Новый год проводишь?       — Я… — замялся Саша, не зная, что сказать, и проклиная Катю с ее псевдодружеской просьбой. — Обычно с семьей, но…       Ему вдруг на секунду представилось, как они встречаются, долго неотрывно смотрят, изучают — может быть, обнимаются даже, дружески хлопая друг дружку по спине, — а после говорят: глаза в глаза, лицом к лицу, обдавая дыханием, смехом, обмениваясь улыбками, и совсем не так уж и невозможно было бы во всей этой праздничной кутерьме случайно оказаться чуточку ближе друг с другом, чем дозволительно, и, поддавшись взаимной гравитации, вдруг соприкоснуться губами — пускай по пьяни, пускай под действием притягательного запретного плода, пускай хоть так…       — Да всё я понимаю, — перебил его собеседник, точно перепугавшись собственных слов и быстро пойдя на попятную. — Чего я тебя напрягать буду… Не бери в голову! Я же понимаю, что наверняка уже надоел со своими звонками, что терпишь ты меня по долгу службы и из вежливости, так куда мне тебе еще и в праздник навязываться…       — Дмитрий Андреевич! — сердито перебил его Саша. — Я уже неоднократно просил вас за меня не говорить.       — Что я, идиот, что ли? — наотрез отказался верить мужчина. — Кого угодно бы заебло, если бы ему каждый день названивали и заставляли жалобы выслушивать.       — Вы мне редко звоните, — возразил Саша. — Всего-то дважды в неделю. Я соскучиться успеваю.       Он попытался сказать это как можно проще и небрежнее, со смешком, но вышло всё равно убийственно-искренне, так, что в трубке, судя по продолжительной тишине, ненадолго умерли и подавились вставшим поперек глотки словом.       — Саша… — заговорил Дмитрий Андреевич, и от того, как прозвучал его дрогнувший голос, виновнику всего происходящего сделалось страшно до холодных скручивающих узлов в груди. — Зачем ты такое говоришь?.. Ты хоть понимаешь, что… Блядь… Да понимаешь ли ты, что я уже два месяца только с тобой и общаюсь? Ни с кем кроме?.. И эта зависимость в чем-то намного страшнее сигарет. Оборвать — все равно что перекрыть воздух. Я сам осознал лишь недавно… Что, блядь, я натворил-то…       — Прекратите! — взмолился Саша — ему хотелось зажимать ладонями уши и орать, чтобы только не слышать этих признаний, каленым железом прожигающих насквозь и страшащих тем, что за ними вряд ли могло таиться что-то успокоительное и хорошее. — Да прекратите же вы! Не говорите так… пожалуйста!..       — Что — «прекратите»?! — взвился Дмитрий Андреевич. — Что мне делать-то теперь?! Я же понимаю, что… — он сделал глубокий вдох и выдохнул так тяжело, словно в легких его была не смесь кислорода с углекислым газом, а гремучий пропан. — Что я давно уже жить без этого не могу. Подсел, как гребаный наркоман… Ползу и ползу сюда к тебе за новой дозой. Ты проявил ко мне участие, и я был тебе благодарен, я думал, что это хорошо, но у этой медали оказалась и другая сторона: когда человек проявляет к тебе искреннее участие, это в чем-то ужасно, потому что ты хочешь этого участия снова и снова, ты нуждаешься в нем…       — Прекратите… — уже в полнейшем бессилии прошептал Саша, ощущая себя так, будто лежит в глубокой яме, и его закапывают заживо: вот падает один комок земли, другой, еще и еще, пока не превращаются в один сплошной задавливающий поток.       — …Ты его требуешь, не желая отдавать себе отчет в том, что у человека там своя жизнь, что человек вовсе не обязан уделять тебе время — даже в рамках его обязанностей это чересчур, тратить столько времени, — но когда ты вспоминаешь об этом, когда отключаешь телефон и запрещаешь собственным пальцам нажимать на кнопки, то неизбежно начинаешь задыхаться. Ты хоть знаешь, как этот ваш номер горячей линии у меня в справочнике записан? — вдруг резко спросил он.       — Как?.. — в отчаянии отозвался горе-психолог.       — «Саша» он записан. Не «Телефон доверия» и не какая-нибудь там «Служба психологической помощи»… И, веришь ли, мне всё еще хочется сдохнуть, только теперь уже по другой причине. Что мне делать-то… что мне со всем этим делать? Скажи!..       — Со всем… этим… — бессмысленно пролепетал Саша, облизывая пересохшие губы. — Не надо со всем этим ничего делать, — глупо выдавил он и сознался начистоту: — Я ведь тоже к вам привык. Я радуюсь, когда вы звоните. Так что… не надо ничего делать.       — Слушай, я же понимаю, для чего у вас эта тайна персональных данных существует, — обреченно вымолвил Дмитрий Андреевич. — Чтобы такие маньяки, как я, не донимали нормальных людей. А я ебанулся настолько, что готов тащить тебя Новый год вместе праздновать, тогда как у тебя наверняка и без меня есть, чем заняться в праздники…       — Дмитрий Андреевич…       — Да я, кажется, совсем с ума схожу… Ты-то хоть понимаешь, что я творю? Или ты настолько блажной, что в упор этого не видишь? Я тебе никто, я не имею никакого морального права тебя просить…       — Дмитрий Андреевич!       — Что, Саша?       — Я вас люблю, — выпалил он и в ужасе бросил трубку.       А после, сбивчиво извинившись перед Ингой, сдернул с вешалки куртку, начисто сорвав петлю, и под раскатистый трезвон телефонов вылетел прочь из офиса.