mi hermana

Следующие пару дней все, кажется, идет как обычно: Лу улыбается, язвит и не перестает напоминать всем, что она его сестра; Валерио видит — все совсем не так. Лу улыбается широко-искусственно, холодно и глаза у неё холодные тоже (холоднее, чем всегда), а слова не такие колкие, будто говорит она только потому, что этого все ждут. Ему кажется, что бесконечное сестра-сестра-сестра, слетающее с её губ, это все внутрь, не наружу, не для других. Для себя. И может для него тоже. Он не знает. Они не говорят об этом, они вообще не говорят. Сталкиваясь случайно — конечно, случайно — взглядами, они глаза отводят одновременно; (Валерио усмехается, думая о том, как это со стороны выглядит — Лу бы начать волноваться, и он бы волновался тоже, если бы не одно простое но: всем плевать. В этой школе все все видят, все замечают, но никому до других дела нет — никому, кроме, разве что, тех, кто сюда случайно попал — как бы они ни пытались доказать обратное). Они не остаются наедине ни в школе, ни дома — из-за орущей музыки он перестает замечать, как она хлопает дверью и ключ в замке проворачивает — и после пары полных гнетущего молчания поездок в одной машине, Лу каждое утро вызывает такси. Они молчат неделю, вторую. Не пересекаются почти, и Валерио начинает казаться, что Лу в его жизни вообще нет. Она уезжает раньше, чем он просыпается, она возвращается от Карлы-Гузмана-кто-там-еще-есть заполночь — он видит однажды, как она в свете фонарей крадется к дому, будто бы родители здесь (будто бы им было дело). Валерио думает: она прячется, и ему смешно. От одной мысли, потому что, ну это Лукреция, она никогда не прячется, не скрывается, не боится, или от травы, потому что вечер длинный и косяк не первый, — он не знает. Он слышит открывающуюся-закрывающуюся дверь, стук каблуков по лестнице и то, как она замирает на секунду у его комнаты прежде, чем двигается по коридору дальше. Он уверен: ему показалось. Он уверен: музыка слишком громкая, Лу слишком упрямая, а он выкурил (не)достаточно. Через пару минут-часов он спотыкается об ее туфли у своей двери. Улыбается. Порывается сдвинуть их на пару метров, оставить под другой дверью, чтобы она обнаружила их наутро, чтобы поняла, что он знает. Что он видел ее. А потом дергается от туфель как от огня — и с утра Лу находит их там же, где оставила. Валерио ей ничего не говорит; и ему бы хотелось верить, что это игра просто, но правда в том, что он не понимает правил. И может быть она тоже.