босоногой по снегу

      Норды говорят — Глотка Мира — самая высокая гора Тамриэля.       Я когда-то была рядом с ней. И мне было страшно.       Там были шёпоты и крики драконов, грохот катящихся камней, которые норовили упасть прямо на меня, вой метели, голос Сиидды. И всё то слышалось в тишине, окутывающей эту снежную громадину. Мне было страшно.       И те валуны хотят догнать меня в вечно осеннем Рифтене; да даже я добегу до горы другой — огненной, которая на нас, всех своих детей серокожих, зачем-то разозлилась, всё равно за мной будут лететь снежные валуны.       Мне это даже снится. И мне страшно. Стыдно, ведь лучше бы боялась буйного огня, чем льда того.       (нас всех затопчут нас всех затопчут н’вахи здесь мы)       И норды те — грубые, изо льда вытесанные. Я ворую для нордов у нордов, я хожу за их спинами и под их дорогами — и это будто меня уже растоптали. Я, будь немного сильнее, срывала б с них их золото, смотря в глаза.       И даже с того рыжего самодовольного норда, «взявшего под крыло меня», тоже всё золото вытрусила б, связав по рукам и ногам, подвесив над…       (над пропастями у глотки мира на высоких стенах виндхельма чтобы то золото сыпалось и сыпалось в ладони нам проклятым серокожим)       (и после того мы с полными ладонями золота будем похоронены под снегом как когда-то верно под лавой и обломками осколками)       «Детка» — зовёт он меня, а я не оборачиваюсь, ведь и в тишине стоков Рифтена я слышу драконов. И грохот камней. И мне стыдно бояться нордов, души которых — в тех камнях.       «Детка, дело есть…» — зовёт он снова, а у меня руки мокрые мёрзнут, и я вспоминаю снег, который похоронил мою маму. И который зовёт к себе весь Квартал Серых. И Сиидду даже.       «Рилмс!» — и я оборачиваюсь.       Только по имени. Снег ведь должен запомнить, кто я была такая.       Снег, который лавиной катится на всех нас с Глотки Мира и способен заморозить даже лаву.