Я, мечтатель

      Они стали друзьями, все четверо, в странной остановленной действительности. Или, может, именно поэтому Чангюн не мог донести до себя, что он сейчас живёт — ведь в некотором смысле это не так. Это просто условность, которую он сам вообразил — то, что машина живёт. Но притворяться так легко. Они ужинают в квартире Чангюна и Чжухона, и, среди смеха и доступных шуток, Чангюн думал — а вдруг ему нужно купиться на эти фокусы, пусть даже на секунду?       — Верно, — объявил Чжухон, когда проверил звенящий телефон. — Мне нужно идти. Гунхи уже здесь.       — Удачного свидания, — громко прошептал Минхёк через стол. Его глаза шаловливо сверкали.       — Это не свидание, — надулся Чжухон, но встал и натянул кожаную куртку, из-за которой его плечи казались широкими как дом.       — Предохраняйтесь! — крикнул Минхёк, когда Чжухон собрался идти за дверь — он в ответ показал язык и, наконец, выскользнул в подъезд.       Чангюн кудахтал от смеха, а Хосок держал его за плечи, чтобы он не свалился с дивана. Чангюн умиротворял, успокаивал. Хосок прижался щекой к его макушке. Для них уже не странно было касаться друг друга, ведь уже два месяца они почти каждый день играли в видеоигры. Хосок всегда такой ласковый, и, конечно, у Чангюна к этому нет отвращения. Поэтому Хосок прижимается к нему. И Чангюн не отрицает, что уже привык к этому, не отрицает, что ему это нравится. Совсем немного.       — Время мыть посуду, а потом можем поиграть во что-то ещё, — объявил Хосок. — Минхёк, не хочешь приобщиться?       — Быть для голубков третьим лишним? — усмехнулся Минхёк.       — Нет уж, спасибо.       Хосок отодвинулся от Чангюна и неловко прокашлялся.       — А ну заткнулся.       Чангюн закрутился, рассматривая Хосока. Его щёки горели! Для голубков! — повторял про себя Чангюн. Но они не голубки. Заявления Минхёка сбивают с толку. Но спрашивать у него, что это значит, естественно, не стоит.       — Я тоже собираюсь уходить, — пояснил Минхёк. — Хёнвон сегодня ночью играет в новом клубе, и я пообещал, что буду. Вы оба — повеселитесь. — Он подмигнул Хосоку, — и предохраняйтесь.       Тот сдернул полотенце со спинки стула и швырнул в Минхёка.       — Заткнись! — повторил он, ещё громче и яростнее. Минхёк, хихикая, помчался на выход и быстро исчез, оставив Чангюна и Хосока одних в тихой квартире.       Чангюн подтянул ноги и уселся на стуле по-турецки, рассматривая Хосока. Они теперь друзья. А друзьям можно спрашивать нелепые и смущающие вещи, правильно?       — Что Минхёк-хён имел ввиду? — сказал Чангюн, прежде, чем подумал и решил, что говорить этого было нельзя. — Когда он сказал голубки — он дразнился, да? — вот насколько Чангюн был умён, — Но чего он там дразнил? — Хосок вытаращился на него; его уши покраснели.       — Это не важно, — сказал он; его голос звучал странно.       Хосок поднялся, взял пору тарелок и понёс их к раковине, с какой-то задумчивостью. Чангюн ничего не понимал и не хотел ещё что-либо спрашивать, поэтому просто собрал остальные тарелки и принёс к Хосоку, который уже начал мыть свои.       — Вот, держи, хён, — тихонько сказал Чангюн, складывая посуду в раковину. Хосок повернулся, чтобы посмотреть на него; его глаза были теплы, как и он сам.       — Спасибо, Гюни, — сказал он. Это имя Хосок использует уже не первый раз, но даже сейчас оно словно ударяет Чангюна по голове, стреляет через него. Не такой уж и неприятный сюрприз. Пора бы Чангюну наконец засмеяться, чтобы прекратить нервничать.       Они осели в уютной тишине; Хосок мыл посуду, а Чангюн вытирал и складывал на место. В такие моменты не нужно думать, волноваться — жить так легко и естественно, что Чангюн забывает, что он другой. Что он не человек и никогда им не станет.       — То, что Минхёк сейчас сказал, — вдруг протрубил Хосок. Чангюн споткнулся по пути к кухонному шкафчику; натёртый до блеска стеклянный стакан чуть не грохнулся на пол. Чангюн развернулся и посмотрел на Хосока с удивлением.       Тот странно смотрел на него, но потом вернулся к посуде. Закрыл кран.       — То, что Минхёк сказал, — повторил он, будто собирая нервы в кулак. — Он дразнит меня, потому что… да, потому что я такой… да, — Хосок колебался; его голос затих в пустоте. Чангюн не мог перестать на него пялиться, остановить резкий лазерный фокус, направленный на Хосока. Ни один его процесс не мог продолжить идти — по крайней мере, пока Чангюн стоял посреди кухни в ожидании продолжения.       — Какой? — подталкивал он. Даже голоса не повысил, хотя это было и не трудно — он ведь робот, несмотря на всё. Его голос не зависит от эмоций. Только остановить звон в голове невозможно было. Все его чувства уже были готовы, пока он ждал. И ждал.       — Такой похожий на тебя, — сказал Хосок наконец. И, подняв глаза прямо к глазам напротив, — Чангюн-а, — обычная игривость в его голосе совершенно исчезла, — я люблю тебя.       Чангюн не знал, что сказать, что сделать. Его разум пытался высмотреть любые возможные скрытые сообщения в словах Хосока, в языке его тела; мыслительные процессы занимали много энергии, и Чангюн замер. Хосок вытер руки полотенцем и, повернувшись к чужому лицу, повторил:       — Я люблю тебя, Чангюн. Очень — правда.  — Ты любишь меня, — медленно повторил Чангюн, разбирая размер слов. — Любишь, ха — как друга, да? — потому что это было единственное логичное объяснение. Но Хосок схватил его за руку.  — Нет, нет, — сказал он. — Я люблю тебя. Я хочу таскать тебя на свидания и брать твои руки, и другие подобные вещи…  — Возьми мои руки, — пискнул Чангюн. Видимо то, что его голос не связан с эмоциями — полная чушь. Или Чангюн просто забыл, перед такой подавляющей информацией, как выполнять все свои функции. Его связи работали на сверхскорости — он пытался понять, что происходит и что делать.  — Да, — выдохнул Хосок, — если позволишь. Признание, кажется, дало ему уверенности, чтобы начать двигаться; Хосок шагнул к Чангюну. Тот испуганно задёргался. Стеклянный стакан выскользнул у него из пальцев и разбился о кафельный пол.  — О Господи, — воскликнул Чангюн и бросился собирать стекло. — Я так извиняюсь, о Господи, — Хосок присел и схватил его за голову.  — Не извиняйся, ты не должен извиняться, — мычал он будто себе. Чангюна словно сжарили; весь его рассудок разбежался от шока. Он начал было собирать осколки стекла с пола.  — О Боже, только не голыми руками! — воскликнул Хосок и потянулся, чтобы остановить Чангюна. Было уже поздно. Зазубренный край одного из осколков рассек кончик пальца. Машинная оболочка зашелушилась, словно цветок, который вот-вот распустится. Чангюн увидел едва заметный металлический блеск под покрытие и вырвал руку, и прижал к груди прежде, чем Хосок смог заметить его приметное отличие.  — Ты же порезался, — сказал тот в тревоге, но Чангюн уже подскочил; взгляд в панике метался по кухне.  — Всё хорошо, — отрезал он, потом повернулся спиной, смотря вниз, на палец. Порез не был большим, а это значит — Вот и оно. Главный корпус зарегистрировал повреждение и запустил процесс восстановления синтетической кожи. Хорошая способность, на которую у Чангюна раньше обижаться не было поводов. До того момента. Он наблюдал, как его кожа восстанавливается, связи в материале вновь формируются и вновь прикрепляются друг к другу. Секундное дело — и раны на пальце не видно. Кожа стала безупречна, ни малейшего намёка на шрам.  — Ты в порядке? — Хосок подвис над Чангюном. Что-то сжалось внутри машины, когда прозвучал этот вопрос. Чангюна внезапно охватило чувство — он не знал, как описать, но все, чего он хотел в ту секунду — убежать, спрятаться. Чангюн не мог заставить себя повернуться и посмотреть Хосоку в глаза.  — Со мной всё хорошо, — почему-то он задыхался. — Пожалуйста… пожалуйста — ты можешь уйти? За вопросом последовала тишина. Воздух трескался от напряжения. Чангюн ещё не мог собрать силы и повернуться. Он понимал, что это выглядит как отказ, но сейчас он просто не мог. Всё, что мог он — пялиться на лишённый шрамов кончик пальца. Как было бы хорошо, если б его не было!  — Чангюн-а, — выдохнул Хосок. В его голосе было что-то, похожее на боль. Но ведь он не настаивал в этом вопросе. — Прости, я не должен был-  — Нет, всё в порядке, — пробубнил Чангюн. Он не хотел, чтобы Хосоку стало плохо, но не хотел и говорить об этом — и вообще о чём либо — в тот момент. — Я просто… Мне нужно побыть одному. Пожалуйста. Чангюн стоял на месте даже когда почувствовал, как Хосок напрягся позади него. Даже когда услышал, как Хосок шаркал к двери. Потом последовала небольшая пауза, и Чангюн понадеялся, что, может, Хосок захочет что-то сказать — но затем он услышал щелчок входной двери. Она открылась и закрылась, вновь. Чангюн не знал, сколько времени он ещё стоял на кухне, в полном одиночестве, ни с кем и ни с чем, кроме мыслей, метающихся беспорядочно и разбивающихся о стенки каркаса головы. Когда машине наконец удалось разморозить себя, она вновь взглянула на руку, на идеальную кожу, и наконец поняла, что за чувство сейчас внутри неё. Стыд. Это был стыд. Мучительное осознание того, что существо, за которое он себя выдаёт, на деле не то, совсем не то. Он даже не существо. Но почему-то он всё ещё здесь, играет человека и вдруг заставляет другого влюбиться в себя, и ведёт себя так, как будто достоин всего этого.  — Ты не человек, — мрачно пробормотал Чангюн. Он — просто робот. Микрочип, набитый кодом и засунутый в манекен. И больше ничего. Притворяться — уродство.  — Ты никогда не сможешь пораниться, — добавил Чангюн ехидно. Он снова поднял руку, картина синтетической кожи, разрезанной и сросшейся так правильно, была как пытка. Но, несмотря на всё — почему Чангюн почувствовал прилив возбуждения и радости, когда Хосок взглянул ему в глаза и сказал «я люблю тебя»? Почему его сенсоры внутри загорелись и начали мерцать, словно это было то, чего они ждали всё время? Может, Хосок и влюбился в него. Но почему у него такое чувство, что он влюбился в ответ? Он вспомнил напряжение в голосе Хосока, когда его попросили уйти. Неприятная дрожь катилась по Чангюну. Он ненавидит этот надломленный звук в его голосе, а себя — ещё больше, потому что всё из-за него! Чангюн свалился на диван. Он не может пораниться, не чувствует боль. Но тогда он чувствовал, что всё тело покалывает — или это всё напускное. Это была душевная боль, непременно человеческая. Может, физической боли Чангюн и не чувствует, но у него есть эмоции, как негативные, так и позитивные — а с этим приходит и эмоциональная боль. Подлый трюк, думал Чангюн. Он никогда об этом не расспрашивал. Даже не хотел. И все же, вот он. Не настолько человек, чтобы раниться, но более человечный, чем сам думал.