На чердаке

Костик приподнял на секунду кончик платка, закрывавшего шар, и тут же снова его опустил. — Что ты делаешь? — спросил Серафим, с шумом побросав дрова возле печи и стягивая с себя дождевик. — Даю Симеону Андреевичу побыть наедине с правосудием. Долго они там еще? Так и бегают кругами… — Пока выбивалка своего не получит, она не успокоится, — ответил Серафим и подбросил пару поленьев в печку. Он подошел к столу, сдернул платок и сказал: — Вы бы, Симеон Андреевич, остановились и смирились, что вам терять? Симеон Андреевич притормозил, чтобы выбросить вверх руку в неприличном жесте, и тут же подпрыгнул, ужаленный выбивалкой. — Ничему не учится, — возмутился Серафим. Он взял шар и аккуратно перевернул его вверх ногами. Симеон Андреевич распластался, смешно расплющив о стекло лицо, забарахтался, но встать не мог. Выбивалка тут же подлетела и усердно заработала. Вокруг медленно кружился снег. — Не надо, — запротестовал Костик, пытаясь отобрать шар. — Почему это? Костик смутился, но всё же ответил: — Жалко… Выбивалка размахалась еще свирепее, Симеон Андреевич безмолвно затрясся и, кажется, звал маму. Костик поспешно закрыл лицо руками. — А тебя, значит, не жалко? — спросил Серафим. — Пусть себе и дальше пытается тебя укокошить? — Ну, у него есть все причины меня не любить, — рассудительно заметил Костик, искоса поглядывая на шар сквозь широко растопыренные пальцы. — А у кого их нет? — мрачно спросил Серафим. — Всё равно нехорошо убивать людей из прихоти. Симеон Андреевич, в следующий раз шли бы вы со своей выбивалкой в дом, а то ребенок впечатлительный. Переживает за ваше благополучие. — У Аграфены Филипповны, — задумчиво сказал Костик. — Хотя это, наверное, был риторический вопрос. — Что? — Вы спрашивали, у кого нет причин меня не любить, — пояснил Костик. — Вы же имели в виду только тех, кто со мной знаком? Иначе список мог бы быть и подлиннее… Серафим с досадой поджал губы, поставил шар на стол и снова набросил сверху платок: — Пускай себе бегает хоть всю ночь. Костик зябко поежился, поплотнее укутался в плед и чихнул. — Пыльно? — спросил Серафим. — Нет. Холодно. — Не может быть. — Серафим скептически посмотрел на Костика, потом на жарко натопленную печь. — Ну, я же говорил, — сказал Костик. Пафнутий услужливо повторил: — Замерзнем, заболеем, умрем… — Вот. Я уже начал, — сообщил Костик и снова чихнул. — Да что за день такой, — простонал Серафим. — Тебе непременно надо умереть, чтоб все плакали? — А вы будете плакать? — оживился Костик. — Отстань. Серафим демонстративно отвернулся и принялся складывать дрова аккуратной пирамидкой. Костик быстро приподнял платок, убедился, что Симеон Андреевич все еще расплачивается за свои коварные планы, вылез из кресла-качалки и побрел к кровати, волоча за собой плед. Кое-как улегся, набросил поверх пледа одеяло и деловито спросил: — Вы покойников боитесь? — Я тебя живого больше боюсь, чем любого покойника, — сердито ответил Серафим. — Может, хватит этих загробных мотивов? — Просто предупреждаю, — пожал плечами Костик. — А то испугаетесь, а я виноват буду… Посмертно, — добавил он, подпустив в голос трагизма, и тут же громко чихнул, испортив весь эффект. — Напоминаю, что ты у нас раб часов. — И что теперь, я не могу себе позволить замерзнуть насмерть? — обиделся Костик. — Нет, — ответил Серафим. — Ну и ладно. Костик отвернулся к стене и накрылся одеялом с головой. — Не задохнись там. — Не задохнусь, я же раб часов, — с горечью ответил Костик. Серафим промолчал. Костик тоже ничего больше не говорил и даже не чихал. Забеспокоившись, Серафим подошел и отогнул уголок одеяла. Оказалось, что Костик всего лишь уснул. Он проспал всю ночь и почти всё утро. Ближе к полудню чуть приподнялся на подушке, без интереса огляделся и снова отвернулся. — Так и будешь весь день валяться? — спросил Серафим. — Дайте поспать, — пробормотал Костик. Серафим нахмурился, несколько раз перепроверил часы, но те шли исправно, да и заводил он их вовремя. Получается, не в них дело. Серафим на всякий случай приподнял платок и заглянул в шар, чтобы убедиться, что Симеон Андреевич не читает каких-нибудь вредных заклинаний. Но Симеона Андреевича видно не было: наверное, убрался в свою избушку, чтобы зализать раны. Выбивалка мирно висела на елке. Будь у нее лицо, она бы сыто улыбалась. Убедившись, что и там всё в порядке, Серафим немного успокоился. Значит, обычная простуда. Пройдет. Поборов соблазн сбежать на чердак и поработать в тишине и покое, Серафим вынул письменные принадлежности и занялся описью артефактов. Всё равно на это никогда не хватает времени, почему бы и не воспользоваться случаем. Работать не получалось. Жабы и уж по случаю холодов оккупировали пространство под лавкой и сидели там почти бездвижно, мышь свила гнездо в старом кофейнике и готовилась стать матерью, Пафнутий без Костиковых подначек молчал. Тишину нарушали только изредка потрескивающие в печи угли, размеренное тиканье часов да хриплое дыхание Костика. Оставив попытки сосредоточиться, Серафим отложил карандаш и отправился к хозяйке за чаем. Получив искомое и целую корзинку плюшек в придачу, он вернулся и попытался разбудить Костика, но тот только потуже замотался в одеяло. — Вставай, симулянт, сколько можно дрыхнуть-то, — возмутился Серафим. — Я тебе плюшек принес. — Не хочу, — вяло ответил Костик. Что-то нехорошо защекотало в груди. — Действительно, что ли, болеешь? — озадаченно пробормотал Серафим и тронул лоб Костика, понятия не имея, каким он должен быть в нормальном состоянии. — И что мне теперь с тобой делать? Костик сонно отмахнулся от него и снова повернулся к стенке. Симеон Андреевич выглянул из своей избушки, торжествующе улыбнулся и тут же поспешно захлопнул дверь прямо перед выбивалкой, но та немедленно влетела в лишенное стекла окно. Серафим тем временем усадил Костика на кровати и пытался влить в него хоть немного чая. Костик только отворачивался и бормотал: — Не надо… Никаких едких комментариев, никаких театральных вздохов. Серафиму стало страшно. — Так, чучело ты огородное, или ты немедленно выпьешь чай, или я отыщу самое мерзкое, самое гнусное противопростудное зелье с побочными эффектами вроде бородавок и чирьев, — сказал он. Костик с трудом приоткрыл воспаленные, неестественно блестящие глаза, уткнул блуждающий взгляд куда-то в стену и задумчиво сказал: — Будете… — Что? Вместо ответа Костик оттолкнул чашку, заливая чаем одеяло и Серафима. — Совсем уже, — возмутился Серафим, вскакивая и отряхиваясь. Лишенный поддержки Костик тут же сполз обратно на подушку и закрыл глаза. — Ладно, черт с тобой, спи. Серафим тщательно промокнул полотенцем чайное пятно на одеяле и принялся рыться в своих зельях. Должно же быть что-то против обыкновенной простуды? Усыпляющее зелье, зелье против морских котиков, зелье для усиленного роста зубов, зелье, открывающее могильные врата… Не то, всё не то. А вдруг Христофоровы часы тут бессильны? Вдруг смерть от простуды не считается естественной? Симеон Андреевич в своем шаре тоже переживал не лучшие времена. Стоило ему почувствовать хоть немножко злорадства, как выбивалка принималась охаживать его и без того ноющее тело. Получив порцию горячих, Симеон Андреевич разражался проклятиями в сторону Серафима, подославшего ему выбивалку, и тут же получал ею снова. Он пробовал сдерживать язык и просто скромно выдумывал Серафиму и Костику пытки, но даже за эти невинные фантазии получал по полной. Подлая выбивалка оказалась очень совестливой и реагировала на малейшую злую мысль, а их у Симеона Андреевича было превеликое множество. Не обращая ни малейшего внимания на страсти в шаре, Серафим сдался и снова отправился к Аграфене Филипповне. Раз простуда обычная, то и лечить ее надо не магией… — Нашли ваше гнусное зелье? — спросил Костик на следующее утро. Выглядел он чуть получше, хоть и кашлял. Взгляд стал чуть более сфокусированным, вернулось привычное упрямство пополам с несносностью. — Пей, — настойчиво сказал Серафим, игнорируя слабые попытки Костика отвернуться. Костик обреченно разжал стиснутые зубы, позволяя влить в себя алоэ с медом и реповым соком. — Гадость же, — жалобно сказал он, скривившись. — Вот и хорошо. Лекарство должно быть противным, потому что нечего болеть, — уверенно ответил Серафим. — А знаете, что еще — гадость? — мечтательно сказал Костик, перестав корчить страдальческие гримасы. — Малиновое варенье. Я его терпеть не могу, вот честное-пречестное слово. Очень хорошее лекарство, невкусное и эффективное. В моем случае придется, наверное, скормить мне целую банку, я же очень сильно болею… — Зараза ты, — констатировал Серафим и чихнул. — Причем, кажется, в самом буквальном смысле. Костик услужливо протянул ему склянку с алоэ.