На чердаке

— Чертовщина какая-то, — пробормотал Серафим. — Не может такого быть. — Почему? — удивился Костик. — По-моему, это как раз всё объясняет. Этот ваш Колумбарий сразу всё про нас знал и ни разу не задавал вопросов, вы замечали? — Разве? — Точно-точно. Про лысину и ожоги вообще непонятно было, если не знать этого, как его… — Контекста? — Да. А он даже не спросил ничего. Уголки губ Серафима сползли вниз еще на пару миллиметров. — Значит, я — недостойный? — И еще бездушный, — подсказал Костик. — Вы его не испепеляйте на всякий случай, а то вдруг умрете… Серафим с тяжелым вздохом захлопнул энциклопедию. — Пойдем назад. Что-то расхотелось мне работать… — Как скажете, — бодро откликнулся Костик, сложив иллюстрацию вчетверо и сунув ее за пазуху. — Постойте… Серафим, уже отошедший было в сторону, задержался, и Костик спрыгнул со шкафа прямо ему на спину. — Что делаешь, обормот! — возмутился Серафим. — Пытаюсь разнообразить ваше серое бытие, — пояснил Костик. — Спасибо, не надо, — мрачно ответил Серафим, стряхивая Костика на пол. — Я люблю серый цвет. — И поэтому надо было вывалять меня в пыли? — спросил Костик, поднимаясь и отряхиваясь. — Пойдем уже, — угрюмо сказал Серафим, положив энциклопедию на сундук. — По душе своей соскучились, — хихикнул Костик. Серафим сердито фыркнул, подхватил Дормидонта и решительно зашагал прочь. — Заведите себе собственного дракона! — возмущенно крикнул Костик, поспешив следом за ним. Войдя во времянку, Костик завопил: — Колумбарий, душа моя! Ой, то есть не моя, — добавил он, глядя на Серафима широко распахнутыми честными глазами. — В следующий раз прислушаюсь к пожеланиям этой самой души, — пригрозил Серафим, глядя на метелку. — Вот уж вряд ли, вы меня слишком любите, — заявил Костик, заглядывая под кровать. — Колумбарий, ты жив? — Поспать не дают, — недовольно проскрипел Колумбарий. — Чего надо? — Я тебе подарок принес, — сообщил Костик и сунул под кровать листок. Колумбарий зашуршал, завозился, потом хмуро спросил: — Это что? — Не что, а кто. Это ты, — радостно пояснил Костик. Колумбарий заурчал. — Дай-ка мне карандаши и бумагу, — велел он. Костик послушно кинулся выполнять приказ. — Что-то я от тебя такой исполнительности никак не дождусь, — недовольно сказал Серафим. — Не придирайтесь. Вы — это он, он — это вы, так что какая разница? Вот, держи, — сказал Костик, пихая под кровать альбом и ручку. — Карандаши все на чердаке, извини. Колумбарий высунул из-под кровати лапу, потянул за одеяло, свесив его до самого пола. — Не подглядывайте! — грозно предупредил он. — Автопортрет малюет, — громким шепотом сообщил Костик. — Наверное, нос ему не понравился… Прости, дружище, наугад рисовать сложно. — Слушай, ты не слишком ли фамильярен с моей душой? — нахмурился Серафим. — Он не просил ему «выкать», — пожал плечами Костик. — В отличие от. — Может, он всё-таки не моя душа? — с надеждой сказал Серафим. — Слишком хорош? — понимающе спросил Костик. — Ну, я всегда подозревал, что в глубине души вы вовсе не такой черствый, склочный, угрюмый старикашка, каким пытаетесь казаться… Э-э! Последнее относилось к просвистевшей над самым Костиковым ухом тарелке. — Никогда не швыряйтесь твердыми предметами, — назидательно сказал Костик, когда тарелка окончила свое существование грудой черепков у стены. — Попадете еще… — Не с нашим счастьем, — ответил Серафим, но всё же пошарил взглядом по времянке, выбирая что-нибудь помягче. — Вот, — проскрежетал из-под кровати Колумбарий. Костик нагнулся и подобрал белевший на полу листок. Посмотрел на изображение, восхитился: — Ой, это же мы! Здорово! Серафим заинтересованно подошел поближе, заглянул Костику через плечо и возмутился: — Что за каракули! — Это вы, — принялся объяснять Костик, — а вот это — я. Как видите, я помоложе и покрасивее. Серафим скептически приподнял бровь, пытаясь разглядеть, в каком именно смысле один из неуклюжих человечков красивее. Оба они были примерно одинаково уродливы. Один — высоченный, длиннорукий, с огурцевидным лицом, перечеркнутым прямой линией рта, и уныло свисающими волосами, хмурый, неприветливый. Второй — поменьше ростом, но тоже длиннорукий, похожий на ушастую макаку и совершенно по-идиотски улыбающийся, хотя Серафим решительно не понимал, чему он радуется — при такой-то внешности. — Ну, ты, может, и похож, — проворчал наконец Серафим, — но у меня разве такая лошадиная морда? — Нет, у вас очень интеллигентное лопатообразное лицо, — согласился с ним Костик. — У Колумбария просто карандашей нет, а ручкой разве интеллигентность нарисуешь? — Пойдем, — скомандовал Серафим, безжалостно комкая рисунок. — Куда? — На чердак. Кажется, мы с тобой оба неправильно прочитали. Очевидно же, что Колумбарий — воплощение твоей души, а не моей…