На чердаке

Серафим беззаботно насвистывал, начищая до блеска чайник. Жизнь без Колумбария оказалась вполне сносной. Можно было спокойно ходить по времянке, не боясь быть укушенным, можно было оставлять еду без присмотра — ладно, не любую еду, а только ту, которую Костик считал невкусной. Сошли на нет глупые перебранки, ссоры и пари. Никто не скрипел фломастером в ночи, громко интересуясь, как пишется «кишковыпускающий». Никто не ломал толпу снеговиков в саду. Никто не дразнил Феогноста и Дормидонта. Вокруг царили тишина и гармония. Серафим как раз подумал о том, что тишиной и гармонией он обязан не только отсутствию Колумбария, но и тому факту, что Костик отправился к ручью за водой, когда дверь распахнулась, вместе с вихрем мокрого снега внося во времянку не менее мокрого Костика. — Что случилось? — спросил Серафим. — Пытался утопиться, но водяной вышвырнул меня обратно, — беззаботно сообщил Костик, аккуратно поставив на пол полные ведра и закрыв дверь. — А если серьезно? — Серафим неодобрительно смотрел на лужицы, стремительно натекавшие на чистый пол. — Опять извалялся в снегу? — Нет, серьезно, — заверил его Костик, клацая зубами и высвобождаясь из мокрой куртки. Серафим и сам уже понял, что нельзя настолько промокнуть, всего лишь упав в снег. А Костик с воодушевлением продолжал, стаскивая хлюпающие водой валенки: — Я под лед провалился. И еще раз повторяю: зря вы мне жабры удалили. Очень бы пригодились. — Как это — под лед? — ошарашенно спросил Серафим. — Ой, да там глубины-то — по колено, — отмахнулся Костик. — И поэтому ты весь вымок? — нахмурился Серафим. — Нет, это я за ведром лазил, оно по течению уплыло и зацепилось за корягу, пришлось повозиться, — пояснил Костик. — Отвернитесь. — За каким еще ведром?! — воскликнул Серафим, послушно отвернувшись. — За одним из двух. Если хотите, чтобы я их различал, придется их подписать, потому что на лицо они совершенно одинаковые. Оно тоже под лед провалилось. То есть оно сначала провалилось, а я уж за ним. Всё, можете повернуться. Серафим окинул замотанного в пушистое полотенце Костика гневным взглядом и недоверчиво переспросил: — Ты полез в ручей за ведром? Прямо в одежде? — Я что, дурак — раздеваться в такую холодину? — парировал Костик, высвобождая из-под полотенца руки. — Да, дурак! — резко ответил Серафим. — Зачем вообще было лезть за ведром? — Потому что вы ругаетесь, когда я что-нибудь ломаю или порчу, — пояснил Костик, отжимая мокрую одежду над тазом и развешивая ее на бельевой веревке, натянутой возле печи. — Вот бестолочь! — возмутился Серафим. — Эй, так нечестно! Нечего ругаться, — запротестовал Костик. — Вон оно, ваше ведро. Целое и невредимое. Что я, зря нырял, что ли? — Еще и нырял, гад! — воскликнул Серафим. — Ну, строго говоря, — задумался Костик, — это должно называться как-то по-другому, да? Когда стоишь, касаясь ногами дна, но при этом голову суешь под воду. — Да зачем ты ее под воду-то совал? — совсем растерялся Серафим. — Слушайте, вы с чайником уже всё? Можно? — Костик отобрал у Серафима чайник, налил в него воды, едва не выронив ковшик из закоченевших пальцев, и поставил чайник на печь. — Я же говорю, ведро уплыло, пришлось под лед подныривать, чтобы дотянуться. Не у всех же руки до колен… Серафим сердито перехватил Костиков внимательный взгляд, спрятал руки за спину и заверил: — Я бы свои руки под лед не совал. Леший с ним, с ведром. — Не леший, а водяной, — поправил его Костик. — В ручье живет водяной. И ему бы не понравилось, что его жилплощадь захламляют ведрами. — Ох… Серафим сел на раскладушку, закрыв лицо руками. — Вы хоть рады, что я жив? — спросил Костик. — Еще как рад, — ответил Серафим. — Раз ты жив, я всё ещё могу придушить тебя собственноручно. Было бы обидно, если бы эта честь выпала какому-то безродному водяному. — Опять вы недовольны, — вздохнул Костик. — А я старался… — Свести меня в могилу ты старался! От резкой интонации дремавший на кровати Дормидонт встрепенулся и грозно фыркнул, приготовившись защищать хозяина. — Еще дракона своего на меня натаскиваешь, — проворчал Серафим. — Не натаскиваю. — Костик подхватил Дормидонта на руки, придерживая его пасть рукой, чтобы не дышал огнем. — Можете продолжать ругаться. — Да ну вас всех, — махнул рукой Серафим. — Топитесь хоть все вместе, мне-то что? — А вы бы переживали, если бы я утонул? — оживился Костик. — А не так, как с Колумбарием? — А как с ним? — Ну, он пропал, а вы и рады… Может, если я утоплюсь, так и вовсе счастливым станете, — пожал плечами Костик. Серафим какое-то время ошарашенно молчал. Потом признал: — Может, моя радость неуместна. Но Колумбарий же вернется, почему бы не отдохнуть от него, пока есть шанс? — Не вернется, — вздохнул Костик, ссаживая дракона на стол. — Вернется, — твердо ответил Серафим. — Мы его вытащим. — Точно? — с надеждой спросил Костик и снял с печи закипевший чайник. — Абсолютно. Должен же он дописать свои мемуары… Чего ты разулыбался? Тебя всё ещё ожидает наказание за идиотские выходки у ручья. Костик улыбаться не перестал, но на всякий случай спрятался за Феогноста и уже оттуда спросил: — Что именно вы задумали? Опять какие-нибудь мерзкие заклинания? — Хуже, — решительно ответил Серафим. — Больше к ручью не пойдешь. Нет, больше вообще никуда из времянки не пойдешь. — Как это — никуда? — возмутился Костик. — А на чердак? А к Аграфене Филипповне? Мы с ней сегодня пироги печь будем. — Не будете. — Что, даже в сад выйти нельзя? — спросил Костик, с тоской глядя в окно. — Нельзя. — Совсем никогда? — Совсем, — отрезал Серафим. Потом увидел, как Костик обреченно опустил голову, и смягчился: — По крайней мере до тех пор, пока одежда не высохнет.