Вазелин

      Просыпаюсь от разрывающегося трезвоном телефона. Просто на всякий случай убедившись, что это не Валя, отключаю звук и слушаю жужжание вибрации очередного звонка от навязчивых родственников, с некоторыми из которых я вижусь-то не чаще раза в год, но на главные праздники и особенно дни рождения обязан обмениваться с ними любезностями. Слушать пожелания о том, чтобы деньги лились рекой, найти наконец «вторую половинку» и семерых по лавкам нарожать — это абсолютно нормально и стандартно, уже даже не бесит, как на заре бурной молодости, когда хотелось бороться за какую-то справедливость, честность и личную неприкосновенность. Пусть желают мне то, что хотели бы получить сами, в конце концов, мне от этого ни горячо, ни холодно.       И вроде такой простой формулой каждый год успокаиваю себя, но, наверное, чисто по инерции продолжаю ненавидеть свой День Рождения по довольно банальным причинам. Мне «повезло» быть зачатым в начале апреля и появиться на свет ровно под Новый Год — тридцать первого декабря, когда у всех на носу более важный глобальный праздник. И потому все поздравления и подарки — на Новый Год и на День Рождения сразу, а все друзья отмечают «семейный праздник» и дай Бог если вообще вспомнят о том, чтобы позвонить и поздравить хотя бы по телефону. Сколько себя помню, всегда считал лишним требовать к себе особого внимания в день, когда у всех и так хлопот полно, поэтому и не стремился по-особенному отмечать его.       А сейчас, когда с каждым годом становишься не взрослее, а старее, так и вовсе нет никакого желания лишний раз напоминать себе об этом. «Лучшие годы» утонули в учебе, не успел оглянуться, как уже третий юбилей. Третий! Пожить-то толком не успел, как уже стал старым, в дверь угрожающе скребется кризис среднего возраста, а родственники уже откровенно косо поглядывают на вечного холостяка. Кажется, еще вчера поступал на первый курс биофака, как Валька, а сейчас уже даже для него — старшее поколение. Вот уже и фразочки в духе «подрастешь — поймешь» и «яйца курицу не учат», которые я так люто ненавидел и против которых протестовал, все чаще проскакивают и в моей речи. Еще немного, и уже сорок, пятьдесят… страшно.       Поэтому, правда, лучший выход — замалчивать, где только можно, дату рождения, чтобы даже СМС от банка не тревожило мой хрупкий мирок, где мне пусть и не вечные семнадцать, но уж точно еще не тридцать. Мысленно застрял на отметке в двадцать восемь лет, не знаю, почему: может, потому что число в целом красивое — кратное четырем и семи, а может, потому что ровно десять лет как совершеннолетие. Ну вот какие мне тридцать, разве дашь? Вроде и не лысею, седины и близко нет, что невероятно, учитывая нервную работу и в целом образ жизни, не покрываюсь жиром и вообще стараюсь идти в ногу со временем.       Другое дело в том, что с годами оно только ускоряет свой бег: вот, кажется, только стандартный для выходных будильник на девять утра прозвенел, пока поднялся, принял душ, дополз до кухни — уже час прошел. Пара в универе — полтора часа — казалась вечностью, а сейчас это время просто ухнуло в пропасть, но это, наверное, потому что я никуда не тороплюсь и даже особенных планов на этот день не имею. Вечером к родителям на традиционное застолье, а до этого времени свободен, как ветер в поле. Можно, конечно, поработать, посмотреть билеты, которые сам же написал студентам, и подготовиться к сессии (с годами всякие мелочи, особенно в программах первых курсов, забываются, каждый раз приходится освежать), или заняться наконец докторской, над которой я думаю уже не пойми сколько, а надо бы уже что-то делать, потому что как бы ни откладывал, защититься придется, даже если планирую до конца жизни сидеть в ВУЗе и не лезть в «большую науку» (пожалуй, особенно если я планирую до конца жизни сидеть в ВУЗе и не лезть в «большую науку»).       Но — лень. Мне скучно ничего не делать, но и пытаться начать какую-то большую работу в такой день, когда едва ли не сам воздух дышит пустотой — точно бесполезно. Первым делом решаю ответить всем родственникам, послушно выслушать все пожелания «счастья-здоровья», периодически поддакивая, пока готовлю себе завтрак на скорую руку. Принимаю все звонки, что полились как из рога изобилия (информация о том, что я наконец проснулся, разносится с пугающей скоростью), не глядя, и упускаю момент, когда скрипучий старческий голос очередного сердобольного родственника сменяется бодрой постановкой в известность, что минут через десять ко мне зайдут, чтобы отдать подарок. Успеваю удивиться прежде, чем сообразить, о чем вообще идет речь.       Ник — имя человека, к которому невозможно относиться равнодушно: можно ненавидеть и даже презирать, можно любить всем сердцем, но не замечать не получится точно. Именно «Ник» на американский манер, никаких пафосных «Николай» и уж тем более «Коля» и прочих кличек. Так и ко мне в контакты себя записал «Nick», коротко и ясно. Он первый саб, которого мне доверил Наставник — именно с большой буквы, к которому я приполз с просьбой научить искусству БДСМ и вытащить из кустарного садизма, от которого бежали не только обычные партнеры, но и сабы, с которыми знакомился и назначал встречи, не имея ни опыта, ни самых элементарных знаний.       Когда понял, что такими темпами обязательно кого-нибудь покалечу, обратился к довольно известному в определенных кругах человеку, который заставил пройти все с самого начала: первым делом распробовать на себе участь саба и научиться подчиняться, затем изучить литературу и попробовать по-настоящему подчинять. И все время вокруг крутился Ник, как партнер моего Наставника. Он же — мой последний экзамен, который я сначала воспринял как откровенное издевательство: на, мол, погоняй моего мальчика пару недель, у него все равно на теле ни единого живого места нет. На тот момент розовые дреды и вечно подведенные черным глаза, куча фенечек и перстней на руках и вечное рванье вместо одежды и вовсе уверили меня в том, что мне намеренно подсовывают испытание на выдержку.       И как он изменился во время первой сессии! Никаких смешков и показного пренебрежения, попыток вывести меня из себя и научить чему-то прямо по ходу процесса — просто молча играл ту роль, которую я ему навязывал. А потом, когда вместе отходили от хлынувшего в кровь адреналина, особенно я, у которого это была первая полноценная сессия, как мне казалось на тот момент, абсолютно безукоризненная (если даже такой своеобразный саб молчит и не корчит недовольные рожи, то все точно прошло удачно, думалось мне), случился разбор полетов: по мелочи каждый мой взгляд и жест разобрал, высказал все свои «фи», но и похвалил там, где я заслужил одобрение. И следующие пару недель были чуть ли не самыми продуктивными за все время моего обучения: сначала сам делаешь все, что тебе хочется, с сабом почти без табу, потом слушаешь подробный разбор, честное и профессиональное мнение.       Позже такие связи закономерно закончились, но дружеское расположение сохранилось. Чем ближе узнавал эту пару, а особенно Ника, тем большим уважением проникался, а потом подтянулись некоторые общие интересы и чисто человеческая привязанность, так что теперь оба мне — хорошие друзья и советчики, причем не только в БДСМ. Показателен случай, как я около недели назад озаботился подарком для Вали — обещанной гитарой за шесть недель без опозданий, которые как раз истекают под Новый Год. И так как сам в том, что касается технической стороны музыки (а именно инструменты и аксессуары к ним), не разбираюсь почти никак, а Ник, помимо ставки в тату-салоне, еще играет для души в музыкальной группе и пытается накопить на собственный магазин с инструментами — выбор советчика очевиден.       И вот спустя миллион шуточек про то, что его особенные услуги необходимо обсуждать с Хозяином, просьбы познакомить его с моим «новым мальчиком», если он вообще есть, а то вдруг это я «на старости лет» решил дополнить триаду «секс-наркотики-рок-н-ролл» (смешно подобное слышать при том, что сам Ник гораздо старше меня), я наконец получил заверение, что все будет в лучшем виде. А теперь эта долбанутая служба доставки ломится ко мне в дверь, даже не предупредив о своем визите. Самому под Новый Год делать нечего, так думает, что у всех нет никаких планов.       Но не то чтобы не рад ему — скорее наоборот расплываюсь в искренней улыбке, когда встречаю это отморозившее все конечности чудо в вечно не по погоде черной кожаной куртке с клепками, которую он носит всегда, вне зависимости от времени года. То же рванье вместо одежды и подведенные черным глаза, из нового только крашеные в черный волосы чуть длиннее, чем принято носить мужчинам, и практически голые руки (только пара простых серебряных колечек, и то, я думаю, что это что-то памятное, а не побрякушки). Черная футболка с кислотным рисунком и большой клетчатый шарф, конечно, отвлекают на себя внимание, но голые руки с белой сеточкой очень старых, но беспощадных шрамов, все равно пугают. А он не стесняется выворачивать всего себя наружу, показывать сразу и все, а там уже и неважно, убежит собеседник или заинтересуется — главное, чтобы без масок.       Улыбки — все открытые и исключительно по желанию, отборный мат, которым он покрывает погоду за окном, — тоже. Он весь — ходячая эмоция, сплошная непрекращающаяся мания, которая глохнет и уползает в пугающую глубину только во время сессий, и то не всегда. Сдается мне, что до самого сокровенного Александр (его Дом) меня бы никогда не допустил, а показательные сессии потому и называются показательными, что играются для человека со стороны, а не для души. Я даже обнимаю этот ледяной мешок костей, обтянутый тонкой кожей, и не могу в который раз не удивиться тому, как это тело может принадлежать человеку, который даже старше меня. На вид — лет двадцать, и то с большой натяжкой. Взрослые мужики так не одеваются и глаза не красят, но Ника время совсем не берет. Максимум того, что можно заметить — это неглубокие морщины у самых глаз и серый цвет лица, который вполне можно списать на хроническую усталость, что, впрочем, не далеко от истины.       — Я зайду? — интересуется с самым невинным видом, уже сбрасывая огромные, явно не по размеру, кроссовки с массивной подошвой. Улыбается мне во все тридцать два заново вставленных после бурной молодости зуба, и по-хозяйски следует на кухню. За спиной — большой и явно тяжелый чехол с гитарой, который мне не впервой видеть при нем, вот только сейчас он не обколот многочисленными значками, никаких нашивок и наклеек, простой черный и едва не блестящий от новизны.       — Чайник еще горячий, а в шкафу над раковиной, как обычно, красный чай для тебя, — даю чисто формальные распоряжения, которые не очень-то нужны Нику: он уже все сам нашел и принялся хозяйничать на моей кухне. Ну и пусть, он бывает у меня достаточно часто, чтобы чувствовать себя как дома и не спрашивать разрешения для каждого своего шага. К тому же, ему нравится все делать самому, а мне — когда кто-то другой выполняет мелкие поручения по дому.       Все еще не сбросив с плеч чехол с гитарой, первым делом заваривает чай, а затем, порывшись в холодильнике и найдя кусок сыра и батон, режет бутерброды: мне обычные, а себе с тонким слоем варенья на хлебе. С полуулыбкой наблюдаю за тем, как он «кусочничает» за делом, съедая некрасивые ломтики сыра. Не удивлюсь, если с самого утра бегает по самому себе придуманным делам даже без завтрака. Если Александр не проследит, то это чудо вообще не будет спать и есть, чтобы не тратить время впустую — и это должно говорить о Нике как об инфантильной личности, но на самом деле его гиперактивное поведение и внешность так и не вышедшего из бунта подростка очень обманчивы. Нику палец в рот не клади — откусит по локоть, если заранее не обговорить иное.       — Я обожаю напрашиваться к тебе в гости, потому что у тебя всегда есть вкусная еда, — признается, наконец закончив с приготовлениями. Складывает бутерброды в аккуратную пирамидку на тарелке и выставляет вместе с чайником на стол. — Я когда дома не бываю, у моего мужика одна картошка на завтрак, обед и ужин — у него как будто вообще отсутствует какой-либо вкус. Называет мой любимый чай опилками, а сам пьет пыль индийских дорог из пакетов марки «Каждый день» — не бред ли? — в который раз жалуется мне, традиционно начиная разговор о повседневной рутине таким образом. Я только киваю, взглядом намекая на гитару, которую он наконец снял с плеча и отставил в сторону.       — Покажи, — прошу, не выдержав его продолжившейся как ни в чем не бывало болтовни о том, как вкусно есть сыр с вареньем и что мне обязательно надо не воротить нос, а попробовать.       Я не могу больше ждать, мне не терпится посмотреть, что буду дарить Вальке, и послушать, как правильно описывать достоинства обновки, а то и вовсе Ник постарался и у моего мальчика глаза на лоб полезут от одного вида этой прелести. И я бы очень хотел сам принять в выборе участие, чтобы подарок действительно был на сто процентов от меня, да только взвесив все за и против решил, что лучше будет довериться профессионалу. Я никогда и не дарил партнеру подарки, в основном это были девайсы, которые на самом деле для нас обоих, а с Валькой все как будто впервые: маленькие милые жесты вроде шоколадки за хорошее поведение, билеты на концерт, а вот теперь еще и гитара — все, чтобы ему понравилось. И так, оказывается, самому гораздо приятнее, когда видишь искреннюю радость и благодарность.       — Да ну что показывать… — вздыхает, закатив глаза, но все-таки приказу подчиняется и вынимает инструмент из чехла. Демонстративно крутит, чтобы я смог разглядеть в деталях, и я хоть совсем ничего не понимаю в гитарах, но уже за один только вид изящного черного корпуса готов похвалить Ника. Понятно, что дизайн — это последнее, что будет впоследствии волновать Вальку, но все равно так попасть в мой стиль, чтобы было просто, без лишних деталей, но одновременно красиво — это надо уметь. — Так как ты, партизан, молчишь по поводу каких-либо его предпочтений, то я выбирал на среднего любителя под твой вкус, — ворчит, забираясь на стул вместе с инструментом, и извлекает из этой прелести пару простейших звуков перебором струн. — Про звук ничего не буду говорить, ты все равно не поймешь, но если он что-то понимает, то ему понравится.       — Сколько? — последнее, что осталось спросить. Сейчас готов услышать цену хоть в сто тысяч и даже не стал бы особо торговаться. У меня на душе все теплеет и трепещет, стоит только представить, как Валя, мой вечно смущающийся от широких жестов скромный мальчик, повиснет у меня на шее, когда увидит такое, возьмет в руки и попробует что-то сыграть. И я даже позволю ему это, конечно, после строго отчитав, что не стоило так делать.       — Двадцать, — отвечает деланно равнодушно, но я замечаю лукавство — явно прилично накрутил за свои услуги. Я открываю было рот, чтобы не согласиться с такой низкой ценой: я ведь когда сам пытался найти, гуглил и видел инструменты с космическим ценником, и я хочу для своего мальчика только самого лучшего, а тут с меня берут всего двадцать уже с наценкой, хотя я ясно сказал, что мне абсолютно не жалко денег. Все равно зарабатываю гораздо больше, чем нужно одному мужчине для жизни в своей квартире. — Ну я не стал выебываться каким-нибудь корпусом из красного дерева — все равно на звук это не особо влияет. Просто нашел максимально хорошую модель из возможных, плюс чехлы к ней, медиаторы и всякие прочие приятные мелочи… ну и доставка, — вовсе не оправдывается за свой выбор, просто объясняет непутевому мне, как правильно выбирать вещи и не переплачивать ни за что.       — Ладно. Если считаешь, что так лучше, то я спорить не буду. Мне в любом случае все нравится, — выбрасываю белый флаг, чтобы не разжигать спор, в котором заведомо проиграю. Может и стоило выбрать корпус из красного дерева и золотые струны, но это мой плебейский взгляд совсем далекого от технической стороны музыки человека. Лезу в мобильный банк, чтобы перевести обозначенную сумму ему на счет и закрыть эту тему.       — Если что вдруг не понравится, пусть мне звонит, заодно и познакомимся, — отвечает с заговорщическим подмигиваем и, сложив гитару обратно в чехол, продолжает пить чай с бутербродами. А у меня аппетит мгновенно пропадает, потому что мне в который раз придется придумывать причину, почему саб, о котором я готов говорить часами напролет, до сих пор не знаком с Ником. Я перебрал и его якобы занятость по универу, и то, что мы с ним только недавно знакомы и я не хочу грузить его своими друзьями, когда мы друг к другу ещё не притерлись.       — Если он увидит тебя, то сбежит от БДСМ, сверкая пятками, — пытаюсь отшутиться. Крайне неудачно. Ник давится бутербродом и смотрит на меня как на умалишенного. Да, зря я вот так. Стадию первого моего шока, когда я узнал всю правду, стадию брезгливости и презрения, я давно пережил и не считаю, что Ник как-то плохо повлияет на Валю из-за своего прошлого. Скорее наоборот, он — ходячая антиреклама к девизу «бери от жизни все» в самой негативной его трактовке.       — Ты про шрамы? — задаёт вопрос напрямую, а мне уже стыдно за то, что так неудачно пошутил. Да, я частично про шрамы, но без негатива… Вале точно не стоит видеться с ним, потому что он только начал что-то понимать в таких отношениях и пугать его ни к чему, тем более если я все ещё планирую расстаться с ним максимум через полгода. Может, это будет его первый и единственный такой опыт, так что пытаться втянуть его в тусовку — плохая идея. — Ну так скажи, что это мои неудачные суициды, боже, как будто это какая-то тайна, — злится, прямо-таки кипит от возмущения. — Могу надеть кофту с длинным рукавом, в конце концов, чтобы не рушить твоей ванильке тонкую душевную организацию, — рычит, окатывая меня презрением. Кажется, ещё немного, и взорвется.       — Нет, прости, я не об этом. Он правда ванилька, я только начал вводить его в курс дела, вообще не факт, что у нас что-то получится… — пытаюсь объяснить так, чтобы не разругаться с Ником вдрызг, и понимаю, что без правды тут не обойтись. — Я вообще не имею права встречаться с ним, — признаюсь и чувствую, как что-то ужасно тяжелое провернулось в душе, безжалостно задевая самые чувствительные точки. Как взял это на себя несколько месяцев назад, так и продолжаю нести и мучиться.       — Студент? — проявляет чудеса проницательности. Смотрит с хитрым прищуром и заинтересованной улыбкой. У меня мурашки от этого взгляда, причем непонятно, от страха или удовольствия. Он готов выслушать и помочь, чем сможет. Вот эта глубина понимания других людей и жизни в целом сделала бы его отличным Доминантом, любому дал бы фору, пожалуй, даже Александру, но выбрал добровольное подчинение по своим причинам.       — Да, — киваю с сильным спазмом в сердце. То, о чем я не хочу даже думать, лезет наружу под острым взглядом. Я не хочу, но мне приходится говорить. То, что происходит сейчас — это операция, мне силой вырезают опухоль. — Первокурсник, вчерашний ребёнок… — жалуюсь, но на самом деле не жалею, что втянул Валю. Ему полезно принадлежать кому-то, с каждой нашей встречей он все больше взрослеет, раскрывается, понимает самого себя — это не плохо. Все, что «плохо» в наших отношениях — касается исключительно меня, моих загонов и страхов.       — Я тоже первокурсник, — говорит с усмешкой, чтобы разрядить обстановку. А я в таком глубоком шоке от этого откровения, что ничего и сказать не могу. — Экономика, очно-заочное. Подумал, что будет полезно наконец получить вышку, а если нет, то положу диплом на полку и буду гордиться, что, как нормальный человек, получил специальность, но не работаю по ней, — поясняет смущенно и явно хвастается передо мной. И, на самом деле, имеет право, потому что в последний раз я слышал, что у него из ступеней образования только аттестат за девять классов едва не с одними тройками. Но вопреки этому его совсем нельзя назвать глупым человеком, особенно сейчас, когда взялся за ум и интересуется сразу всем понемногу, даже пару книг по ботанике у меня брал почитать. Но презирает все, что связано с бюрократией, поэтому и не шел в ВУЗ. — Доктором наук мне не стать, конечно… — мгновенно смущается из-за того, что я смотрю на него все еще круглыми от удивления глазами.       — Я все равно очень за тебя рад! — говорю честно, хоть и не уверен, что так уж Нику необходим диплом — у него и так в жизни все отлично. Творческим людям проще самим научиться хорошо делать свою работу, а когда есть такое бешеное рвение и желание, то и вовсе институт или колледж только помешает. Скорее всего, это опять какая-то идея фикс доказать самому себе, что может, как все, ходить на пары и учиться, получить «нормальную» специальность… А может, думает, что диплом экономиста поможет ему преуспеть в открытии магазина музыкальных инструментов, кто его знает. Порою и Александр не понимает, что творится в голове у его благоверного, даже пару раз водил его к психиатру, чтобы исключить биполярное расстройство.       — Спасибо… — смущается, нервно обкусывая крашеный черным лаком ноготь. — Я, конечно, понимаю, о чем ты, но как бы и не похуй? Возраст — это проходящее, — заявляет, как по мне, излишне самоуверенно. Иногда бесит, насколько свысока он смотрит на самые большие сложности в моей жизни. Я просто не могу, как он, позволить себе совершить столько ошибок, а потом фактически заново начать жизнь. У него — не от чего было отказываться. У него — самое дно пройдено, а дальше только усилиями воли ползли к свету, потому что на полпути ничего нет, только смерть. А у меня неплохая работа и стабильная жизнь, которую я не хочу терять. Валя через пару месяцев решит, что ему это на самом деле не нужно, а я с чем останусь? Уволенный по статье, пойду на вокзал побираться? Пойду к Нику в салон пирсинги колоть?       — Проходящее, говоришь? Оно пока проходить будет, обязательно кто-то узнает и меня выкинут из универа, — рычу, готовясь отбиваться от его безумных аргументов, которые не заставили себя долго ждать:       — О, ну это уже совсем другой вопрос: бумажки или парень, которого ты любишь? — смеется надо мной и специально ставит вопрос ребром, чтобы единственно правильным считался только один ответ.       — Ну нет, не утрируй. Тут скорее вопрос более философский: карьера или чувства? — пытаюсь сам перед собой оправдаться. Да, так действительно звучит приятнее. Это для Ника образование и статус — всего лишь бумажки, а для меня это — целая жизнь. Я десять лет потратил на то, чтобы оказаться на том месте, где я сейчас, меня практически все устраивает, и только Валя не вписывается. Если бы он не был моим студентом! Да, возраст смущает, я бы поостерегся знакомиться с восемнадцатилетним парнем, приемлемый для меня возраст начинается где-то с двадцати трех, когда птенец уже не только вылупился из яйца во взрослый мир, но и получил какое-то образование, акклиматизировался и перестал бросаться в крайности по подростковой привычке. Но ладно, преодолели бы, я бы всему научил и помог, лишь немного помучившись совестью за то, что совращаю почти ребенка. Но сейчас — это совсем не шутки.       — А ты не сглаживай углы! — возмущается, но как-то по-доброму. Наверное, чувствует мое замешательство и свою скорую победу. — Бумажки или любимый человек? Ты хочешь быть счастливым или сдохнуть в одиночестве? Жизнь одна у тебя, а если ты сейчас его потеряешь, то потом не сможешь ничего наверстать, — давит, пожалуй, слишком сильно. Когда я высказывал ему свои сомнения по поводу Артура, ломаясь между тем, чтобы оставить все как есть или уйти искать другого идеального саба, он осторожно сказал, что лучше не мучать ни себя, ни его, если чувства остыли, но окончательное решение остается только за мной. А сейчас словно с цепи сорвался.       — Ты хочешь, чтобы я пожертвовал всем ради великой любви? Мне уже не пятнадцать и я отдаю себе отчет в том, что люди заменяемы, а то, что у меня к нему — это пока просто страсть и, возможно, нежность. Я вообще не уверен, что его «люблю» — это не подростковый максимализм и меня не бросят через пару месяцев, когда я уже все потеряю. Я вот позволю себе влюбиться, а дальше что? Ему вообще, может быть, лучше без меня. Я у него первый, вот такой первый, сразу радикально в БДСМ, когда мальчишка другого и не видел еще. Может, ему лучше с ровесником, а я его просто задавил авторитетом? — не могу успокоиться, пока не выскажу сразу и все. Вот пусть как умеет, так и разгребает все мои загоны, великий психотерапевт. Если считает себя мудрецом, который все в жизни повидал, пусть расскажет, как быть.       — Ты у него спросил? Все самые большие ошибки совершаются под эгидой «так будет лучше». Я когда откинулся… — начинает, а я заранее морщусь от неприязни. Не хочу слышать очередную охерительную историю из жизни. — Нет, ты, сука, слушай, потом будешь рожи корчить! Я когда откинулся, ты меня не видел, но это был пиздец в чистом виде. Меня переломало конкретно, я на человека-то был мало похож. И вот передо мной выбор: пойти к Александру или забыть все, что было. Семь лет прошло, может, у него вообще семья и дети, а тут я нарисовался после того, как он меня лично посадил — значит, не хотел видеть… Правильно сделал, в общем-то… но не суть. Я вот иду по центру невъебись похорошевшей столицы и чувствую себя куском дерьма, думаю, что даже если у него никого нет и меня теоретически примут обратно, я на нем опять мертвым грузом повисну, что ему лучше без меня будет и все такое. И потом поймал себя на мысли, что просто боюсь… не ну, главное, «крокодил» по вене гнать не страшно было, а тут вдруг ссу как девчонка… Ну и постучался к нему, а он, бедный, сам чуть в обморок не грохнулся, когда меня на пороге увидел. Он, оказывается, боялся, что я мстить ему пришел за срок. Следил за мной, помогал по своим связям, как мог, знал, что я освободился и идти некуда, кроме разъебанной однушки в глубоком замкадье, знал, что найти меня несложно, но тоже решил, что мне без него лучше будет, мол, лучше не напоминать мне о прошлом лишний раз. Два кретина.       Слушаю с некоторым стыдом за то, что в первый момент высказал такой резкий негатив. Смотрю на то, как его трясет от волнения, когда он пытается рассказать мне свою душераздирающую историю, теребит кольцо на ошейнике, как всегда происходит, когда говорит об Александре как о своем Доме, заглядывает в глубь своего черного омута памяти, а мне стыдно за свои надуманные проблемы. Честно, таких подробностей не знал. В целом про историю слышал: и про его тяжелую зависимость, и про то, что Александр сам его закрыл, и что встретились снова только после погашенной судимости и начали строить отношения с чистого листа, но все лишь блеклыми фактами, которые так или иначе всплывали в разговорах.       — А Александр похлеще тебя рисковал, когда до этого позволял у себя жить. Про твои грешки со студентом узнают — ну уволят, и все, вряд ли будут это делать по статье и поднимать шумиху. Кому оно надо? Еще мамочки первокурсников не принесут документы на следующий год, — усмехается, опять обесценивая чужие страхи, а я впервые согласен с ним. Действительно, университету не нужны проблемы, скорее меня попросят тихо уйти по собственному желанию. — Найдешь себе другую пафосную шарагу — вот и вся проблема. А Александра вообще могли вместе со мной закрыть хотя бы за хранение, и все, его после этого бы ссаными тряпками из органов погнали. Думаешь, ему было не страшно?.. Я не хочу сказать, что ты паникуешь по пустому поводу… точнее, очень хочу сказать это, но не суть… Просто иногда риск того стоит… ну, я по крайней мере надеюсь, что он не жалеет, — все еще нервничает, но, наверное, понял, что перегнул.       Вываливать на меня их с Александром проблемы было явно лишним. Я могу только догадываться о том, что за ад творился между ними, если Александр долгое время разрешал жить у себя и притаскивать всякую дрянь, а в итоге не выдержал и сам упек любимого человека за решетку. И как сильно любил, если спустя столько лет принял обратно и не побоялся снова превратить свою жизнь в ад. Я знаю, что во мне нет такого мужества, я вечно всего боюсь, миллион раз перестраховываюсь. Может, не умею любить с такой силой, что в огонь и в воду за вторую половинку, может, и не любил никого по-настоящему. Если бы рядом со мной творился этот кошмар, если бы только заподозрил наркоманию, просто выставил бы за дверь и оборвал все связи. Даже, может быть, с Валей. Как выставил парня-лудомана, хотя он был вполне безобидный, особенно для меня, проигрывал только свои вещи и лишь раз дал передо мной слабину.       — Я не умею так. Я восхищаюсь Александром как человеком, как личностью, но сам так не могу. Мне даже одну «пафосную шарагу» на другую сменить страшно, а ты говоришь про такие подвиги. Мне неловко признаваться, особенно перед тобой, но я бы выгнал с зависимостью, ничего даже слушать бы не стал, — говорю это и еле справляюсь, чтобы не опустить взгляд от стыда. Понятно, что людям надо давать шанс, даже если кажется, что такого только застрелить — ничего больше не поможет. Но это не мой случай. Я не Мать Тереза и не хочу даже пытаться врать себе.       — Ты не знаешь наверняка, — улыбается и, слава Богу, не злится. Я бы не пережил осуждение человека, который собственным примером доказал, что возможно все, если по-настоящему захотеть. — Ты бы видел, как мой цербер смотрит на наркоманов, его чуть не трясет от ненависти — профдеформация. А меня понял и принял, несколько раз укладывал в диспансер, возился с моими срывами. Можешь себе представить? Вот ему бы кто сказал, что будет почти год мучиться своими силами, прежде чем сдать в карательную систему — он бы тоже не поверил, — говорит с таким теплом и безумным смущением, что у меня внутри что-то завистливо коротит. Как бы я хотел, чтобы мой саб говорил обо мне с таким же восхищением! — Так что подумай, правда ли это любовь, и если да, то даже не думай, просто делай. А то придумаешь себе, что так нельзя, потому что нельзя никогда, и останешься один, пока твой ванильный мальчик развлекается с каким-нибудь Родионом.       — Вот не надо мне про Родиона, я не… — сначала хочу сказать, что не позволю Вале так ошибаться — идти к человеку, который абсолютно ни во что не ставит сабов. Я никого никогда не осуждаю, кому-то и такое нравится, но Валю я знаю достаточно, чтобы понимать, что ему не стоит даже пытаться влезть в это. Но прерываюсь на полуслове, когда понимаю, что если все пойдет по моему идиотскому первоначальному плану, то с Валей я расстанусь через пару месяцев и уже никаким образом не смогу повлиять на его дальнейшую жизнь. Мое счастье, если я у него буду первым и единственным Доминантом или он хотя бы позволит мне самому найти ему партнера… Но я не смогу же всю жизнь его контролировать, когда-то же придется отпустить. — Ладно, ты прав, — сдаюсь, хоть и не до конца уверен в своем решении. По крайней мере, мыслительный процесс запущен.       — Ну вот и славненько! — светится от счастья так, словно это его судьба только что решилась, а не знакомый Доминант, который для него — просто выращенный в тепличных условиях ребенок, решился наконец сделать то, что давно должен был. — Напиши ему, скажи, что любишь и примешь любого, еще какой-нибудь романтической чуши, которая нравится ванилькам. А потом — мне его контакты срочно, — командует слишком самоуверенно. Я сдержанно киваю, соглашаясь, но про себя обещаю еще подумать и ни в коем случае не делать ничего на горячую голову. Ник умеет идеально заговаривать зубы и заряжать идиотской идеей — проходил это уже, чуть не уехал на Байкал прошлым летом, наслушавшись его болтовни.       Потом просто сидим пьем чай под непринужденный диалог. Я не против, но чувствую подвох, обычно если Ник заваливается ко мне поболтать, то так же быстро убегает, потому что у него график расписан буквально по минутам. А сейчас он какой-то потерянный, хоть и пытается не показывать этого. Старается задержаться у меня как можно дольше, и я наконец понимаю. Просто раз, и в следующую секунду без особых раздумий догадываюсь, что все не просто так. Сегодня у всех большой праздник и каждый стремится провести его с семьей, а гитару можно занести в любой другой день — тут явно что-то не так.       — Почему ты не с Александром? — спрашиваю слишком прямо для разговора с кем угодно, но только не с Ником. С ним лучше не юлить и не пытаться начать издалека, сказать сразу в лоб и не бояться обидеть. Даже если разозлится, то потом быстро остынет и даже спасибо скажет, что не держал сомнения в себе и сказал прямо. Худшее для Ника — это бесконечно думать, как человек к нему относится, догадывается ли о чем-то неприятном и не общается ли только из вежливости.       — Потому что у него дежурство, — отвечает, закатывая глаза, и прячется от меня за большой кружкой с чаем. Я могу почти напрямую почувствовать его эмоции, понять, что задел за живое — нечто вроде профессионального чутья: бывает такое, что чувствую «своего» саба даже в повседневных мелочах, а Ник пусть и был со мной не долго и никогда не считался по-настоящему моим, все равно я прекрасно разбираюсь в его реакциях. Сил не хватит манипулировать им, пользуясь этими знаниями, но просто как факты подмечаю. — Если бы в нашей правохоронительной системе существовало понятие «работник месяца», то Александр точно взял бы главный приз, — шипит с ненавистью.       — Тебя бесит, что он работает в Госнаркоконтроле? — пытаюсь угадать и промахиваюсь так крупно, что Ник давится чаем от смеха.       — Госнаркокартеля нет уже года три, сейчас это ФСКН, — поправляет меня, все еще продолжая кашлять от смеха. Пальцем ведет по кромке кружки, смазывая ярко-красные капли чая. — Нет конечно, что за бред. Меня бесит, что из-за того, что он формально не семейный, его ставят на все праздники. И как бы на всякие дни народного единства или восьмые марта поебать, но когда его запрягают в новогоднюю ночь, а он еще и не отказывается, я это ненавижу. Все нормальные люди празднуют с семьей, а к ненормальным я соваться не хочу. Едва держусь, чтобы не свалить из города, — рассказывает, нервно выстукивая пальцами по столу незамысловатый ритм.       — Но он же разрешает тебе уезжать. В чем проблема? — правда не понимаю его сомнения. Знаю разные случаи, в том числе и те, когда сабу и шага нельзя ступить без разрешения, вплоть до депривации органических потребностей, но у Ника с Александром другой случай. Не знаю, как у них было раньше, но сейчас Ник совершенно спокойно может поставить своего Доминанта в известность чуть ли не за час перед отъездом. Для меня — дикость, я даже самого сознательного в мире саба не отпустил бы без предварительной договоренности, когда он едет, куда и насколько, и обещания постоянно быть на связи.       — По умолчанию — да. Но сейчас он хочет, чтобы я остался в городе и подождал его до первого. А у меня еще после наркотиков осталась эта импульсивность, мне вечно надо все и сразу, а если мне скучно и все заебало, то я даже не замечаю, как «зайчиком» сажусь в электричку и ловлю попутку до Питера, чтобы погулять по крышам… ну, это в лучшем случае, — усмехается, а я не хочу даже спрашивать, что происходит «в худшем случае». Наверное, срывается автостопом по Сибири, а то и вовсе в другую страну. Про то, что он колется, даже не думаю, это для него уже давно в прошлом. — Ох, как Александр орет, когда видит очередной видос с крыши. Наверное, еще и поэтому запретил — не хочет, чтобы я сорвался под Новый Год, — жалуется, опять закатывая глаза, а меня слегка потряхивает от возмущения. Если бы Валя занимался таким экстримом, я бы сразу запретил, строго-настрого ради его же безопасности. У Александра же свои соображения, и я уважаю его как человека и все еще во многих моментах Наставника, но в этом я совсем с ним не согласен. Столько сил и нервов потратить на то, чтобы вытащить любимого человека из ямы, а затем разрешить ему прыгать по крышам — уму непостижимо!       — Прости, я тоже отмечаю с родными, вечером поеду за город, — решаю закрыть тему руфинга, чтобы не вступать в спор, который тоже непременно проиграю. В конце концов, я, будучи подростком, тоже что только ни творил: и по заброшкам, и по крышам шастал — и ничего, живой. В любом случае, это их личное с Александром дело и мне точно не стоит каким-либо образом воспитывать чужого саба. Если бы Александр полез со своими, пусть даже здравыми советами к Вале, я бы рвал и метал.       — О, нет, тебе не за что извиняться. Я просто дурак, потому что так ничего и не запланировал на день, наверное, потому что надеялся, что все резко отменится. У меня как-то, блин, в голове не укладывается, что в Новый Год мой мужик будет шарахаться по притонам. Оно раньше как-то наоборот было, — снова усмехается, но горько, и залпом допивает чай. — Если я мешаю… — пытается быть вежливым, а я только мотаю головой, показывая, что вовсе нет. В конце концов, мне тоже делать нечего, а ничего не делать вместе гораздо приятнее.       Ник — очень вежливый гость, когда чувствует, что навязывается, пусть даже безосновательно. Продолжает поддерживать непринужденный разговор, параллельно перемыв и оставленную в раковине посуду, просит разрешения приготовить мне обед, потому что видел у меня в шкафу какие-то специи и ему «пришла идея». Соглашаюсь и уже через десяток минут балдею от божественных ароматов с кухни, пока сам все-таки в ленивом темпе взялся за работу. Понимаю, что получаю с избытком заботы, которая предназначалась другому, но тем не менее не собираюсь от нее отказываться. Ник умеет либо ублажать другого, либо быть свободным, как ветер в поле. Просто сидеть и ждать на цепи, как верный пес — это верх жестокости наказания, которое вообще можно придумать для него. Поэтому сегодня я для него — отличная замена Александру, хоть и совсем не полная, у меня бы не хватило сил в реальности держать его в ежовых рукавицах.       А у меня свои корыстные цели — я вспоминаю, как хорошо, когда под боком есть кто-то заботливый и послушный. После Артура было особенно тяжело чувствовать, как сердце и дом на глазах покидает тепло, потом как-то забылось и сгладилось, из всех высоких желаний остался только тематический голод, который я глушил периодическими случайными встречами на один раз. А потом в моей жизни случился Валя, и меня переклинило на нем одном. Пытался как-то держать дистанцию, подчинить наши встречи расписанию, чтобы не сгорать от желания окончательно и бесповоротно утащить его к себе под крыло. Особенно сейчас, когда мой мальчик научился самостоятельной жизни и почти стал взрослым, потому что самое вкусное — это подчинять человека сильного, который уже понимает, что хочет только тебя одного. Гораздо приятнее заботиться о том, кто сам отлично справляется и только перед тобой беззащитен и податлив.       И все-таки не могу. Он — вчерашний ребенок и мой студент, а я паникер. Я просто не могу уйти посреди года, когда на мою ставку в течение следующего семестра рассчитывают, а ещё я взял и успешно веду курсовую и даже диплом у некоторых студентов, и их я никак не могу подвести из-за великой любви, которая, может, таковой и не является. Может, дотянуть формат, который есть сейчас, до конца года, а потом уже вместе с Валей решить, как лучше поступить: мне увольняться или ему переводиться в другой ВУЗ? В конце концов, ему проще что-то менять, пока только первый курс и ничего не понятно в будущей специализации. Если я неожиданно сорвусь и поменяю шило на мыло, то это вызовет вопросы, а если он, то это просто подросток ищет себя и все такое…       Потом понимаю, что не могу взвалить на него такую ответственность, что нужно самому как-то решить этот вопрос, потому что я в наших отношениях взрослый и я должен вывозить все дерьмо. Если бы это был ровесник ну или хотя бы парень с четвертого-пятого курса! Мысли давят. Единственное, что понимаю — это что не могу бросить Валю сейчас, это будет большая ошибка. Надо только решить, как нам сойтись с минимальными потерями. Понятно, что он переедет ко мне, тут даже вариантов быть не может. При этом пусть не отказывается от места в общежитии и даже оставит там часть вещей на случай неожиданно приехавших проведать родственников да и просто чтобы не привязываться ко мне так радикально, у него всегда должно быть место, куда он может уйти в случае чего.       Вот только когда это все устроить? Перед зимней сессией его точно трогать и напрягать переездом нельзя, он и так сам не свой от стресса в последнее время. Вот сдаст, поедет домой на каникулы, отдохнет и тогда будет готов на холодную голову принять решение… Или, может, сказать ему, что люблю и не хочу отпускать, но пока не могу предложить перейти на новый уровень как минимум до конца года? Просто попросить его потерпеть полгода в прежнем формате и надеяться на понимание… И уже сейчас понимаю, что так не выйдет, Валя пока еще слишком ребенок, чтобы смотреть так далеко и не придумать себе чего-нибудь плохого. Например, что я просто издеваюсь над ним и брошу по истечению оговоренного срока. Он уже раз высказал мне, что когда я встречаюсь с другим сабом, я так его пытаюсь унизить — у меня это прямо-таки засело в голове.       Вале не получится объяснить, что физическая близость в отношениях — вторичное. С Ником в конце обучения мне разрешили делать что угодно, за исключением некоторых табу вроде секса без защиты (думаю, еще и потому, что у него вряд ли получилось пройти через ад и не подхватить на память ВИЧ), но назвать его своим я не мог никогда, это просто физиология, всегда хотя бы на уровне чувств присутствует дистанция. А с Валей, хоть и стараюсь его лишний раз не трогать, я близок как никогда. Он отдается искренне даже когда просто по приказу встает на колени — это не заменить кем-то другим.       Кстати, этот другой неожиданно дает о себе знать. Кажется, сегодня день-опровержение того, что Новый Год — это семейный праздник. Чувствую себя последней сволочью, когда соглашаюсь встретиться с Ярославом — человеком по всем канонам идеальным, семейным, дипломированным врачом-терапевтом. Пример того, как можно выбрать карьеру и одобрение общества, а не сложный запутанный мир БДСМ, где стабильные пары вроде Ника и Александра — это скорее исключение, чем правило. Я, кажется, знаю Ярослава всю жизнь, пересекаясь сначала в одном районе и школе, а потом и в универе, только учась на разных факультетах. Я понятия не имею, кто он для меня, вроде никогда не был другом и тем более любимым человеком, но по странному стечению обстоятельств хотя бы раз в неделю он уламывает меня на сессию. Не знаю, как ему удается избегать неудобных разговоров с женой и знает ли она о таких увлечениях, вообще занимаются ли они сексом или дочь Лида — это плод единственной брачной ночи и душевной травмы Ярослава, как гея до мозга костей.       Ярослав тянется через мою жизнь красной нитью, и я не уверен, что это хорошо. Ник справедливо называет его мразотой за то, что ведет двойную жизнь, делая несчастными всех вокруг, а я хотя бы на словах могу оправдать его. Наверное, потому что и себя таким образом пытаюсь оправдать. Должна же быть хоть какая-то логика в том, чтобы даже будучи в отношениях с сабом, который кажется мне идеальным (например, Артур поначалу), все равно бежать к нему и практиковать кустарное насилие в отелях-клоповниках. А сейчас, когда у меня нет постоянного партнера, эти встречи стали особенно частыми и регулярными, Яр даже шутит, что стал моим сабом. Только никакой он не саб. Когда тайком встречаешься в гостиницах, куда обычно приводят блядей, и вытягиваешь по спине ремнем, а затем имеешь почти без смазки — это сумасшествие, а не БДСМ.       И когда я вдруг бросаю свои дела и активно пытаюсь выпроводить Ника, он мгновенно все понимает и упирается, угрожая, что расскажет все Александру, а еще — моему любимому мальчику, не дожидаясь, когда он сам узнает. Сравнивает мое помешательство с наркоманией, но я только шикаю на него, пользуясь его слишком уязвимым положением, когда он еще не до конца переключился между мной-Александром, которому он с любовью готовил обед, стараясь быть тихим и не мешать работать, и мной-Владом, на которого можно и матом наорать, если что-то не нравится. Он мгновенно затыкается и собирается на выход, ворча по мере того, как приходит в себя. Просит меня все-таки поесть то, что он там наготовил, и убрать в холодильник, а не бежать к Ярославу сломя голову по первому зову.       Я все равно обнимаю его на прощание и благодарю за заботу. После с удивлением обнаруживаю идеально чистую, просто вылизанную до блеска кухню и аппетитное овощное рагу с мясом в небольшом казане под крышкой. Я захлебываюсь слюной, потому что терпеть не могу готовку и функции повара у меня в доме выполняет старенькая мультиварка, которую Ник искренне презирает, называя адской машинкой и угрожая такую же купить Александру, если он еще раз скажет, что еда как-то не так приготовлена — чтобы почувствовал разницу и понял, что такое на самом деле приготовленное без души блюдо. А мне как-то наплевать на то, что за секретный ингредиент Ник добавляет по ходу, частичку души или плевок яда, а то, что он волшебник — это факт.       Александру вообще очень повезло с ним, как бы странно это ни звучало, все-таки несмотря на своеобразный характер и манеру вечно куда-то пропадать, он на удивление хозяйственный. Может, воспитан так своим Доминантом, но быть настолько внимательным к деталям, мне кажется, нужно с рождения. Вот Валя бы, наверное, так не смог, он послушный и исполнительный, но внимательности ему катастрофически не хватает. Судя по его рисункам, сделает все достаточно хорошо, чтобы не было причин обругать за лень, но вымерять все по линеечке и трястись над идеальностью не сможет, даже если сильно испугается наказания. Я не хочу опять мучительно думать, что делать с тем, что есть между нами, но думаю и мучаюсь. Написать ему, что люблю и хочу наконец сдвинуться с мертвой точки?       Но вместо этого еду на встречу с женатым мужчиной, который в очередной раз приглашает меня в клоповник, где единственный плюс — никто не спросит, почему двое мужчин берут номер на двоих с большой кроватью и покидают его через пару часов. Одеваюсь поприличнее, чтобы сразу после этого поехать на праздничный ужин с родителями. Из девайсов — только ремень в брюках, как я думал, но по приезде с шоком увидел, как Яр тащит закрытое тряпкой ведро, в котором позже обнаружились розги — самостоятельно заготовленные тонкие прутики, вымоченные в соли. Он смеется, видя мое замешательство, и неловко ерошит свои короткие волосы, уже седые, но окрашенные совсем не к лицу в темно-коричневый цвет.       — Ну ты же умеешь! Тоже мне, перестраховщик, — ворчит, пытаясь уговорить меня пойти на это. Да, я умею, но боюсь заниматься этим с Ярославом, пусть даже он очень вынослив и привычен к боли. Он просто не понимает, что такое стоп-слово и зачем оно, а самое главное — не хочет понимать. Была у меня безумная идея сделать Ярослава своим сабом, еще когда у него не родилась дочь и была вероятность увести его от мегеры, с которой его познакомили родители и заставили жениться, не дав опомниться. Он же только корчил рожи и ныл, что это занудство, когда я пытался объяснить ему правила.       — Я хочу, чтобы было стоп-слово, — прошу без надежды, потому что даже если Ярослав согласится, то использовать его не будет — проходили. Сколько раз я сам останавливал сессию или резко снижал обороты, чтобы не угробить этого любителя пожестче, для которого изнасилование без стоп-слова — это вечная голубая мечта, а попытки уговорить его на хоть какие-то правила заканчиваются лишь формальным согласием.       — Да пожалуйста! Зеленый, синий, фиолетовый — какое хочешь, — издевается, одним движением закрывая хлипкую дверь в номер и подскакивая ко мне. Начинает расстегивать мою рубашку, скрупулезно все мелкие пуговички. Я закатываю глаза, особо и не разочаровавшись таким ответом, на иное и рассчитывать не стоило. Разрешаю поцеловать себя в губы и облапать освобожденный от рубашки торс, прежде чем скомандовать ему раздеться самому и согнуться над кроватью, уперевшись ладонями в жесткое серое покрывало в жутких пятнах и дырах. Я должен бы кривиться от отвращения, но всему вопреки такой экстрим только разжигает возбуждение. Все-таки в БДСМ слишком много условностей и ограничений, настоящему садисту в этих рамках скучно.       Я абсолютно не тороплюсь, сначала проверив присутствие минимальной аптечки в сумке у Ярослава, потом осматриваю розги и выбрасываю самые неудачные, с крупными заусенцами или слишком толстые — как по мне, они все не очень, но в итоге за свою работу отдуваться Ярославу, а я просто стараюсь свести все роковые риски к минимуму. Если бы это был Валя — тот, кем я дорожу гораздо больше, то он услышал бы мое твердое «нет». А на дискомфорт Ярослава наплевать. Тот, кстати, обиженно сопит в своем положении, но не двигается, терпит, пока я не спеша раздеваюсь почти полностью, чтобы не испачкать одежду. Еще раз оглядываю обстановку отвратительной комнаты на двоих с потрепанной мебелью и висящей в воздухе пылью, пытаюсь на ходу продумать сцену.       Все-таки решаю начать с ремня в качестве разогрева, а затем попробовать применить розги, но если будет сильно орать и брыкаться, то остановиться. Потом он наверняка захочет секса, но я не горю желанием иметь его. Вообще жалею, что снова согласился на подобную встречу. Ведь это чистое безумие, если бы Александр узнал, чем я занимаюсь, обязательно сказал бы, чтобы я не позорил его имя и бросил подобные развлечения. Не для того он меня учил, чтобы я в таком дерьме с недосабом пытался изобразить порку розгами с помощью отвратительных заготовок. Мое счастье, что Ник до сих пор молчит о моем «хобби» и пытается только словами убедить меня остановиться.       Я немного зло начинаю бить ремнем по тощей заднице. Автоматически начинаю со слабых ударов, только потом избивая в полную силу. Меня потряхивает от хлынувшего в кровь адреналина при первых несдержанных стонах. Командую заткнуться и продолжаю доводить кожу до лилового цвета, ненавидя себя за то, что упиваюсь властью в такой ситуации. Чистая идеальная сессия с идеальным сабом, которого выдрессировал кто-то другой, не приносит столько удовольствия, как вот это — острый непередаваемый кайф, который подогревается еще и запретностью происходящего. Что-то такое есть и с Валей, но если с ним вечно приходится сдерживаться и постоянно следить за собой, то сейчас можно почти полностью отключить голову.       Ярослав привычен к ремню и ноет только раз, прося, чтобы я уже не томил и перешел к «самому вкусному». Чтобы успокоиться и не забить этого наглеца до смерти, приходится вызвать образ Вали, а точнее — не запирать его и разрешить себе сравнивать. Если бы я не блокировал мысли о нем, то бесконечно бы вспоминал и мучился раздумьями. Сейчас я пытаюсь быть так же осторожен, как был бы с ним, ну хотя бы на толику. В конце концов, для Ярослава розги тоже впервые… Но, может, мне стоит наоборот испугать его, чтобы не лез ко мне с очередной идиотской идеей. А то как-нибудь притащит мне кнут, а я ведь и соглашусь. Конечно же умею работать с ним, учась у человека, для которого работа с кнутом — это коронный номер, просто невозможно обойти этот момент. Это со стороны красиво, но когда держишь девайс, которым при должном старании можно переломать кости и отбить внутренние органы, вызвав почти мгновенную смерть — страшно.       Розгами, вообще-то, в такой помойке работать тоже страшно, но Ярослав переживет. В случае воспаления сам себе все обработает и пропишет антибиотики, за него я полностью спокоен. Вот Валю боялся отпускать в общагу даже с небольшой анальной трещинкой, потому что он ребенок и ни черта себе не обработает сам. О чем вообще говорить, если он насморк лечит уже месяц? Вот еще одна причина, по которой с ним не стоит связываться и хорошо бы расстаться, пока не поздно… ну или наоборот забрать к себе под крыло и самому следить за его здоровьем. Ничего я не решил, после Ника чуть сдвинулся с мертвой точки, но теперь опять там, с чего начал: настолько в растерянности, что не хочу лишний раз даже думать об этой проблеме.       Ярослав уже натурально воет под ударами, но терпит, мазохист конченый, как назвал бы его Валя. Сколько прутов уже измочалил, из алых полос уже по бедрам сочится кровь, а он все молчит и даже не пытается меня остановить хотя бы словом «пожалуйста» — вот это для него настоящий стоп, а не стандартное «красный», над которым он издевается. Вот Валя, мой золотой прекрасный мальчик, твердо усвоил стандарт и в самые тяжелые моменты и не думает паниковать, сразу говорит правильный «пароль», как же с ним легко в этом плане. Ярослав слишком своевольный и капризный, Артур был слишком послушным и никаким по характеру в постели, а вот Валюша идеальный. Прекрасно дрожит от боли, но терпит не из упрямства, а усилием воли погружаясь в транс, как усвоил еще с первой настоящей сессии. Идеально стоит на коленях, идеально смотрит и зовет по имени…       А я возбуждаюсь даже просто от мыслей о нем. Дрочка уже совсем не помогает, пытаться не отдаваться ему в ответ, не погружаться с головой в сессию вместе с ним у меня не получается тоже. Каждый раз я едва держусь, чтобы не совершить что-то такое, после чего наши отношения никогда не станут прежними. Все повисло в крайней точке между нами, словно время вдруг остановилось, и ни туда, ни сюда. Когда я уже решусь что-нибудь сделать? Никогда, подожду, когда он сам попросит больше не встречаться со мной? Я бесхребетный, мне просто страшно именно сейчас, когда жизнь дает крутой поворот, сделать неверный шаг.       Я наблюдаю за тем, как Ярослав начинает откровенно рыдать исключительно от боли — катарсисом тут и не пахнет. Валя плакал от порки ладонью, потому что расчувствовался и на первый раз слишком близко подпустил меня и сам испугался такой своей открытости. А Ярослав просто на грани и едва не в истерике. Думаю, что вот сейчас бы идеально пройтись парой ударов ремня по свежим ранам, чтобы он завыл от контраста и наконец сам попросил закончить, да только мне лень потом отмывать кожу от крови. Я понятия не имею, как он будет сегодня сидеть за праздничным столом, сдержанно улыбаться жене и врать ребенку про Деда Мороза, поедая оливье, с таким месивом на заднице. Останавливаюсь не менее чем на минуту, чтобы распробовать его всхлипы и болезненные стоны. Даю отдохнуть, прежде чем, навалившись всем весом, подрочить этому горе экспериментатору.       То, что у него стоит — это абсолютно ничего не значит. У него всегда стоит, даже если обожжет руку утюгом или споткнется, содрав колено об асфальт — истинный мазохист в самом крайнем своем проявлении. Это не моя заслуга, я наоборот сегодня сделал все, чтобы испугать и отвадить раз и навсегда соваться ко мне. Почему он вообще сегодня подставляет зад под розги вместо того, чтобы резать салаты и смотреть «Иронию судьбы» вместе с женой? Почему настолько хладнокровно относится к своей безопасности и думает, что если бью я, то ничего случиться не может? Ну что он за человек такой, запутавшийся и вечно страдающий, на сто процентов никак не решающийся уйти либо в семью, либо от них? Наверное, я чувствую ненависть к нему как раз потому, что сейчас поступаю так же: не могу ни бросить Валю, ни сделать до конца своим, так что мучаю себя и его. И Ярослав как-то балансирует, причем достаточно успешно, а у меня не получится, и, наверное, это и к лучшему.       Откинув серое покрывало, укладываю Ярослава на ужасные синие простыни в цветочек. Обрабатываю кровавые раны трясущимися руками. Ярослав дошел до пика боли и свалился с него вместе с оргазмом, а я все еще напряжен до предела. Я ненавижу себя и ненавижу его за то, что все так, я понимаю, что крупно накосячил и продолжаю это делать на протяжении уже полугода. Бросил Артура, долго откладывал поиск нового саба, стал слишком часто соглашаться на встречи с Ярославом и совратил студента. Ну и какой будет мой следующий шаг? Бросить работу и окончательно уйти в безумие или расстаться с Валей и опять начать все сначала? Мне уже тридцать, а я все еще меняю партнеров как перчатки.       — С Днем рождения… забыл поздравить, — бормочет Ярослав. Становится тихим и уязвимым после оргазма, я собственными руками сбил с него спесь и теперь отвечаю за то, чтобы держать его за руку и не дать чувствовать себя одиноким, обнимать лежащего на животе и успокоить после того, как фактически сорвался на нем. — Спасибо. Было охуенно, вспомнились деньки, когда тебя еще не испортили в БДСМ тусовке «правильностью» и «безопасностью», — ворчит, подкладывая мою руку себе под голову.       Чувствую ладонью пот и колкую щетину, а также неприятное горячее дыхание, но терплю, потому что это правильно. От Вали сразу после сессии сбегаю именно потому, что это слишком близко, тут никак без прикосновений. Раз позволил себе гладить его после, ерошить волосы и целовать в лоб, а потом ненавидел себя за столь близкий контакт. Потом ненавидел себя за то, что просто ухожу и подвергаю его риску сабдропа. В сессии важно все, от самого начала и до конца. И даже с Ярославом пытаюсь нежничать, хотя он явно болен и любит, когда агрессивно и жестоко, а с Валей не могу, заставляя его с тяжелым сердцем уходить из моего дома. Мой бедный мальчик… Всю скопившуюся нежность дарю тому, кто рядом — Ярославу, который наоборот морщится и просит не ограничиваться полумерами вроде поглаживаний и наконец отыметь.       Я же тяну его с собой в душ и после накладываю повязки. Не хочу его абсолютно, тем более что времени совсем не осталось. Прощаюсь, пытаясь поцеловать в щеку, но он изворачивается так, чтобы коснуться губами, еще раз благодарит меня. Оставляю его отлеживаться, оставив на тумбочке свою долю за номер — как шлюхе. Мне жаль его, действительно и без прикрас. Когда был моложе, думал, любит ли он меня и что вообще происходит, каким магическим образом этот парень постоянно оказывается рядом, но со временем понял, что тот просто плыл по течению. Наверняка чувствовал, что я гей и люблю пожестче, вот и тянулся ко мне. Потом поднялся вопрос о том, что он холостяк в двадцать пять и не имеет никакого представления о своей будущей жене — тогда его жизнь взяли в руки родители и устроили все. Даже на лечфак его скорее всего отправил отец, который по иронии судьбы тоже терапевт. Он в клетке не потому что стремился к такому положению, а потому что банально ничего не делал.       Но я же не такой, в ситуации, когда меня хотели силой сосватать, я нашел в себе силы совершить каминг-аут, чем раз и навсегда закрыл все подобные разговоры, я сам выбираю свой путь. Так почему не могу выбрать мальчика, которого люблю, и выкинуть наконец из жизни такого удобного и вечно под рукой, но бестолкового Ярослава? Почему вот этому капризному и совсем меня не слушающему парню разрешаю быть рядом, а умнице, самому послушному и исполнительному мальчику отказываю? Я знаю, какой выбор будет правильным, но словно утыкаюсь в упругую стену из пищевой пленки — прорваться можно запросто, но я не знаю, будет ли это хорошей идеей и не станет ли мое решение импульсивным. Бросать работу или нет? Я разрываюсь между всеми «за» и «против», пока еду за город на дачу к родителям. Не самое лучшее расположение духа для того, чтобы общаться с семьей, но сослаться на болезнь и остаться дома — еще хуже, я тогда просто утону в тяжелых мыслях.       Успокаиваюсь, пока медленно качусь по пустой дороге, слушая указания навигатора. Подъезжаю даже раньше, чем рассчитывал, и сталкиваюсь на въезде с сестрой, которая агрессивно сигналит мне, вынуждая посторониться. Вечно она лезет вперед, вечно сама, никогда не признает себя неуспешной хоть в чем-то и чужое лидерство — неудивительно, что муж от нее буквально сбежал. Исправно платит алименты, видится с сыном, но к Алине и на метр не подходит. И, как ни удивительно, я ему завидую. Моя сестра невыносима, но просто вычеркнуть ее из своей жизни я не могу, приходится видеться хотя бы на семейных торжествах. И, думаю, это взаимно.       Взгляд, которым она одаривает меня, пробирает до мурашек. Ковыляет, неловко переваливаясь на перенапряженных, согнутых под неправильным для походки углом ногах, чтобы вытащить ребенка из машины. Я бы помог, но если она сама, так сама — спорить себе дороже. У нее ДЦП, ей объективно сложно делать некоторые вещи, но нет, она все сама, а на каждого по-человечески сочувствующего смотрит как на потенциальную угрозу для своей свободы. Я понимаю ее чувства, она не хочет, чтобы в ней видели прежде всего инвалида, хотя все ее проблемы сейчас заканчиваются только на сложностях с походкой и небольшом перекосе в плечах — это не страшно, ей не нужна помощь в передвижениях или повседневных мелочах, но вытащить трехлетнего ребенка из детского кресла порою сложно даже полностью здоровой девушке, а Алина неадекватно оценивает свои возможности.       Мне больно смотреть, как она цепляется за перила, волоча на руках ребенка. Ну почему нельзя просто хотя бы раз принять помощь? На самом деле, ответ несложный: у нее явно какое-то ментальное расстройство. Я не врач, но похоже на то, что у нее сдвиг по фазе, но на любые осторожные намеки на необходимость пойти если не к психиатру, то для начала хотя бы психологу, она реагирует крайне агрессивно. Для нее — все вокруг враги, кроме драгоценного сына и иногда родителей, но и их порою доводит до белого каления ее упрямство, они ведь тоже люди. Впрочем, когда мама встречает нас, то дарит одинаково крепкие объятия нам обоим.       Естественно, мы прибыли слишком рано и Алине пришлось помочь маме нарезать салаты, а мне маяться без дела, потому что с кухни меня выгнали, чтобы не путался под ногами. Малого освободили от одежды и отпустили ползать по зеленому ворсистому ковру посреди комнаты с широким диваном и креслом-качалкой в углу — мечта отца, мол, «буду на пенсии качаться», а в итоге в него никто так и не садится. Оно — как машина времени, как проклятье, которое забирает последние силы и веру, что ты еще в самом расцвете и вообще вся жизнь впереди. Я еще в магазине, когда помогал выбирать, понял, какая эта дрянь, только сев в неустойчивую ротанговую конструкцию и мгновенно почувствовав себя старым, а мне ведь тогда было всего двадцать пять или около того. Адскую качалку застелили уютным пледом, и теперь она просто как декор, как напоминание, что они уже не молоды и дом им подстать — с кучей старья.       Слушаю, как женщины гремят посудой, рассуждая о том, как лучше что-то приготовить и как накрывать на стол, в той части комнаты, где небольшая кухонька и большой обеденный стол на всю семью. Сам же прилег чуть дальше на диван, включив телевизор, где преувеличенно радостно рассказывают о том, что в Иркутской области уже давно встретили Новый Год, а в Красноярском крае вот прямо сейчас поднимают бокалы. Все новости преувеличенно жизнеутверждающие, мол, вот, мы пережили еще один год, который для страны несомненно был трудным, но зато продуктивным. Убавляю громкость до минимума, просто чтобы кто-то бубнил на фоне, от безделья закапываюсь в сообщения, чтобы каждому отправить поздравление в ответ.       От Вали — ничего, но это, наверное, даже и к лучшему. Не хочу поддерживать с ним такую приторно-милую обязательную переписку. Каждое сообщение — по делу, в каждом — его боль или сомнения, благодарность и гордость за свой успех. Я так люблю этот сам собой сложившийся уют, что иногда просто перечитываю нашу переписку, слушаю его голос в тех немногих сообщениях, которые он рискнул записать, а не напечатать. Очень жалею, что в приложении не записываются звонки — их бы я тоже переслушивал: первый просто ради удовольствия, чтобы не раз и не два подрочить не просто под воспоминания, а под его дрожащий голос и прерывистое дыхание; последний же, когда несправедливо накричал на и без того перепуганного мальчика, надумав себе всякого, переслушивал бы просто в назидание, чтобы больше никогда так не делать и все свои страхи оставить внутри, не сваливая все на ребенка.       Негатив — это последнее, что он от меня ждет. Светится от счастья от одного «молодец», так что хочется постоянно говорить ему, какой он замечательный, но — нельзя, а то еще перехвалю и заставлю вернуться назад, к самому началу. А еще он боится моей строгости и недовольства, до слез близко к сердцу принимает замечания, как будто вовсе не понимая, что иногда я играю сурового воспитателя. Иногда не ругать, а по-доброму смеяться хочется над его рассеянностью, когда непонимающе хлопает длинными, совсем как у девочки, ресницами и клянется, что не помнит о приказе или обзывает меня в ежедневнике странной, непонятно откуда потянувшейся кличкой — «Романыч». Получается, вот так он меня мысленно называет, как какого-то столетнего деда, и никак это ни ремнем, ни криком не выбить.       С другой стороны, было бы странно ждать, что он даже наедине с собой будет меня называть по имени-отчеству, скорее всего как услышал или прочитал обо мне в первый раз, так и запомнил и уже давно не воспринимает меня как вечно всем недовольного препода. Я, блин, на это надеюсь. Иначе как выстраивать с ним отношения, если он изначально видит меня на недосягаемой высоте над собой? Для дисциплины такая дистанция полезна, он никогда не будет себя вести так же нагло, как, например, Ярослав, но одновременно это помешает эмоциональному контакту. Не сможет мой мальчик раскрыться перед каким-то «Романычем», который занижает ему оценки и требует идеальный альбом к следующему коллоквиуму. Вот и еще один аргумент в пользу того, чтобы уйти из универа и окончательно перестать ассоциироваться у Вали с педагогом.       Нервно кручу в руках телефон и не могу решиться написать ему что-либо. Нужны вообще ему мои признания за несколько часов до Нового Года? Может, он уже радостно напивается с друзьями. С тем другом, с которым он регулярно дерется, притаскивая на себе чужие, поставленные не мною, синяки, но потом так же благополучно мирится с ним до новых синяков. Мне не нравится то, как Валя говорит о том парне, я понимаю, что что-то тут не чисто и хотя бы с одной стороны любовный интерес точно имеется, а вот отвечает ли ему Валя взаимностью — большой вопрос. Я не запрещал ему встречаться с другим, трезво рассудив, что пока у Вали ко мне только страх и немного осторожной благодарности, не стоит накидывать на него лассо, тем более что я сам не без греха и полгода на благородной дрочке точно бы не протянул. Но я просил предупредить меня, если что-то такое наметится — а он молчит.       А я не буду спрашивать и тянуть признание клещами, а уж тем более подозревать во лжи. Главное — доверие. Если Александр больше не таскает Ника в наркодиспансер на анализы, то и я свою панику и эгоизм должен усмирить. Совсем не дело не доверять мальчику, который, дрожа и заикаясь, скажет про любой свой самый страшный косяк, а уж когда знает, что я разрешил ему измену и даже косо не посмотрю в ответ, ему незачем скрывать. Все — просто моя паранойя, потому что я вбил себе в голову, что старый и совсем не нужен студенту-первокурснику, что он обязательно соблазнится ни к чему не обязывающим романом с ровесником и бросит меня — потому еще, наверное, не признаюсь ему, что хочу большего, чем то, что есть сейчас. Боюсь отказа, даже видя его недовольное сопение и почти слезы в ответ на мою холодность. Не хочу твердо решить так круто изменить свою жизнь ради него, но уткнуться в стену. А что если его «люблю» — это просто капризы, а настоящего предложения быть вместе он испугается? От этой жрущей неопределенности хочется орать.       И все-таки решаю, что до сессии не буду вываливать на него свои чувства, пусть лучше готовится к экзаменам и не забивает голову лишними проблемами. Я буду чувствовать себя последней сволочью, если из-за моих идиотских признаний он нахватает троек или вовсе отправится на пересдачу. Пусть занимается, спокойно все сдаёт, побудет дома на каникулах, а с началом нового семестра можно будет поднять вопрос о сближении. А до этого как раз стоит хорошо подумать, как это осуществить, нужно ли тащить его к себе или пока просто попросить потерпеть пару месяцев, пока я не утрясу вопрос с работой… Ужасно заставлять моего мальчика мучиться так долго, как и привязывать его к себе, ничего не обещая, но пока все, что могу сделать — это поздравить с Новым Годом и пожелать самого лучшего. Деликатно напомнить о себе и показать, что всегда рядом, даже сегодня, когда все вокруг заняты.       Знаю, что на Новый Год по наставлению брата остался в общаге и не поехал домой. По моему мнению, правильно сделал, нечего на какие-то пару дней ехать в другой город вместо того, чтобы потратить это время на подготовку к экзаменам. Но Валя слишком привязан к семье, чтобы спокойно принять это, на нем просто лица не было, когда рассказывал мне о том, что остается в Москве. Вот уж для кого Новый Год — действительно важный праздник. Он так искренне удивлялся, что я не принёс домой труп дерева или не выставил пластиковое ничтожество наподобие того, что я сейчас наблюдаю в углу у телевизора. Мне, по большому счету, наплевать на эти атрибуты праздника, а для Вали ритуалы — это святое, так же как «особенность» этого дня.       Ребенок, который уже конечно же не верит в Деда Мороза, но хотел бы до сих пор получать подарки под елочку. Застрял в возрасте где-то семи лет не по уму, а морально, а я пытаюсь заставить его экстренно повзрослеть, перескочив подростковый бунт. Надеюсь, что поработал с ним достаточно деликатно, но тщательно, чтобы он, вдруг осознав свою независимость, не ударился во все тяжкие. Пока что все идет очень хорошо, даже слишком, и я почти жду подвоха. Ну не может быть так, что за все время мы лишь раз серьезно поругались, и то из-за банального недопонимания. Даже с податливым Артуром возникали конфликты, а Валя слишком хорошо принимает все мои желания.       Когда не поддается страхам и сообщает мне все о своем состоянии, он просто золото, а не саб. Я пока не знаю его тела и спросить не могу, потому что стал первым для Вали, а потому могу только аккуратно прощупывать почву тем, что мне самому нравится. И не может быть простым совпадением, что каждым экшеном попал прямо в точку. Он любит подчиняться и делать в точности, как говорит партнер, нравится боль, хоть он еще сам не до конца понимает свои чувства и боится, но это поправимо, но главное — это его «мне понравилось» в ответ на удар по щеке. Честно, тогда это был мой импульс, я вовсе не хотел давить Валю тогда еще и психологически, знал, что с него и стека хватит с лихвой, чтобы осознать свои ошибки, но так устал уже делать ему замечания по поводу губ, что решил если и не поиграть в унижение, то хотя бы как следует испугать. А в ответ — «мне понравилось».       Я знал про его подобные фантазии, но считал это всего лишь бредом неопытного саба по тому, что со стороны смотрится красиво. Они все смелые поначалу, а когда пытаешься не просто игриво потаскать за поводок, а попробовать волю в бараний рог скрутить, так читаешь порою в глазах животный ужас и даже брезгливость. А потом аккуратный разговор о том, что не надо так жестоко и вообще впредь если д/с, то «бархатный». Мои кивки и обещание быть помягче, а потом расставание, потому что теряется всякий огонь, когда саб в ответ выстраивает стену. А Валя сам отдается и пока очень боится своих желаний, я вообще в шоке, что ему хватило смелости признаться самому себе и мне, что ему нравится что-то подобное, но лихорадочный блеск в глазах и «мне понравилось» вмиг охрипшим голосом невозможно подделать. Такого надо хватать и не отдавать никакому Родиону, который этот «дикий» алмаз, вместо того чтобы огранить, просто в порошок сотрет. В идеальную пыль, которая будет стелиться под ноги и принимать любые формы по одному слову, совсем никак эмоционально не откликаясь.       Вале же все это нравится, но раскрывать его талант надо постепенно, чтобы не испугать одномоментным выворачиванием наружу всех потаенных желаний, которые большинство людей вообще предпочитают отрицать… Как и я отрицаю свой очевидный не только исследовательский интерес к Вале. Потому что если самому себе признаться, что люблю, а не просто хочу его тело, то вся моя рациональность летит к чертям и я мгновенно становлюсь трусливой мразью. Как когда искал чувств и взаимности в свои неугомонные двадцать и каждый раз, как в первый, переживал из-за очередного расставания по причине «не сошлись характерами», что на самом деле значило «ты монстр, Влад, я тебя боюсь», так и непременно думал, что если появится мистическая вторая половинка, то непременно разделит все мои желания и это будет настоящая любовь, у которой нет условий и срока годности. А теперь, когда что-то такое замаячило, то я просто бегу, потому что место в «пафосной шараге» мне дороже? Ник бы плюнул мне в лицо в ответ на такие заявления.       Но вместо того, чтобы сделать правильные выводы, ничего, ни единого слова не говорю своему мальчику, только сдержанная почти отписка на тему Нового Года, нового счастья и пожелания продолжать работать над собой. Получается сухо и неискренне, но решаю, что пока пусть лучше так, чем я наговорю красивых и несомненно желанных для него слов, а потом придется брать их назад из-за того, что не успел подумать и взвесить все противоречия. Я бы очень хотел чтобы все было проще и Валя с работой никак не пересекался. Спать с мужчинами и практиковать БДСМ тоже для преподавателя рискованно, но если делать все за закрытыми дверями, то никто и не узнает. А Валю мне приходится ругать и хвалить на парах, как-то его оценивать, при этом стараясь это делать не в контексте наших отношений, что получается слабо. Специально перечитываю его работу по несколько раз, выискивая ошибки, чтобы потом не винить себя за возможно намеренное подыгрывание. И в итоге я обнаруживаю, что откровенно заваливаю одного из лучших учеников, что совсем не есть хорошо.       В итоге, я зажал ему автомат и понятия не имею, как буду принимать у него экзамен. Лишь бы ему хватило ума не побежать ко мне на сдаче, понадеявшись на то, что так будет привычнее и меньше нервов, а у меня получится достаточно ненавязчиво спихнуть его другому принимающему. Я постоянно мучаюсь сомнениями, достаточно нейтрально ли общаюсь с ним в университете, не было ли косого взгляда или предательски проскочившего «Валя» при публичном обращении. Поэтому к нему всегда только по фамилии, как к школьнику, и преувеличенно сухо, так что его одногруппники думают, что он конкретно провалился с рисунками осенью, вот я и бешусь до сих пор. Но пусть лучше так, чем подозревать меня в выделении любимчика, который в приватной обстановке демонстрирует передо мной совсем не те навыки и умения.       От него нет ответа, но я и не надеялся, время уже близится к девяти, что для некоторых уже самый разгар праздника. У нас же дома не так, за стол садимся довольно поздно, чтобы не наедать бока и не напиваться до чертиков от скуки. Каждый в делах: отец читает в комнате на втором этаже, сестра с мамой заканчивают готовить мегаужин, а я страдаю от безделья, изредка запрещая Алининому карапузу тащить в рот всякую дрянь. Она же испепеляет меня взглядом при любой попытке прикоснуться к ее драгоценному сыну, как будто гомосексуальность передается воздушно-капельным путем.       А потом тихое семейное застолье с несколькими тостами за здоровье, счастье и прочее под мамину запеченную индейку — очередной кулинарный эксперимент. Даже отец пьет, хотя я был против и всеми силами старался отговорить, но он же упертый и на здравое замечание, что кардиостимулятор и алкоголь, особенно в его возрасте, несовместимы, отвечает только: «Жить тоже вредно — от этого умирают, — приправляя все еще и попыткой пристыдить меня: «Я что, не могу выпить с именинником?» Ненавижу это слово «именинник», от него тащит безнадегой, особенно когда тебе уже тридцать и каждый произносит тост о том, какая это круглая дата и вообще вход в новый этап жизни. Жизни с кардиостимулятором, артритами и одышкой, видимо.       Мама очень осторожно намекает на то, что пора бы уже обзавестись спутником жизни, хотя я не уверен, что она обрадуется, если я ей приведу в качестве зятя того же Валю. Отец же ее всячески поддерживает и как будто специально говорит максимально расплывчатыми фразами, так что я уже который год не могу понять, знает он про меня или до сих пор надеется на внуков. Сестра бурчит что-то очень шаблонное и вежливое, лишь бы к ней не было никаких вопросов, хотя я знаю, что она в гробу видела мои любовные похождения. До сих пор периодически без предупреждения наведывается ко мне, чтобы в очередной раз наорать за «чужого» мужчину и его вещи в доме, а еще призвать меня хотя бы постесняться ребенка… которого она сама же с собой притащила, чтобы потом сказать, что я на него неправильно влияю… да, я понятия не имею, что у нее в голове. Сдержанно улыбаюсь, поддерживая легенду для отца о том, что у нас с Алиной просто великолепные отношения. Мама же все понимает, но предпочитает просто отстраниться и молчать в надежде, что мы когда-нибудь сами все уладим.       Потом ленивый разговор о том-о сем, но в основном об итогах года, во время которого я могу позволить себе отвлечься на входящее от Вали. Прочитать его такое нежное и осторожное ответное поздравление и задать ему вопрос, почему он в такой час еще способен что-то печатать. В ответ получаю милое признание в том, что он празднует тихо наедине с собой и каким-то фильмом, а выпьет сегодня только шампанское под куранты — и горжусь им, и не могу не представлять его, домашнего, в пижаме под одеялом. Такого только тащить к себе и заобнимать до смерти, я бы сам хотел праздновать так же, наедине с любимым и вдали от этой суеты и новогоднего обращения от царя по зомбоящику. Но вместо того, чтобы сказать ему это, только как-то нейтрально прощаюсь, когда мама на меня, совсем как на маленького, ругается за телефон за столом.       Застолье заканчивается только в два или три ночи. Я, едва подавляя зевоту не от скуки, а от банальной усталости, помогаю убрать со стола и плетусь в одну из комнат на втором этаже. В голове мысли все плывут, больше о Вале я даже не вспоминал, отрубившись почти сразу, как коснулся головой подушки.       Зато поутру протрезвел мгновенно. Когда по насмешке судьбы проснулся достаточно рано, даже не за полдень, и прочитал только что пришедшее сообщение: «Я не хочу больше встречаться с Вами», — сухая констатация факта.