Десять солнц

      В первые секунды, даже первые часы и дни, Лань Ванцзи, не ожидавший этого ответа — не ожидавший даже собственного вопроса, — не знает, что делать. По его лицу этого не заподозрить, но он теряется так же, как терялся когда-то с Вэй Ином и не оставалось ничего больше, кроме как цедить: «Убожество!» Он решает идти в ту же сторону, к Пристани Лотоса, — дорога не хуже других. Су Луаня ничуть не смущает то, что в их путешествии нет ни смысла, ни цели.       Имя «Лань Ванцзи» Су Луаню ничего не говорит; то ли от того, что он не особенно учён — даже читать не умеет, — то ли от того, что заклинатели всё больше отдаляются от людей, запираются в тайных местах, а Низвержение Солнца стало теперь старинной сказкой. Только через несколько дней Су Луань понимает, кого повстречал.       Он постоянно расспрашивает Лань Ванцзи о заклинателях, духовных силах, нечисти, полётах на мечах и прочем.       — А правда, что глава Цзян достиг бессмертия? — спрашивает он вдруг, без всякого перехода, посреди рассказа о том, как работал зазывалой в весёлом доме.       Лань Ванцзи качает головой: Цзян Ваньинь живёт удивительно долго — в нём пылает золотое ядро Вэй Ина, — но он не достиг бессмертия.       — Как же он может быть смертным?! — почти обиженно восклицает Су Луань. — Я несколько раз его видел, когда жил в Пристани Лотоса. Он совсем не стар на вид, а говорят, ему больше двухсот лет.       — Мы медленно меняемся.       — А сколько всё же лет тебе, господин Лань? Ты так и не сказал.       Лань Ванцзи не хочется говорить — ему кажется, что возраст ляжет между ними как пропасть, — но он понимает, что скрывать это тоже невозможно.       — Я на пару лет старше главы Цзян, — отвечает он.       Су Луань приоткрывает рот, словно хочет что-то сказать, но слов не находится, и он медленно сглатывает.       — Ты… — наконец произносит он. — Ты не можешь быть… таким… Все говорят, что даже по меркам заклинателей глава Цзян… Нет, постой! Постой! — вскрикивает Су Луань с расширившимися от изумления глазами. — Если ты из ордена Гусу Лань, то… Про Облачные Глубины говорят, что ими со времён Низвержения Солнца правят два брата-близнеца, они самые могущественные заклинатели, какие только есть в Поднебесной… Цзэу-цзюнь никогда не покидает Облачные Глубины, а Ханьгуан-цзюнь иногда спускается с гор и странствует среди людей.       Су Луань растерянно улыбается:       — Ты — Ханьгуан-цзюнь?       Лань Ванцзи кивает, и Су Луань низко кланяется:       — Ханьгуан-цзюнь, прошу простить мою непочтительность. Я несведущ и не мог знать…       Лань Ванцзи обхватывает его за плечи и заставляет подняться.       — Я думал, что Цзэу-цзюнь и Ханьгуан-цзюнь — седовласые старцы, хоть и заклинатели. — Су Луань снова забывает про почтительность. — А это правда, что вы самые могущественные?       Он задаёт кучу вопросов про Облачные Глубины, Цзэу-цзюня, Низвержение Солнца, а потом всё же спрашивает:       — Так что же, ты искал спутника для своих странствий?       — Нет, — отвечает Лань Ванцзи.       — Тогда почему позвал меня? Зачем?       — Скажу, когда придёт время.       Лань Ванцзи думает, что Су Луаню не надо пока раскрывать правду, он не готов к тому, чтобы узнать, что был когда-то другим человеком. Не просто человеком. О Вэй Усяне рассказывают небылицы гораздо более удивительные, чем о двух Нефритах из Облачных Глубин. Он — тёмный заклинатель, повелевавший армиями мертвецов и омерзительных ночных тварей, преступивший столько законов, что земля разверзлась и поглотила его.       Су Луань, и это не похоже на него, не настаивает, не сыплет вопросами, не возвращается к одному и тому же десятки раз. Он как будто понимает важность этой тайны — и понимает что-то большее, что-то про самого Лань Ванцзи. Может быть, именно поэтому в один из вечеров, когда они готовятся лечь спать, он вдруг спрашивает:       — Как твоё истинное имя?       Лань Ванцзи поворачивается к Су Луаню, хотя в темноте комнаты не может его видеть. Они часто просят на постоялом дворе одну комнату, но Лань Ванцзи непривычно делить её с кем-то и перед сном, когда надо снять верхние одежды, он всегда гасит свет.       Вместо того, чтобы просто ответить, он сам спрашивает:       — Зачем тебе?       Он слышит шаги и видит приближающуюся к нему тёмную тень. Тело вдруг пронизывает болезненной ноющей судорогой.       Лань Ванцзи кажется, что между тем, как он спросил, и тем, как получил ответ, проходит вечность.       — Когда собираешься такое сделать, лучше знать… — медленный, текучий голос не может скрыть волнение. Су Луань едва не задыхается.       — Что?       Су Луань совсем близко. Лань Ванцзи ощущает его тепло. Когда он выставляет руку вперёд, думая остановить Су Луаня, то его ладонь касается пряди волос, которая сбегает вниз по обнажённой коже.       Лань Ванцзи отдёргивает руку, словно коснулся раскалённого железа.       — Вот это, — тихий голос Су Луаня заполняет уши. В нём есть что-то опасное и тёмное, как в насмешливом присвистывающем шепоте, которым Вэй Ин разговаривал с заклинателями из клана Вэнь перед тем, как убить их.       Су Луань безошибочно нащупывает член Лань Ванцзи и сжимает его через плотную ткань штанов. Скрывать что-либо теперь бесполезно: Су Луань знает об охватившем его возбуждении. И от каждого движения пальцев член твердеет лишь сильнее, наполняется, и золотое ядро пульсирует в такт току крови.       Су Луань развязывает шнурок на штанах и берёт член Лань Ванцзи теперь уже голой рукой. Кожа к коже.       Лань Ванцзи стоит, словно окаменев, только руки чуть дрожат — скорее от стыда, чем от возбуждения. Он никогда раньше не делал ничего подобного, не позволял никому касаться себя вот так. И если бы Су Луань не был в каком-то смысле Вэй Ином, то не позволил бы и ему. С другой стороны, это было даже хорошо, что Су Луань был Вэй Ином лишь отчасти, потому что будь он настоящим… Это было запретное, предательское желание, о котором Вэй Ин никогда не должен был узнать.       С дрожащим вдохом Су Луань опускается перед Лань Ванцзи на колени, и тот с мучительным, стыдным восторгом понимает, что Су Луань касается его члена губами. Неторопливо, уверенно пройдясь языком по краю головки, Су Луань шепчет:       — Ты мне скажешь?       Лань Ванцзи, чьи мысли без остатка пожрало жаркое алое пламя, не сразу понимает, про что спрашивает Су Луань.       — Истинное имя Лань Чжань, — шепчет он пересохшими губами. — Ты не должен…       — Я хочу. Ты даже не представляешь, что я хочу с тобой сделать, Лань Чжань. А ещё я хочу видеть тебя. Ты можешь вернуть…       Он не успевает договорить, как над их головами вспыхивает талисман. Лань Ванцзи не уверен, что зажигал его — он словно воспламенился не по приказу, а от одного его желания, безумно сильного и стыдного желания видеть.       Су Луань, не выпускавший его член из рук, с немного преувеличенным удивлением признаётся:       — Я и в темноте не ошибся: он очень большой.       Он целует и вылизывает член Лань Ванцзи. На щеках у Су Луаня проступает бледный, матовый румянец, глаза прикрыты, когда он шире приоткрывает рот, меж раскрасневшихся губ мелькают влажные белые зубы…       Невозможно отвести глаза, так это бесстыдно прекрасно.       Когда Су Луань снова заговаривает, то не отодвигается больше, лишь выпускает член изо рта, и он лежит на его щеке, оставляя блестящие следы на коже.       — Неужели ты никогда?.. — его тёмные глаза теплеют: он всё понимает по взгляду Лань Ванцзи, который сейчас не в силах вымолвить ни слова. — Ох, ты на самом деле святой… Когда я тебя увидел, то подумал: вот человек, который отринул всё мирское. — Его язык скользит от головки до самого основания. — Словно сделан изо льда. Но под ним… ты горячий.       Большой член Лань Ванцзи едва умещается во рту, заполняет его полностью, и Су Луань чуть ли не давится. Лань Ванцзи хочет тоже сделать что-то в ответ, но пока — боится. Он настолько возбуждён, смущён и одновременно растроган, что боится причинить Су Луаню вред. Ему нужно соразмерять свои силы — перед ним на коленях стоит обычный человек, — но он не уверен, что сейчас способен. Меридианы в его теле гулко звенят от переполняющей их энергии.       А его член погружен в горячий, влажный, податливый рот Су Луаня. Тот лишь слегка покачивается и иногда осторожно прикусывает зубами ствол, но Лань Ванцзи всё равно чувствует приближение чего-то неиспытанного раньше, достижимого только с другим человеком, и что больше всего похоже на стену ослепительного пламени.       Он замечает, что Су Луань, просунув свободную руку себе за пояс штанов, сильно, резко там сжимает. Он весь дрожит от нетерпения и желания. По виску стекает капля пота.       Лань Ванцзи стонет от убийственно сильного возбуждения, делает несколько судорожных вдохов и наконец позволяет себе умереть, раствориться в небытии острого, невыносимого наслаждения.       — Ты для этого позвал меня? — спрашивает Су Луань потом, когда они лежат вместе на постели Лань Ванцзи. — Понял, что я — «обрезанный рукав»?       — Нет, — Лань Ванцзи этого не понял.       Су Луань счастливо смеётся:       — Конечно, ты не понял, Лань Чжань. Ты, наверное, и слов таких не знаешь. Но тогда почему?       Лань Ванцзи молчит, и тогда Су Луань просто повторяет несколько раз «Лань Чжань, Лань Чжань», словно ему нравится перекатывать это имя на языке, как засахаренный плод. Он каждый раз произносит по-разному, то протяжно, то коротко, то с нажимом, то с просьбой, и один раз он «угадывает».       На несколько мгновений на Лань Ванцзи накатывает странное, нездешнее чувство, будто он проснулся наконец от ночного кошмара, и всех этих смертей не было, и Вэй Ин рядом, вот он. Лань Ванцзи смотрит на доверчиво открытое, поднятое к нему лицо Вэй Ина и произносит:       — Я убил его.       — Что? — на лицо Су Луаня набегает тень.       — Снёс ему голову.       — О ком ты?       Лань Ванцзи без слов прижимает Су Луаня к себе и прикасается губами к его лбу.       Су Луань спит так же, как Вэй Ин, раскинувшись, и точно так же подбирается потом ближе к Лань Ванцзи — хотя у них с Су Луанем всё иначе, и Лань Ванцзи не сразу привыкает к откровенности их желаний и их грубым, животным проявлениям.       Он и к самому Су Луаню привыкает постепенно, по частям, по чертам. В нём есть что-то от Вэй Ина, и Лань Ванцзи цепляется за знакомое: за искристый смех, за радость каждому дню и каждой мелочи, за улыбку, которая иногда вспыхивает так ярко, что освещает не только лицо, но и всё вокруг. Но есть другое, и вот к этому надо привыкнуть, научиться считать «своим». Понемногу два человека — прошлый и настоящий — спаиваются воедино, и Лань Ванцзи кажется, что именно так всегда и было: что глаза были темнее, рот крупнее, плечи шире, что нет этого Вэй Ина и того.       Он любит их обоих, вернее, его одного.       Ради него Лань Ванцзи снимает белые одежды Гусу Лань — он не хочет, чтобы на них обратили внимание и запомнили. Он хочет хотя бы на эту жизнь перестать быть Ханьгуан-цзюнем, вторым господином Лань, и прожить её с Вэй Ином. Он счастлив, и его счастье одновременно хрупкое и ошеломляюще — как никогда ещё не было — телесное. Он наконец-то знает, каково это — любить кого-то во плоти, пусть и в новом, чужом теле. И он любит это тело тоже, любит брать его и любит ему сдаваться, любит ощущать напряжение мускулов и слышать хриплое сбившееся дыхание. Когда Су Луань устало кладёт голову ему на грудь, Лань Ванцзи затапливает такой пронзительной нежностью, что на глаза наворачиваются слёзы, а запах кожи в тёплом изгибе плеча так пьяняще сладок, что хочется не знать, не видеть, не ощущать ничего больше, только эту немыслимую близость.       Лань Ванцзи, брат главы ордена Гусу Лань, становится бродячим заклинателем, а Бичэнь лежит в новых неприметных ножнах. К счастью, Лань Ванцзи не сталкивается с чем-то таким, ради чего ему стоило бы обнажить меч, да и если бы пришлось — сейчас уже не так много тех, кто его узнает. Лобную ленту Лань Ванцзи не может снять, и приходится прятать её под скрывающим заклинанием.       Сначала они живут в Гусу, но далеко от Облачных Глубин, на самом севере провинции, а потом перебираются в более тёплые места. Они могли бы не делать вообще ничего и жить в своё удовольствие — у Лань Ванцзи достаточно денег, но даже если бы они закончились, он всегда может пополнить исхудавший кошелёк во время отлучек в Облачные Глубины. Но они так не могут. Лань Ванцзи верен правилам своего ордена: он должен уничтожать нечисть, где бы ни встретил; а Су Луань просто не любит сидеть без дела. После того, как сбежал из дома, он кем только не успел поработать: и зазывалой, и садовником, и красильщиком тканей, и музыкантом, и подмастерьем оружейника, правда, нигде не задерживался долго. Мало кто раскрывал тайны мастерства чужаку, и Су Луань понимал, что даже проработай он на мастера двадцать лет, ему не расскажут того, чему учили ленивого сына-подростка.       Лань Ванцзи учит Су Луаня читать и писать, у того цепкая память, и тот осваивает науку быстро, меньше, чем за три года. Лань Ванцзи долго сомневается — он боится повторения истории с Фан И, — но потом решает всё же показать Су Луаню, как рисуются талисманы. Без вложения духовной силы они слабы, но всё же могут сгодиться на крайний случай.       Крайний случай пугает Лань Ванцзи. Каждый раз, когда он вынужден оставить Вэй Ина надолго, в сердце просыпается ненавистный и знакомый холод, смертельный страх, что когда он вернётся… И он чувствует тот самый запах — засохшая кровь, тёмная энергия и гниющая плоть.       Поэтому он учит Су Луаня простым знакам. Они не спасут от настоящего заклинателя, но могут хотя бы предупредить об опасности или оградить от мелкой нечисти, которой как раз больше всего. Настоящие чудовища встречаются редко.       Су Луань, хотя и не обладает духовной силой, удивительно хорошо улавливает суть линий, их сочетаний и того, как они воздействуют на энергии и какие силы призывают.       Их хозяйство ведёт от рождения глухая женщина, и она, никогда не слышав звуков, научилась каким-то образом читать слова по губам, и, что ещё более изумительно, замирает, когда Лань Ванцзи играет на гуцине, и как будто прислушивается. Возможно, она ощущает что-то неподвластное им — тончайшее сотрясение воздуха, вибрацию струн под пальцами. Су Луань постигает искусство линии почти так же, полагаясь не на духовное восприятие, а только на зрение и, может быть, ещё какое-то неведомое чувство.       Су Луань рисует талисманы удивительно хорошо, а потом начинает пробовать, что изменится, если поменять цвет туши, или начертить не на бумаге, а на кусочке шёлка, или чертить вовсе не тушью. Он быстро обнаруживает, что кровь сильнее любой краски, и радостно сообщает о своём открытии Лань Ванцзи.       — Ты не должен пользоваться кровью. Только если больше ничего нет.       — Что в этом плохого?       — Это не тёмная практика, но пограничная с ней.       Чтобы отвлечь Су Луаня от этих экспериментов, Лань Ванцзи рассказывает ему о том, как в Гусу Лань вплетают тексты заклинаний в ткань, отчего она приобретает удивительные свойства: защищает от тёмных существ, не пропускает влагу, не грязнится. Знаменитые сети божественного плетения изготавливаются похожим способом, правда, не требуют столь тонкой работы. Су Луань тут же решает сплести сеть. Лань Ванцзи никогда не пробовал это делать и даже не видел, все его знания из книг, но он с удовольствием помогает Су Луаню с нитками, сначала толстыми, чтобы понять технику, а потом и тонкими. Нити должны хитро чередоваться внутри шнура и складываться в определённый узор, и Су Луань ошибается много раз, прежде чем у него начинает получаться. До настоящей сети божественного плетения ему ещё далеко, но через несколько месяцев он уже хорошо плетёт неснимаемые путы, простые на вид верёвки, которые можно разрубить лишь очень сильным заклинательским мечом, и даже продаёт моток бродячему заклинателю. Потом он осваивает и божественное плетение.       Сети стоят дорого, но Су Луань занимается этим не столько ради денег, сколько из любопытства и желания превзойти остальных мастеров. Вплести такое заклинание, которое раньше никому не удавалось перевести из линий на бумаге в нити, сделать сети ещё крепче и легче или такими, которые владелец никогда не сможет потерять.       Это приносит плоды: за сетями мастера Су заклинатели приезжают и из Цинхэ, и из Мишаня, и из Ланьлина, а стоят они в несколько раз дороже обычных. Су Луаню нравится слава и признание его таланта, а Лань Ванцзи предпочитает держаться в тени.       Его жизнь внешне поменялась мало: он точно так же истребляет нечисть, много медитирует, читает, играет на гуцине; но ночи стали совсем другими. Он, как обычно, ложится в постель в девять вечера. Су Луань ещё долго возится со своими записями, набросками плетений и образцами красок и волокон, что-то перекладывает и примеряет, режет и выбрасывает. Но потом, когда Лань Ванцзи уже спит, он приходит к нему. Иногда он тихо, стараясь не мешать, ложится рядом, но чаще будит, целуя в губы и запуская руку под одеяло. Лань Ванцзи сонно отвечает на первый поцелуй, но потом с силой вжимается в горячий рот Су Луаня, прикусывает нижнюю губу, обхватывает ладонями щёки.       Их ласки неистощимы и неутомимы, и, пусть они делают это в сотый раз, Лань Ванцзи до сих пор удивляется тому, как прекрасно то, что обычно скрыто под слоями одежды, как оно свободно, гибко, текуче. Его завораживает красота плоти и даже её несовершенство.       Но ничуть не хуже, когда они не снимают одежд. Иногда Лань Ванцзи ловит на себе жадный и как будто потерянный взгляд Су Луаня, и они, неловко ощупывая друг друга и целуя, быстро и безжалостно соединяются. Они никогда не договариваются и не решают, кто на этот раз будет сверху, а кто снизу, немедленно понимая без слов. Их взаимное желание подобно неслышному уху колебанию струн — оно, единое, течёт между ними, и им не нужно ни слов, ни знаков.       Но именно в моменты, когда со своими порывами так тяжело совладать, Лань Ванцзи ярче и больнее всего осознаёт невероятную уязвимость чужого тела. Стоит позволить себе чуть больше обычного — и Су Луань едва не задыхается в его объятиях, а на плечах и бёдрах потом проступают синяки. Он говорит, что ему не больно, и часто просит, чтобы Лань Ванцзи сжимал его сильнее, целовал глубже, держал так, чтобы он не мог пошевелиться, словно ему нравится ощущать себя беспомощным в чужих руках. Лань Ванцзи же ненавидит хрупкость этого тела, для которого даже его ласки — как побои.       Он целует потом каждую отметину и просит прощения и никак не может понять странного желания Су Луаня получать их.       — Вчера ты не оставил ни одного синяка, ни даже следа от зубов, Лань Чжань, — шепчет тот, нащупывая кончиками пальцев скользкое от масла отверстие Лань Ванцзи. — Значит, ты плохо старался… Или я плохо старался. Это надо исправить, любовь моя! — Его губы легко касаются щеки Лань Ванцзи, его виска, лобной ленты. — Сделай со мной что-нибудь… Я прошу тебя. Сделай то, что только ты можешь.       Су Луань уже внутри, но не движется. То, что чувствует в такие моменты Лань Ванцзи, нельзя назвать просто единением или слиянием. Это что-то большее, сплавляющее не только их тела и даже не только души, но и прошлые и будущие жизни. У Су Луаня бездонные глаза, словно он смотрит из тёмной глубины всех своих перерождений.       Су Луань — не замена человеку, которого Лань Ванцзи полюбил когда-то и любит до сих пор. Он и есть тот самый человек, и Лань Ванцзи любит его бесконечно.       — Почему ты со мной? — в который уже раз спрашивает Су Луань, когда они оба отдыхают.       Пальцы их рук сплетены, и Лань Ванцзи чувствует напряжённую дрожь. Ему кажется, что время пришло. Су Луань готов к тому, чтобы узнать правду, а он готов к тому, чтобы её раскрыть. Он осознал их с Вэй Ином место в потоке жизней, и даже если их случайно столкнула судьба, всё происходящее после — уже не случайно, и они неизбежно будут встречаться, две капли среди бессчетных мириад других капель.       Лань Ванцзи улыбается и отвечает сначала так, как отвечал сотни раз до этого:       — Я люблю тебя.       — Ты же не мог за секунду понять! Когда уже наступит то время? Мне надоело ждать…       Лань Ванцзи снова улыбается: Су Луань даже не представляет, что значит ждать.       — Я люблю тебя уже много лет. Я любил тебя в предыдущих перерождениях и буду любить в будущих.       Су Луань вскакивает. Он с силой зажмуривает глаза, а потом распахивает их и смотрит куда-то сквозь Лань Ванцзи, словно пытаясь найти в памяти прошлого себя.       — Я… Я существовал когда-то, — тихо произносит он.       Лань Ванцзи откидывает его волосы в сторону, опускает руку на плечо и осторожно сжимает пальцы.       — И ты любил того человека, — продолжает Су Луань.       — Тебя. Я никого не любил кроме тебя.       — Сколько их было, этих жизней?       — Эта девятая.       — И мы каждый раз были любовниками?       — Нет. Я расскажу завтра, — Лань Ванцзи обнимает Су Луаня и заставляет снова лечь.       Он не хотел ничего иного в этой жизни — только дома, куда он мог бы возвращаться к Вэй Ину. Как сейчас.

***

      Признание на удивление мало меняет в их жизни, разве что Су Луань теперь постоянно расспрашивает Лань Ванцзи о своих предыдущих воплощениях. Они были разными: иногда даже и не скажешь, что всё это один человек. Но в Су Луане прошлое — Вэй Ин — так глубоко проникает в настоящее, что Лань Ванцзи снова и снова кажется, что никаких других перерождений не было, он просто очнулся от дурного сна.       Но каждый раз находится что-то, что напоминает о будущем, как та седая прядь в волосах Вэй Ина. То, что у Су Луаня долго не заживает порез на ладони, то, что он не может больше засиживаться допоздна, а потом весь день трудиться, как ни в чём ни бывало, или то, что на лбу и возле глаз появляются первые морщины. Лань Ванцзи не знает, заметил ли их Су Луань. У них нет зеркала, не потому, что это слишком дорогая для них вещь, а просто потому, что Су Луань рос в бедности, и ему сейчас даже в голову не приходит, что оно должно быть.       Тревога прорастает где-то внутри медленно, как трава на бесплодной земле, стелется и крадётся, вытягиваясь тонкими нитями. Это время приближается. Зрелость прошла, наступает осень.       В один из дней к Су Луаню приезжает со своими подмастерьями красильщик из соседнего города. У него отличные краски, а гамбоджи лучше не найти во всей Поднебесной, и Су Луань отдаёт нити на покраску только ему. Мастер лично привозит несколько корзин, в которых уложены мотки красных, жёлтых, чёрных, золотистых ниток, и коробочку с маленьким клубком драгоценных синих. Время обеденное, и Лань Ванцзи и Су Луань сидят за столом.       Красильщик просит прощения, что так некстати заявился, а Су Луань, махнув рукой, встаёт из-за стола. Они с красильщиком пересчитывают и перемеряют мотки, а Лань Ванцзи молча уходит в заднюю комнату их маленького дома, чтобы не мешать.       — Это ваш сын, господин Су? — слышит он голос красильщика. — Я замечаю некое сходство, хотя юноша наделён…       Красильщика прерывает смех Су Луаня:       — Нет-нет, это мой друг. Он часто останавливается у меня, когда путешествует.       В смехе чувствуется даже не неловкость — страх.       Когда красильщик с подручными уезжает, Су Луань находит Лань Ванцзи в саду за домом. Сад у них крохотный: несколько сливовых деревьев и яблонь и кривое, развесистое абрикосовое дерево. Лань Ванцзи медитирует сидя под его ветвями. Он открывает глаза, когда слышит шаги.       Су Луань возвышается над ним на фоне тёмных ветвей и бледного облачного неба.       — Юноша редкой красоты, — с непонятной, колеблющейся улыбкой произносит Су Луань, глядя не в глаза Лань Ванцзи, а на его лицо. — Так он сказал.       Лань Ванцзи замечает особое ударение на первом слове.       С ветви вдруг отрывается огненно-жёлтый лист и, пролетев между Лань Ванцзи и Су Луанем, падает на землю. В саду стоит такая тишина, что слышен даже лёгкий шорох, с которым лист касается травы.       Су Луань опускается перед Лань Ванцзи на колени.       — Я скоро утрачу… — он медлит, словно подбирает слова: красоту, молодость, силу, бодрость. — Утрачу всё. Разве ты сможешь любить меня, как раньше?       — Смогу. Я не оставлю тебя.       Су Луань горько, неверяще улыбается.       Через несколько дней Лань Ванцзи говорит, что они уже долго живут в этом месте и пора бы уехать. Су Луань тут же начинает рассуждать, куда им можно податься, — он любит менять места.       Лань Ванцзи уговаривает его поехать на юг. Там не бывает осени.