Самсон

      Не так скоро тьма пещер заменилась слегка резким для непривычных глаз светом. Вариан словно что-то хотел добавить к разговору, но резко, на полуслове, замер, стоило белому свету коснуться его лица, заставив зажмуриться. Стена, что обозначала границу Короны, в этом странном, словно безжизненном свете казалась не пурпурной, а какой-то облезло-серой, лишь с лёгким оттенком королевского знамени. А перед ними стоял его родной дом, и Вариан всё бы отдал, чтобы увидеть его таким, каким он его помнил. Небольшой порыв ветра аккуратно поднял в воздух мелкие облачка дорожной пыли и почти тут же разбил о чёрные шипы, которых стало будто бы ещё больше.       Дом был далеко не маленьким, даже большим для деревни, но сейчас в нём даже не угадывались черты огромного, похожего на замок, как считал Вариан когда-то давно, в своём детстве, здания. Оно покосилось, просело от множественных дыр в земле, сделанных автоматонами. Одна из них была прямо перед домом, шла словно рвом около крыльца, открывая путь в наполовину обвалившиеся туннели, из-за которых половина деревни просто провалилась под землю. Крыша была нещадно разломана целыми группами камней, что всё тянулись к своей полной противоположности — живому, тёплому солнцу. Верхние этажи, похожие на башни, уцелели, хотя тоже были потрёпаны, но не столько камнями, сколько той судьбоносной битвой. Где-то прохудилась крыша, где-то​ были выбиты окна, где-то​ на голом куске несущих балок свили гнезда хищные птицы. Но дом, на удивление, ещё стоял безмолвным и тихим великаном, и казалось, что он и сам ждёт, когда окончательно сломаются его стены, и он провалится во тьму под собой.       Почти каждый день Вариан сидел на подвешенных досках, что заменяли ему кровать и грезил, смотря на залитые солнцем улицы Короны. Грезил, как он вернётся домой и всё будет по-старому. Как будет жив его отец, как будет жива Старая Корона. Как будет отец его вновь ругать за неосторожные опыты, а Вариан вновь будет пытаться его поразить. Всё будет вновь просто. Вновь хорошо. Паренёк честно не хотел мечтать, не хотел надеяться на что-то. Будет только больней от реальности. Но ненависть давно перестала горчить на языке, заполнять его душу огнём, а жизнь — смыслом. Она стала лишь тенью на серых камнях, не значащая совершенно ничего, исчезающая, стоит только проявиться другому чувству, сколько бы он её не взращивал. И эти тёплые, почти что обволакивающие грёзы, стали всей его жизнью.       Но от реальности действительно стало больнее.       Он замер перед этими останками его родины, и в разуме билась, словно птица в силках, одна мысль.       Что бы тут ни жило, чего бы тут не было.       Оно погибло.       Безвозвратно.       Странное отторжение, на грани отвращения, словно он смотрит на труп, наполнило его, и он нахмурился, отступая назад. Но сзади — лишь камни. И непробиваемая шкура его спутницы, в которую он упёрся спиной. Существо стояло смирно, абсолютно спокойно на вид, и Вариан уже не знал, бояться этого безразличия или им восхищаться. Не переменив позы, она взглянула на него своим слепым глазом, хотя алхимику всё казалось, что она смотрит через него, куда-то за спину. И это пугало чуть ли не больше когтей.       — Мне подождать здесь? — Это больше звучало как утверждение, чем вопрос. Медленно моргнув, она перевела взгляд на слабо раскачивающиеся от ветерка открытые двери. Паренек уже открыл рот, чтобы ответить, но вдруг испуганно шарахнулся в сторону от резкого прикосновения шерсти к своим ногам. Раддигер решил напомнить о себе задумчивому хозяину и невинно смотрел на того своими глазами-бусинками. Во рту он держал кусок явно полежавшего не один день яблока. Обычно Вариан пытался отучить его есть мусор, но есть привычки, а есть природа. И природа этого енота — пировать мусором, судя по всему. Аккуратно грязная ладонь касается шерсти, чешет за ушком, гладит грязное пузико. А потом парень и вовсе аккуратно поднимает его на руки, слегка шипя от того, как острые коготки поддевают корочки на ранах. Руддигер не сопротивлялся, лишь слегка распушил хвост, стоило ему поймать взгляд Кассандры. С этим стоило что-то сделать. Задумчиво поглаживая животное, чувствуя все тонкие рёбрышки похудевшего создания сквозь весь этот пух и шерсть, Вариан сделал шаг к развалинам. Рудди мог хоть немного понять парнишку, и с ним рядом всегда было как-то легче, хоть и не всегда мальчишка мог это осознать.       — Нет. Вдвоем быстрее найдем припасы.       Кассандра почти покорно кивнула, но он не мог не заметить, как дрогнули шипы на её спине.       Половицы жалобно скрипят, стоило всей бронированной зверюге наступить на них, но они держатся. Пока что. Где-то послышался опасный приглушённый треск камней, но, судя по всему, этот дом ещё выдержит. С каждым шагом вглубь обманчивой темноты, с каждым скрипом дощечек, с каждым собственным вдохом, ему становилось всё более странно. Чувство страха прочно смешалось с чувством какой-то неправильности, словно он сейчас забрался в усыпальницу и каждым своим шагом нарушает тишину, каждым вдохом заставляет воздух противоестественно двигаться. И сквозь всю эту тьму, всю повисшую в воздухе пыль, его глаза ловят такой болезненный блеск янтаря. Глаза неприятно щиплет, и он даже не пытается сдержать слёзы. Словно онемевшие пальцы замирают на голове зверька, и тот испуганно смотрит на лицо хозяина.       «Я дома, пап»       Существо рыскает где-то наверху и честно: ей тошно от себя самой. Она похожа сейчас на крысу, что роется в мусоре, пытаясь прожить хотя бы ещё один день. Но, как и у крысы, выбора у неё нет. И терпения тоже. Её пальцы слишком длинные для человека, слишком острые её когти. И слишком хрупкая мебель вокруг. Она старается аккуратно поддевать коготками железные кольца, потянуть на себя и достать такие мелкие вещички, подцепив их когтями. Но всё оказывается зря. Ящики словно выскальзывают из её лап, падают на пол, разбиваясь в щепки. Каменные когти — не пальцы. Они скользят по поверхности, не позволяют взять вещи, а если и получается — потрошат их до неузнаваемости. От раздражения и бессильной злобы Кассандра впивается всеми тремя руками в ковёр, разрывая его на тонкие полосы. Она почти уверена, что Вариан будет против, но ей, если честно, плевать. Ей тоже не по себе от этого места. Это не было её домом, не было её родиной. Но что-то в этих пустых комнатах, ещё не растасканных вещах, покрытых толстым слоем пыли, заставляло её нервничать.       Есть двери, которые лучше не открывать. Этот урок она уяснила давно, но сейчас он занимал все её мысли.       Вплоть до того момента как Касс заметила стоящий в отделении сундук, слегка прикрытый тканью, что висела аж со стены. Аккуратно поддев его хвостом, она отбросила покрывало куда-то​ в сторону. За ним была… картина? Шипы на её спине приподнялись, с глухим стуком друг о друга. Она ждала подвоха, но это была просто картина. Одна из многих, как ей показалось. Милая семья. Даже слишком, как ей показалось. Отец, стоящий рядом и с нескрываемой любовью смотрящий на свою семью, что чувствовалось даже через эти слегка неаккуратные мазки, мать, что склонила голову с улыбкой над своим дитя. И сам ребенок, маленький, пухлый, какими обычно бывают дети, радостно улыбающийся и тянущий толстенькие ручонки к своим родителям. Внутри что-то неприятно ёкнуло, и опал тут же ответил ей глухой болью где-то в разнесённой в клочья груди. Хочется отвести взгляд, но она словно не может. От картины веет теплом. Почти физическим теплом. Только сейчас, при взгляде на картину, она перестаёт видеть развалины.       Она видит могильный камень. Памятник тому, что могло бы тут быть и тому, чего тут никогда не было.       Необычно мягко ложится её слишком вытянутая, нечеловеческая ладонь на завёрнутого в пелёнки малыша. Острый коготок большого пальца с тихим трепетом проводит по твёрдой, вымоченной в красках, поверхности холста, будто она пытается почувствовать живую кожу под ним, которую видит. Эти чёрные волосы, эти веснушки она узнает везде.       Это его семейный портрет.       Он.       Его отец.       И его…       Кассандра ловит себя на мысли, что никогда не задумывалась о его семье. Будучи сиротой, ей хватало и просто отца, о матери в своей жизни она даже и подумать не могла. Но… У него она была. Когда-то давно. Он чувствовал её прикосновения, она пела ему колыбельные. Чутко спала, прислушиваясь к тихому дыханию из детской кроватки.       Была… мамой.       Аккуратно коготки ложатся на щёку рыжеволосой девушки, в улыбке которой столько невинной искренности, что Касс становится не по себе. Тепло. Настолько, что даже Опал словно ослабляет холодную, могильную хватку её души. Они совершенно не похожи внешне, Вариан пошел в отца, но что-то в её позе, в её лице было до боли знакомое. Что-то, что продолжало жить и в нём. С глухим треском натянутого холста она убирает руку, оставляя пару царапин на бесценной картине. Особый знак на крышке рядом стоящего сундука приводит её в чувства, и она грубо чиркает когтями по крышке, превращая её в щепки. Она тут за другим.       Некоторые ступеньки ломаются под её весом, когда она почти сползает вниз, к пареньку, но тот словно не обращает внимание. Перед ним — огромная глыба чистого, огненно-рыжего кристалла, в глубине которого виднеется тёмное пятно. Парнишка кажется совсем крошечным рядом с ним. Сам камень прозрачен, но пыль и грязь, что скопилась за эти долгие месяцы, почти полностью скрыла содержимое. Каким-то случайно подвернувшимся куском тряпья Вариан аккуратно оттирает прилипшую от влаги пыль от его отца, медленно проводит большим пальцем по щеке того единственного человека, что хоть немного любил этого нескладного подростка, что приносил лишь несчастья, и заботился о нём. И пусть их отделяют сантиметры бездушного камня — он почти чувствует огрубевшими подушечками пальцев живое тепло и колючую щетину. Рудди рядом с ним, шустро перебирая лапками завитые отростки янтаря и неосознанно помогая хозяину, сметает пыль пушистым животом. Касс не славилась чувством такта, но почему-то​ сейчас подростка трогать не хотелось. Но он сам обратился к ней. Не поворачиваясь, не смотря на неё, он задал ей один вопрос.       — Ты… — Его голос слегка дрогнул. Он не отводил взгляда от болезненно искривленного в борьбе лица отца. — Ты правда поможешь мне?       Он поворачивается к ней, и почему-то сейчас он выглядит куда старше: под глазами залегли морщины, глаза со временем посерели, став почти стальными в мутном белом свете. Даже голубая прядь, казалось, выцвела, став тоже какой-то серой. Она видит в его глазах лишь тоску. Ту самую, что ломает сильнейших из людей, ту самую, что превращает даже юношей в стариков. Опал жжётся, и она чувствует, как обжигает он её горло, не давая сказать и слова. Но она пошла против Рапунцель. Камень для неё — ничто.       — Я обещаю. — Она переводит взгляд слепых глаз на темную фигуру в янтаре, словно говорит с ним, а не с его сыном. Но потом она делает пару шагов к нему и замирает, смотря своими широко раскрытыми серыми глазами прямо на него, и он видит, насколько мелкое его отражение в них, насколько быстро теряется он в белых переплетениях радужки. Его душу вновь пробирает страх, будто перед ним не Кассандра, а какой-то демон, чудовище из легенд. И его страх абсолютно прав.       — Доверься мне.       Шепчут её бледные губы, и паренька пробирает дрожь. Отрицание, отвращение возвращаются с новой силой, и он слегка отходит назад, от нервов наматывая грязную тряпку на не менее чумазые руки. Он может сколько угодно биться о стены внутри себя, кричать и отрицать, ненавидеть всех вокруг, но он понимает. У него действительно не было выбора. Ни тогда. Ни сейчас. Перед ним — неземная тварь, что выползла словно из самого ада и протягивает ему когтистую руку. Третью. Ненастоящую.       «Ты будешь мною гордится, даже если это последнее, что я сделаю в этой жалкой жизни». Эхом звучит в его мыслях.       Вариан сглатывает и пожимает руку, стараясь игнорировать всю остроту её когтей и ощущение мокроты.       Существо руки не сжимает.       А потом помогает ему прикрыть гроб его отца тёмной плотной тканью, чтобы скрыть его от лица солнца и защитить от погодных невзгод. Вернутся они нескоро. На удивление, его вещи не успели растащить. Хотя, было бы что растаскивать. Он сумел найти пару сумок, одну ей, другую ему, себе одежды, как, например, походную тёплую накидку, что явно видела лучшие дни. Пару химикатов под презрительные взгляды Кассандры. Но жить хотелось больше. Еды почти не было, но долгие старания дали им немного добычи. До Вардероса, по словам Кассандры, не дотянуть, но у неё есть план. И это почему-то больше пугало, чем вдохновляло. Собранные ранее ягоды картошки он перемолол в жидкую кашицу и запечатал в пробирку, чтобы занимало меньше места. Сама картошка уже кончилась, и перчатки вернулись на законное место. Он уже успел от них отвыкнуть, но всё же приятнее. Правая рука еще ныла от «ласкового» рукопожатия, но он крепко забинтовал её. Жить будет, а это главное. Всю аптечку он вытряхнул в сумку почти не думая, что там может оказаться. Существо сказало сразу: если с ним что-то случится — помочь не сможет, и если повезёт — бросит в ближайшем городе. А о том, что будет, если не повезёт — он старался не думать. Себе дороже.       Колодец одиноко стоял на отдалённом пустыре, но на удивление казалось, что его потрепало меньше всего. Палки, на которые опиралось бревно с намотанной на него цепью, покосились, но стояли ещё крепко. Сама цепь уходила куда-то вниз, во тьму, где вовсе пропадала из виду. Ведра рядом не было. Если откровенно, Вариан всегда его побаивался. То ли от шуршания воды внутри, что эхом отражалась от плесневых камней и так было похоже на бурчание какого-то вурдалака, то ли от той легенды, которой пугали его старшие дети, мол, туда провалилась девочка и утонула, и это она там воет. Или мальчик. Или собачка. Вариантов было много и каждый из деревенских детишек выбирал, чего он боится больше. В любом случае, подходил он к колодцу аккуратно. Они отправлялись в действительно долгий путь, а там не будет уже такой роскоши как чистая вода. И он начал замечать, что раны опасно жжёт от всей этой грязи, в которой он валялся эти пару дней. Первое заросшее бурыми водорослями ведро он достал, едва-едва не провалившись туда вслед за ним. Спас его лишь запутавшийся в цепи ботинок. Звучало смешно, «подросток, что решил подружится с неземной тварью чтобы спасти отца, утонул в колодце», но в тот момент, когда он висел вниз головой и слышал, казалось, у самых ушей, как падают в воду одинокие камешки, и как нервно урчит Раддигер, бегая по самому краю и скидывая острыми коготками ещё больше камешков, это показалось ему реальностью. Выбраться без помощи было тяжело, но он сумел. Конечно, не без потерь пары пробирок, что вывалились из карманов, но это мелкая плата за жизнь. Хотя одну он и обнаружил в ведре. Слегка мутную воду из колодца сложно было сравнивать с той, что была в нем еще пару месяцев назад, но сейчас она явно была лучше, чем та, что в реке. С тихим шипением он отмывал свои руки от земли, крови и грязи, что уже крепко въелась в руки. Тупыми ногтями он, иногда мыча сквозь крепко сжатые челюсти, поддевал грязные корочки и промывал уже затянувшиеся старые ранки, что сейчас были просто красными пятнами на бледной коже. На руке раны были не то, чтобы страшные или глубокие — мелкие, но противные. Следующее ведро он достал без происшествий, но мышцы начинали неприятно ныть от усталости и работы. Он и раньше не был атлетом, а пребывание в камере четыре шага на пять, он считал, и вовсе ослабило его. Холодная вода коснулась его лица, и он почувствовал, как неприятная дрожь прошлась по его телу, начиная с поясницы до самого затылка. Мокрые грязные капли падали в водную глядь в ведре, земля с его щёк дымом стелилась внутри, смешиваясь с основной массой воды, сильнее открывая его отражение. Он смотрел на него с каким-то удивлением в своих глазах, словно он и вовсе впервые себя видит. Оттуда, из ржавого ведра, на него смотрел какой-то другой человек. Его возраста. Его комплекции. Но совершенно другой. Парнишка намочил ладонь и постарался пригладить спадающую чёлку то на одну сторону, то на другую. Но что бы он ни делал, не мог убрать это ощущение незнакомого человека из своего собственного отражения. Кем он вообще стал? Почти что убийцей. Преступником. Совершенно безнравственным человеком. Но что смотрело на него из этого ржавого ведра? Приподняв одну бровь, он посмотрел на мордочку недоумевающего Раддигера, который смотрел то на хозяина, то на злополучное ведро. Перед ним сидел мальчик, его хозяин, что кормил его как минимум этот год и ухаживал. В голове Вариана проскочила мысль, что он слегка завидует такому суждению. Однозначному и достаточному для животного.       На секунду он прищуривается, смотря на животное, а потом с хитрым видом достаёт припрятанную за пазухой закрытую колбу, на которой красуется неразборчивая этикетка. В его глазах вспыхивает искра, и енот недоверчиво отступает.       — Что ж, если у нас есть время и возможность… Почему бы и не поэкспериментировать? Мальчишка выливает жидкость в ведро, и по воде начинает плыть лёгкая пенка, и енот аккуратно принюхивается к нежному запаху хвои и ягод и едва заметному запаху самого мыла.       — Я сделал это уже давно, но повода не было. Ты будешь самым красивым енотом в округе!       Радди пробивает паника.       Он не мог сдержать довольной улыбки и мелкой искры гордости за себя где-то глубоко в душе, когда искал свою спутницу, прижимая к себе удивительно чистого, благоухающего и невероятно мягкого енота, который сидел на его чистых руках и облизывался, иногда пофыркивая куда-то в его локоть. Кассандра сидела не так далеко, с тихим пыхтением пытаясь как-то сгрести с себя засохшую грязь и что-бы-это-ни-было, куда она угодила в приюте, провалившись под пол. Она не была более человеком, не считала себя им, но, как прожившей большую часть своей жизни в замке даме, ей прилипшая к брюху и ногам по колено грязь не нравилась, пусть она и не говорила это вслух. Заметив Вариана, она тут же выпрямилась, сев смирно и искренне надеясь, что он не видел её мучений. Но, судя по хитрой улыбке, он все прекрасно видел. И не успела она открыть рот, чтобы оправдаться, парнишка, даже слишком пафосно жестикулируя, вынул из-за пазухи знакомый пузырек, слегка взболтав жидкость в нём, и поиграв самодовольно бровями. Поймав на веществе недоверчивый взгляд подруги, он сымитировал лёгкую обиду и скрестил руки на груди.       — Всё равно я тебя в таком виде на кровать не пущу.       Кассандра лишь недовольно буркнула в ответ, но в её глазах читалось одно слово.       — Спасибо.       Идти решили на закате, и сейчас Вариан мог может быть и в последний раз побаловать себя сном на мягкой, родной кровати в родном доме. Все втроём они ютились на мелкой кровати, едва не ломая её. Бронированное нечто улеглось у изголовья, пытаясь сквозь сон удержать всё своё массивное тело на кровати и свернувшись клубком. Мальчика привычно прижался щекой к холодному камню её брони и слегка потерся, словно пытаясь уловить хоть немного тепла. На ней неудобно, но Вариан не жалуется. Есть что-то приятное, когда спишь с живым существом, пусть и таким холодным как Кассандра. И кажется, что сквозь пелену сна он слышит, как медленно, раз в пару минут, бьётся её сильное, но сейчас спящее сердце. Рывком он укрывает её тонким одеялом, хотя большая часть всё равно сползает с гладкой шкуры. Раддигер тут же, рядом. Он чувствует его живое тепло где-то на шее, а коготки — у щеки. Спать так неудобно, и парнишка почти сразу готовится к боли в спине при пробуждении. Но есть что-то​ в этой кучке родное. Тёплое. Семейное. Пусть и один из них — бронированная тварь.       Он так и не решился зайти в комнату отца, где не только могло быть что-то полезное, но и была двуспальная, удобная для всей компании кровать. Парнишка долго стоял перед ней, рассматривая узоры на досках двери, долго пытался увидеть что-то в трещинках между ними. Но нарушать покой той комнаты было для него… непростительно. Он и раньше, будучи даже совсем ребенком, гадал, что там. Но заходить всегда было по-своему неуютно. В этой комнате всегда чего-то не хватало. Словно именно кусочек с этой комнатой вынули из общего паззла дома, оставив зияющую дыру на том месте и сколько не пытайся — новую деталь не поставишь. Он корил себя, пытался заставить. Но слишком сильно впечаталась в его детский разум внезапно опустевшая комната, и он так и не решился.       Аккуратно переместив Радди, он перевернулся на другой бок. В глаза тут же полезли чёрные, где-то с более светлыми прядками, слегка мокрые, но приятно пахнущие локоны, и он лёгким дыханием сдул их с лица. Кассандра лишь слегка нахмурилась сквозь сон, не замечая взгляда парнишки. А он, закрывая глаза, искренне надеется, что он ещё вернётся сюда, в эту комнату и в этой компании. В целости и сохранности. Сквозь плотные шторы в комнату проникают тонкие лучи солнца, что уже смещается к горизонту, и видно, как плавно, как невесомо танцуют мелкие частицы пыли, покачивающиеся в невидимых вихрях воздуха. В его разуме они застывают, начинают мерцать, и он видит то самое небо, тёмное, как смоль, но сверкающее, как тысяча бриллиантов.       И ветер доносит едва заметный аромат ягод и хвои сквозь тонкие трещины досок…