Они говорят, что все сны сбываются, только вот, забывают сказать, что кошмары это тоже сны.
— Гермиона, детка, скорее спускайся к нам с папой, или мы начинаем просмотр без тебя! — доносится до девушки нежный голос матери, которая сейчас находится на кухне, на первом этаже. — Ещё секунду, мам! — откликается ей шатенка, дорабатывая последние штрихи в своём маленьком альбоме для рисования. С помощью простого грифельного карандаша она прорисовывает контуры вазы, стоящей на её письменном столе, со свежими цветами, которые ей недавно подарил отец за отличную учёбу в Хогвартсе, да и просто для того, чтобы порадовать свою малышку. На самом деле, она была так увлечена своим занятием, что уже пару часов сидела на кровати, совершенно не двигаясь, отчего мышцы затекли, поэтому, лишь усилием воли подавив окаменение, она быстро размялась и поспешила вниз, в гостиную, где мама уже, наверняка, накрыла небольшой деревянный журнальный столик, расположенный между телевизором и диваном, всякими разными вредными вкусностями, и они всей семьёй готовились смотреть какой-нибудь новый фильм, чтобы просто провести этот вечер вместе и скрасить его разговорами или спорами о сюжете и экранных героях. В Хогвартсе девушке искренне не хватало таких посиделок, ведь там она усердно училась, общалась только со своими мальчишками, с Джинни или Полумной, забредала в очередную необычную историю, конечно же, с подачи любимого Гарри, пыталась быть самой взрослой из них, принуждая учиться и выслушивая от Рона, как порой она надоедает им своими нравоучениями. Хогвартс она любила также сильно, как и свой дом. Однако, всё же дом был ей куда дороже. Сложив все свои принадлежности на прикроватную тумбочку, она спешит спуститься к родителям для очередного выходного вечера. На лице играет предвкушающая улыбка, а до обонятельных рецепторов долетают приятные запахи запечённой индейки с картофелем, чипсов и кока-колы, которую родители, не смотря на их работу дантистов, покупали изредка именно для таких посиделок. — Том, прекрати копаться в этом хламе и иди уже сюда, — слегка недовольно ворчит кареглазая женщина, от которой Гермионе во внешности досталось очень многое. Да и характеры, и вкусы у обеих были практически одинаковые, ведь в школьные и студенческие годы Кейтилин Грейнджер, урождённая Андерсон, была такой же примерной ученицей и отличницей, каковой была её дочь сейчас. Томас Грейнджер[1] находил эти сходства весьма забавными, не переставая шутить, что однажды дочурка влюбится в такого же отвратительного плохого мальчишку, каким был он сам в бурной молодости. Но ведь именно это-то и свело его с любовью всей его жизни. — Кейт, уверяю, ещё совсем немного, и я буду полностью в твоей власти, — находясь где-то в своём кабинете, очевидно, начищая до блеска свою коллекцию старых музыкальных пластинок, заверяет мужчина. Что ж, скрупулёзность и усидчивость достались их дочери явно от него. — А вот и ты, любимая, — тепло улыбается женщина неожиданно объявившейся на кухне своей копии, которая, побывав в зале и не увидев накрытого стола, поспешила матери на помощь, и передаёт ей в руки тарелку с фруктами. — Неси в гостиную, а-то у меня уже всё начинает подгорать. — Будет сделано, капитан! — послав матери ответную лучезарную улыбку, волшебница круто разворачивается на пятках и отправляется в небольшой путь до журнального столика. Во всех этих весёлых приготовлениях незаметно успевает пролететь целых десять минут, и когда уже вся семья в сборе, рассаживается на диван, под дверь, в почтовое отделение, влетает маленький конверт, по своему виду больше похожий на плотный пергамент, чем на обыкновенную современную бумагу, и Гермиона тут же спешит его взять. — Солнце, только давай быстрее, иначе мы с твоим отцом всё сами съедим, — предупреждает её родительница, краем глаза замечая, как дочь возвращается наверх, в свою комнату, очевидно, ища уединения. — Мам, прошу тебя, едва ли ваши маленькие желудки способны уместить в себе целый стол еды, — на секунду остановившись по середине лестницы, журит её девчонка. — Твоему рыжему другу размеры его желудка явно не мешают наслаждаться всеми яствами, которые только могут уместиться на столе куда больше, чем этот, — припоминая один из праздников, который его семья провела вместе с добродушными Уизли и там поперезнакомившись со всеми друзьями дочери, заявляет глава семейства, посмеиваясь, однако тут же получает тычок под рёбра от жены, которая оказалась недовольна упоминанием столь милого мальчика в столь неопрятном свете. — О, пап, если бы кто-то ему позволил, Рон бы смог съесть целую цистерну всякой разной еды, — принимая его шутку, насмешливо поддакивает кареглазая. — И у него ещё бы даже осталось пустое место. На это не смогла сдержать улыбку и серьёзная Кейтилин, пока Грейнджер-младшая, наконец, благополучно добралась до своей комнаты и вскрыла письмо, по печати которого она поняла, что его принесла сова из Хогвартса."Дорогая Мисс Грейнджер, в связи с последними событиями Магического Мира, прошедшей Второй Магической войной и одержанием победы Вами и Вашими друзьями над опасным преступником, Волан-де-Мортом, Вы, на основании того, что Вами был упущен один, последний, год учёбы, приглашаетесь на повторное прохождение материала седьмого курса, (и я должна Вас предупредить, что официально для всех вы станете восьмикурсницей), для подготовки к экзаменам, их сдаче и вступлению во взрослую жизнь. А также смею предложить вам должность, о которой, я уверенна, вы грезили уже давно: Староста Школы со стороны девочек. В конверте Вам предлагается перечень Ваших правил и обязанностей, а также значок, оповещающий о Вашем высоком статусе. Если же Вы не хотите брать на себя подобную ответственность, прошу отослать обратно значок и ответ на моё приглашение, призывающее Вас к учёбе. С нетерпением жду очередной встречи с Вами, Директор Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс, Минерва МакГонагалл."
Гермиона, находясь в полнейшем шоке и ажиотаже, счастливо подпрыгивает от пола, не забыв прокричать на весь дом радостное "ДА!". На самом деле, она уже и не надеялась, что сможет повторить упущенный ею год, а о важнейших экзаменах в её жизни уж и говорить не стоило. И хотя ей, как и её мальчишкам, предлагали после летнего отдыха и полного восстановления отправиться на работу в Аврорат, она жутко не хотела возвращаться в мир преступности и чёрных магов, с которыми ежедневно приходится бороться аврорам. Что ж, новый учебный год будет для неё глотком свежего воздуха. И, в отличие от всех предыдущих, он не будет омрачён возрождением опаснейшего Тёмного Волшебника, который только и мечтал, как бы уничтожить её лучшего друга. А значит, она полностью сможет отдаться приятному процессу получения новых знаний (хотя многие из заклинаний седьмого курса она уже изучила) и даже мальчишек – их-то уж точно, в самую первую очередь, – заставит грызть гранит науки. И пусть только Рон попробует сказать ей что-то про то, что она достала его со своей извечной зубрёжкой. Ничего, потерпит, лучший друг как-никак. — Ма-ам, па-ап! Вы представляете, мне пришло письмо из Хогвартса! Меня приглашают на повторный седьмой курс, а ещё я получила должность главного префекта! — реактивно сбежав по лестнице, и встав прямо перед родителями, радостно сообщает им девушка. — Боже, после всего произошедшего я и мечтать-то о таком не могла, но это же просто чудо! Она счастливым взглядом окидывает мужчину и женщину перед ней, хвастливо покрутив перед ними новеньким пергаментом, который лишь парой строк исполнил её мечту. Конечно, на самом деле это сделала МакГонагалл, но эта маленькая бумажка была ярким примером и доказательством исполнения её заветного желания. — Пап, мам? — неуверенно окликает их шатенка, вдруг понимая, что родители совершенно безучастны к её веселью. Они смотрят куда-то сквозь неё, на новый телевизор, и смеются с транслируемой на нём комедии. Томас смешно комментирует последние действия главного героя, а Кейт, внимательно его выслушивая, особо не отвлекается от просмотра и кивает каждому слову мужа. Многозадачность – её второе имя. Впрочем, как и её дочери, воспоминания о которой постепенно бледнеют и меркнут в её голове. Гермиона озадаченно переводит взгляд с мужчины на женщину, ожидая, когда же они, наконец, скажут, что они прекрасно видят её прямо перед собой и что происходящее – всего-то неудачная шутка за то, что она так долго провозилась с этим хрупким письмецом у себя в комнате и заставила их ждать. — Мам, это не смешно. Но секунды текут неумолимо вперёд, а родители всё также продолжают рассматривать кино за её спиной, в то время как сама она остаётся для них пустым местом. Становится для них пустым местом. Девушка замечает это не сразу, но на совместных семейных фотографиях, висящих на стене за диваном, постепенно начинают тускнеть изображения её родителей. Всё светлее и светлее безжалостно выцветает каждая картинка. Кареглазая с испугом осматривается по сторонам, видя, как ровно то же самое происходит и с фотографиями на шкафах, комодах и тумбочках. Пропадают улыбки, угасают краски, а глаза их скрываются за пеленой изображения пустых голых комнат, где остаётся только одна Гермиона. Они исчезают. Как будто их стирают с помощью магии. Из жизни, из мыслей, из памяти. Как Обливиэйтом. Грейнджер в страхе оглядывается на домочадцев, боясь понимать и принимать то, какой ужас сейчас происходит с ней. Лихорадочно пытается вспомнить любое, даже самое простецкое заклинаньице, которое остановит, замедлит, прекратит столь вопиющее варварство, изуверство. Вот только даже в Магическом Мире нет такого колдовства, которое бы повернуло время вспять. Были маховики времени да и те оказались уничтожены во время того ужасного сражения в Отделе Тайн. Томас и Кейтилин постепенно были захвачены каким-то волшебным-эфемерным светом, в котором медленно начали угасать. Они исчезали из её жизни так быстро и так неотвратимо, что у девчонки даже не было времени на то, чтобы продумать план по их спасению. Она была приклеена к одному месту. И с болью смотрела на то, как самые любимые, самые близкие люди уходят из её жизни. По щекам текут крупные слёзы отчаяния. И Гермиона, наконец, вспоминает о том, какую ошибку она совершила прежде: Она сама отняла у себя родителей. — Гермиона? — Откуда-то из пространства слышится мягкий знакомый голос. — Гермиона! Он зовёт её, кричит, пытается вытащить из оков иллюзий, в которые девушка так неосторожно угодила. — Гермиона, проснись! Это было уже больше похоже на приказ, и молодая ведьма, до которой так настойчиво пытались дозваться, наконец открывает глаза. Расфокусированный взгляд утыкается в белоснежный потолок, величественно возвышающийся над ней, под телом чувствуется мягкий матрац, а голова покоится на перьевой жёсткой противной подушке. — О Боги, ну, наконец-то! — раздаётся со стороны левого уха облегчённый выдох, и матрац тут же жалобно прогибается под весом чужого тела. — Я не могла тебя разбудить целых десять минут, ты плакала во сне. Тебе снова снились кошмары? — Заботливо интересуются у неё, и шатенка через силу заставляет себя обратить внимание на допрашивающего её человека. Это была Барбара Чапман. Милая, улыбчивая спокойная женщина, лет пятидесяти пяти, весьма крупных габаритов и с ярой страстью к любым проявлениям поэзии. В бурной юности, цветущая, пахнущая и завораживающая лишь одним взглядом своих кристально-синих глаз, Барбара была довольно известной актрисой, подающей большие надежды, но слава её не продлилась долго: театр, в котором она выступала, сгорел дотла, вследствие неудержимого пожара, а сама Бар в той трагедии сломала ногу, неосторожно спускаясь по запасной лестнице. После этого она не смогла вернуться к искусству актёрского мастерства, из-за чего пришлось браться за любую, самую грязную работу, чтобы прокормить и себя, и своего младшего брата. Так она и попала на работу к бабушке самой Гермионы – Аристе Андерсон. Уже много лет Барбара составляла прародительнице компанию и хозяйничала по дому, являясь домоправительницей. — Как ты себя чувствуешь, солнце? — ласково лепечет она, нежно беря внучку хозяйки за руку. С самого детства Гермионы Чапман проявляла по отношению к маленькой хрупкой девочке искреннюю любовь и простодушие, к которым дети тянутся легче всего. Грейнджер-младшая была в восторге от этой большой доброй женщины, что поощряла ей все её шалости, в отличие от всегда строгой и сдержанной родной бабушки, из-за чего порой Ариста с недовольством замечала, что это не тот случай, когда маленькая Леди может себе позволить играть, в те же самые простецкие прятки, с прислугой. Но едва ли Гермиона усердно пыталась развить в себе то аристократическое начало, которое так усердно пыталась в ней взрастить холодная бабуля, а с лёгкой подачи матери, которая не отказывала ей практически ни в чём, так и вообще не старалась соответствовать каким-то там ожидаемым от других стандартам. Маленькой непоседливой Гермионе не было до этого никакого дела. До тех пор, пока она не попала в Волшебный Мир, и ей не пришлось учиться жить по чужим законам и правилам. Вот тут-то ей и выпала возможность раскрыть все свои ошеломляющие способности в области изучения новых заклинаний и многочисленных сложных дисциплин. — Я в порядке, — через силу, едва улыбнувшись, давит из себя волшебница. Прячет полные безликого равнодушия глаза за длинной чёлкой да переводит пустой взгляд на окно, где уже во всю светит солнце. Ярко. Жизнерадостно. Тошно. — Хорошо, — отвечает ей Барбара, и в тоне её – слишком снисходительном – Гермиона слышит откровенное неверие каждому её лживому слову. Жаль. Они все здесь лжецы.* * *
— Ты могла бы прийти и в полотенце после душа, зачем было так заморачиваться, чтобы надеть потрёпанную спальную пижаму? — По просторной столовой разлетается едкий мелодичный голос, пока его обладательница с изящным надменным видом осматривает, наконец, удостоившую их своим долгожданным присутствием кузину. — В следующий раз, Шарлотта, специально для тебя, я приду голая, — с саркастичной ухмылкой язвит сестре Гермиона, собирая короткие, не доходящие до плеч, густые сильно-вьющиеся волосы в небрежный высокий пучок. Одна непослушная красно-розовая прядь выбивается из него, намереваясь залезть хозяйке в рот или в глаз. Да, где-то примерно в середине лета, эта своенравная ведьма, просто взяла (по правде говоря, это был всего лишь глупый спор, в котором она проиграла) и, без какого-либо позволения на то старших, отстригла большую часть своей великолепной гривы, а также покрасила несколько прядей в вишнёвый цвет. Бабушка в тот день просто рвала и метала, грозясь девчонке, что они на следующий же день пойдут и перекрасят волосы в родной каштановый, или же она побреет её налысо. Но следующий день наступил, Ариста успокоилась и, после нескольких бутылочек успокоительного, смогла адекватно принять новый образ внучки, как данное. — По тебе можно начинать сверять часы, дорогая, уже пять часов, вечер, а ты только поднялась с кровати, — холодно подкидывает шпильку Ариста, недовольно замечая, как девчонка садится против неё за стол, совершенно не этично ставя босую стопу на пустую половину своего стула и прижимая левое бедро к груди. Ариста Андерсон (или леди Ариста, как называют её многие знакомые) — представительная статная женщина в возрасте шестидесяти пяти лет, даже сейчас могла похвастаться стройной фигурой и ровной, будто высеченной из камня, осанкой; у неё были пышные седые волосы, которые ничуть её не старили, а наоборот придавали какой-то манящей грации и аристократии; лицо оставалось свежим, пусть и постаревшим, обрамлённым маленькими паутинистыми сетями морщинок; глаза, к сожалению, со временем потускнели и теперь были скорее светло-белёсые, чем ярко-карамельные, как и у всех женщин в семье Андерсонов; и голос – строгий холодный, командный, повелевающий всеми и каждым. Андерсон-старшая любила порядок во всём, везде и всегда. Любила, когда люди слушали её мягкие нравоучительные наставления или исполняли прямые указания. Она великолепно владела искусством манипуляторства, захвата власти над слабым человеческим сознанием, даже не прибегая к своим привычным способностям внушения. Такой сильной была её подавляющая, угнетающая аура. Вот только выросшая где-то вдалеке от неё и совершенно неприученная подчиняться правилам этого дома, правилам Аристы, ведьма обладала не меньшей силой и, наученная своей матерью, с лёгкостью противостояла любым прихотям-приказам бабушки. А потому, теперь женщине приходилось терпеть все неприятные, отвратительные выходки, устраиваемые взбунтовавшейся внучкой, чьё сознание необратимо перевернулось с ног на голову после того, как та узнала, что больше не сможет вернуть родителям память. А значит, она больше никогда не сможет вернуть их себе. Вернуть их в семью. — Я поздно пришла домой, — лениво ковыряясь вилкой в ещё тёплой яичнице с беконом, изрекает шатенка, припоминая, ко скольки же она вчера вернулась с поздней прогулки. Однако, это не позволили вычислить выпитые прошлым вечером тройная порция виски и столько же водки, которые ей так усердно подливали друзья. — Ещё бы, ты ведь с таким усердием напивалась вчера в баре со своими новыми дружками, что, очевидно, даже не заметила, как наступило утро... Как ты только дорогу домой-то нашла? — явно довольная собой, проговаривает Шарлотта, смеряя двоюродную сестру очередным презрительным взглядом, и аккуратно, как и любая юная светская леди, которую из неё скрупулёзно выращивает бабуля, отпивает из своего бокала ярко-красную жидкость, даже не замарав при этом действии накрашенные губы. Шарлотта Андерсон – кузина Гермионы, восемнадцатилетняя, умная, начитанная, стройная красивая девушка с ровной светлой кожей, даже ни немного не задетой рыжими веснушками, глубокими карими глазами, а не как у её сестры – переливающимися с янтарным оттенком, пухлыми розовыми губами, и длинными гладкими рыже-блондинистыми волосами. До этой своей внучки, в отличие от Гермионы, леди Ариста сумела добраться и сделала всё возможное, чтобы из неё выросла настоящая светская львица. Крутые нравы, глубокие желания и определённость в поставленных целях были её главными качествами, которые она смело использовала во всей своей красе. Яркая представительница их волшебного, пусть и очень кровожадного вида. Нередко Грейнджер сравнивала свою семью по маминой линии (папины родственники были, слава Мерлину, куда попроще) с главными представителями аристократии Волшебного Мира, и порой удивлялась, как будучи отрезанными от мира, откуда их изгнали тысячелетия назад, и никогда не имея никакого доступа к магии, им удавалось быть такими амбициозными и решительными. И как им удавалось ставить себя на самый верх социальной ступени? — Шла на твой писклявый голосок, — безынтересно язвит на её реплику ведьма, показательно засовывая в рот кусочек бекона. — Он, как маяк, ни с чем не перепутаешь этот брюзжащий самодовольный тембр. — Хамка! — возмутительно вскидывается в ответ рыжеволосая, едва не подскакивая со своего стула. — Тише, девушки, — переключая внимание внучек на себя, осекает дальнейшую перепалку седовласая, смеряя успокаивающим взглядом младшенькую, по праву сторону от себя, и обжигающе-недовольным – старшую напротив. И Гермиона мысленно благодарит создателя этого прекрасного большого длинного белоснежного стола, за которым они втроём зачем-то (она прекрасно могла пообедать и на кухне, в одиночестве) собирались каждый день для приёма пищи, за то, что бабушка, даже если очень сильно захочет, не успеет до неё дотянуться и отвесить ей оплеуху за неприемлемое скотское поведение. — Тебе следует прекратить общаться с этими людьми, — даже не попытавшись залезть ей в голову и покопаться в мыслях и воспоминаниях, хотя ничего хорошего она и так бы там не нашла, выносит вердикт женщина. — Они безобразно влияют на твоё воспитание. — Угу, а ещё я должна надеть рясу и пойти отмаливать свои грехи, — которых, впрочем, накопилось великое множество; ядовито выплёвывает кареглазая, совсем потеряв аппетит и с громким стуком бросив вилку на тарелку. — Чего ещё изволите? Серьёзно, ей сейчас совершенно ни к чему все эти показательные концерты и лекции о том, как сильно она изменилась, и что такой её никто не хочет видеть. Она только смогла смириться с тем, что Вторая Магическая война была выиграна светлой стороной, что она и её любимые мальчики выжили, что многим из них пришлось похоронить своих друзей и близких... Она только-только смогла отпустить родителей (и плевать какие методы для этого использовались), что очередные копания в её душе не приведут ни к чему хорошему. Но бабушка приняла её лживый любезный тон за настоящий вопрос, или же сделала вид, что не поняла, в чём заключалась брошенная шпилька. — Чтобы ты, наконец, смыла это позорище со своей головы и привела себя в порядок, — строго подытоживает женщина, также откладывая столовые приборы. — Через две недели ты возвращаешься в Хогвартс, и я хочу знать, что там ты будешь порхать по замку, как истинная Леди, а не шататься по тёмным углам, балуясь наркотиками, алкоголем и развязными мальчишками. — Возвращаюсь в Хогвартс? — не понимающе переспрашивает ведьма. — Что это, чёрт возьми, значит?! — Хм, кажется, я забыла тебе рассказать... Сегодня утром прилетела сова из Хогвартса, и принесла письмо, в котором говорилось о твоём зачислении на повторный седьмой курс обучения, а также там было твоё назначение на пост старосты школы, — поясняет леди Ариста, пренебрежительно закатив глаза на неуместно-капризный тон говорившей. — И, как и любая денно и нощно заботящаяся о тебе бабушка, я дала своё незамедлительное согласие на твоё поступление, так что... Похоже её кошмары начинают принимать телесную подоплёку... Ещё и этого не хватало. — Но ты не посоветовалась со мной! — возмущённо перебивает её Гермиона. — С чего ты решила, что я хочу туда возвращаться? Ей с лихвой хватило битвы за Хогвартс, поиска крестражей, постоянных смертей своих и чужих, а также войны в общем. Достаточно. Нагеройствовалась за все эти годы. С неё хватит. — Потому что тебе это необходимо? — как неоспоримый довод произносит седовласая. — У тебя нет законченного образования, экзамены были не сданы, ты никак не зарекомендовала себя в роли будущего сотрудника Министерства Магии. Ты собралась идти работать с шестью освоенными курсами? Насколько мне известно, этого мало. Тебе необходимо закончить школу! — с нажимом добивает она, наблюдая, как девчонка напротив начинает ерепениться. — Кто сказал, что я вернусь в Волшебный мир? — А ты собралась пытаться выжить здесь? — заливисто хохотнув, продолжает своё грубое наступление женщина. — Ты не осведомлена в таких простых науках, как физика, химия, математика, даже литература... — Я прекрасно знаю все эти дисциплины, — в очередной раз не став дослушивать, огрызается девушка. — Я смогу прожить в маггловском мире. — Однако приличное поведение тебе только снилось, — аккуратно помешивая чайной ложечкой сахар в своей чашке, глумливо подытоживает бабушка. — Я совершеннолетняя, и я могу сама решать по какому пути мне следует пойти, — решив не цепляться за оскорбительные слова, проговаривает Гермиона, надеясь доказать свою правоту. Как бы она не любила всю семью Уизли, которые уже пол-лета как пытаются затащить её в Нору, как бы не любила Гарри и своих друзей, как бы не была зависима от магии и красот Волшебного Мира и какой бы важной составляющей его частью не была, вернуться туда сейчас было бы выше её сил. Ещё не утихла боль свежих, всё никак не собирающихся рубцеваться, ран от страшных потерь. Ещё не забылись кровавые ужасающие картинки прошлого. В ушах всё также оглушительно-громки были крики людей, добровольно ищущих свою смерть. А кошмарные сновидения, в которых она тонет по ночам, являются у неё слишком частыми гостями. Вернуться в Хогвартс, то место, где вся эта плешивая история началась и где закончилась, означало взбудоражить и без того подорванное слабое психическое состояние, разбередить ошмётки отвратительных ран и пустить ярко-алую кровь, стремительно бегущую по извилистым синим венам. От одного это предположения бросало в дрожь. Одни только эти мысли возвращали ещё не совсем забывшуюся боль. И было до тошноты противно от того, что ей, одной из многих, удалось выжить. Но была ли она достойна этой жизни больше, чем те же профессор Люпин или Дамблдор? Гермиона искренне отрицала сей факт. Она не была хорошим человеком. Не была избранной. Не была какой-то особенной. Но почему-то выжила. И ей пришлось вернуться в одинокий пустой дом, пришлось узнать, что она больше никогда не сможет увидеться с родителями, не сможет с ними поговорить, устроить очередной выходной вечер, когда они, наплевав на все правила здорового образа жизни, будут есть чипсы и пить кока-колу, не сможет посекретничать с мамой, и папа не подбодрит её какой-нибудь глупой шуткой. Ничего из этого уже больше не повториться. В первую очередь, из-за неё самой. Ведь это она применила Обливиэйт. Она, поперев все мыслимые и немыслимые законы, наставила свою волшебную палочку на родителей. Именно с её тонких сухих губ сорвалось столь сильное и страшное заклятие, отнявшее у неё всё её прошлое. И Грейнджер не была уверенна, спасла ли она этим своих близких или же обрекла себя на гибель. — Я не вернусь в Хогвартс, — подводит неутешительный итог она и быстро поднимается со своего места, желая, как можно скорее покинуть светлую большую гостиную, в которой, неожиданно, вдруг стало невозможно дышать, а коварные тени, казалось, образовали дьявольский хоровод, справляя предсмертную панихиду у костра. Ариста, наблюдая трусливый побег волшебницы, крутила в пальцах простое серебряное колечко с одиночным, светлым голубым камнем. Кольцо Грейнджер было идентично её собственному и кольцу Шарлотты, разве что формой камня они немного отличались. Она надеялась, её старшая внучка будет внимательнее к таким мелочам... Особенно в ночь полнолуния. И Гермионе действительно следовало бы обратить на всё это внимание, особенно сейчас. Ведь её демоны, всё громче горланя загробные песни, чувствовали, что сегодня произойдёт её падение.* * *
Громкая энергичная музыка разносится по всему просторному помещению, пока молодёжь отплясывает на танцполах или толпится у баров. Яркие прожекторы ослепляют, и Гермионе приходится ненадолго зажмурить глаза и снова открыть, чтобы приспособиться к странному освещению. — Ну как? — интересуются у неё со стороны левого уха, и Гермиона переводит взгляд на свою старую подругу Ирму, с которой они когда-то вместе ходили в школу. До того, как её жизнь перевернулась из-за Хогвартса. Грейнджер оглядывает большой зал, оценивая достаточно современную обстановку, чего только стоят эти разноцветные светодиоды; рассматривает весьма откровенно разодетых людей, рассыпавшихся по залу, в числе которых где-то затерялись и их с Болтт друзья, постукивая в такт быстрой музыки по бедру, и приходит к выводу, что клуб этот не так уж скучен, каким мог оказаться. — Сойдёт, — лениво отвечает она, уверенная, что и подруга ожидала чего-то большего, придя сюда сегодня впервые. — Выпьем? Болтт, красивая ухоженная девчушка с копной блондинистых волос, заплетённых в тугую косу, согласно кивает и совершенно обыденным для неё жестом берёт кареглазую за руку, чтобы провести в сторону барной стойки, протянувшейся вдоль всей стены. Грейнджер думает о том, что здесь достаточно много народу, а затем взлохмачивает пальцами непослушные каштаново-красные пряди, придавая им больший объём, и опирается локтем на барную стойку, пока Ирма машет руками, подзывая к ним ещё парочку друзей. Через минуту в поле зрения ведьмы и её подруги оказываются ещё одна девушка в сопровождении двух высоких парней. Харпер Клисби – старшая сводная сестра Ирмы. Утончённая и красивая девушка, с чёрными глазами и смоляными волосами. По правую руку от неё её брат-близнец – Хорхе – высокий широкоплечий молодой человек, черноволосый и черноглазый, как сестра. Слева от родственников стоит такой же аппетитный зеленоглазый шатен по имени Лео Сторм – лучший друг брата-близнеца-Клисби. — Вы слишком долго ходите, — досадливо морщится Харпер, поправляя кружевной край своего чёрного расклешённого платья, и выжидающе смотрит на подруг, очевидно, требуя от них объяснений за своё опоздание. — Мне пришлось красться по пожарной лестнице, потому что бабушка заперла мою дверь на ключ, — легко признаётся ведьма и расслабленно пожимает плечиками. Признаёт вину без запинки: К сожалению, это она задержала их с Болтт. — Леди Ариста как всегда в своём репертуаре, — смеётся Лео, вспоминая как пару недель назад он и Гера попали в весьма щекотливую ситуацию с её бабушкой. Им даже угрожал длинный кожаный ремень. А он всего лишь вернулся поздно ночью за оставленными у подруги часами. Клисби на это лишь выразительно закатывает глаза, не понимая, почему Грейнджер до сих пор живёт с родственниками, ведь по закону уже давно может существовать в одиночку. Тем более, что счёт на её банковской карте ей это свободно позволяет. Но не собираясь мусолить столь неинтересную тему дальше, она обходит подруг и с довольной улыбкой приветствует подошедшего и явно знакомого ей бармена, кладет деньги на стойку, склоняется к нему ближе и, подвигая купюры, неслышно делает заказ. — Мой друг нам всё организует. Первая порция удовольствия за мой счет, остальное за вами, детки, — весело усмехается Харпер. Гермиона задумчиво прикусывает губу, вспоминая, сколько налички она взяла с собой на этот раз, и с интересом разглядывает бармена, друга брюнетки, который уже подвигает к ним пять шотов с текилой и кусочками лайма. А под белоснежными салфетками же находится истинная покупка, которую черноглазая ловко отправляет в рот. И ведьма в который раз думает о том, что лучшей компании её истерзанная бедная душа просто не найдёт. Или может дело в том, что лучшего способа забыться она пока ещё не искала? — «Молли» не могла оставить нас в одиночестве, — Хорхе беззаботно смеется, отправляет свою таблетку в рот и бесцеремонно приближается ближе, подносит экстази к губам шатенки, ожидая, когда же она пуститься с ними в разгул, ведь каждый из ребят уже попробовал по одной. — Я бы тогда перестала с ней дружить, — протягивает с довольной ухмылкой Гермиона, послушно открывая рот, быстро глотает, с недавних пор её любимое лекарство и тянется за текилой. — За нас! Крепкий напиток обжигает горло, от чего непроизвольно на лицах расцветают довольно забавные мины, потому каждый из ребят поскорее впивается зубами в цитрусовую мякоть, чтобы избавиться от неприятной горечи на языке. И постепенно звуки музыки, кажется, становятся громче, бит ускоряется, как и биение сердца в груди. Волшебница в ответ на это широко улыбается, прикрывает глаза и движется в такт мелодии. Обстановка сейчас начинает ей нравится куда больше, чем было первое впечатление. Наркотик оказывает своё спасительно-губительное влияние весьма быстро, отчего кажется, что, возможно, в него что-то ещё подмешали. Но ведьме на это искренне, прямиком с Астрономической башни, плевать. Ей, впервые за этот вечер, становится легче. Дышать. Чувствовать. Жить. Друзья, выпив с ней ещё по две порции, медленно куда-то разбрелись, очевидно, как и она, отдавшись своим желаниям, зажигательной музыке и царящему вокруг веселью. Гермионе действительно хорошо, свободно и легко. Она танцует в такт мелодиям, не замечая никого вокруг. Голова до нереального совершенно пуста, не в пример бывшей лучшей ученицы великой школы Чародейства и Волшебства Хогвартс; тело почти парит над землёй, когда она энергично подпрыгивает на танцполе, и ей становится так радостно, что даже все эти незнакомые, чужие люди вокруг не приносят ни капли дискомфорта, и вместе с ними девушка погружается во всё большую сладостную эйфорию, вызванную безвкусной таблеткой. — Ты, как магнит, приковываешь взгляды всех здесь, — внезапно со спины раздаётся прямо у неё над ухом пьяный тягучий голос, и шатенка поворачивается к говорившему. — Хорхе, — радостно обращается к другу Грейнджер, резко подаваясь вперёд и закидывая руки на мощные плечи парня, продолжая зажигательный танец уже в его приятной компании. — Примитивнее подката ты не придумал? — смешливо любопытствует она, прищурив взгляд. — Это был не подкат, а костан... контаст... Чёрт! — несдержанно ругается он, очевидно, пытаясь совладать со своим заплетающимся языком. — Я говорю правду: только посмотри, как все эти упыри пожирают тебя взглядом. Гермиона задумчиво оглядывает просторное помещение, где находится свыше двух сотен человек, и понимает, что Клисби ей не лжёт. На неё и вправду пялятся как и взрослые статные состоятельные мужчины, так и совсем ещё зелёные мальчишки, вероятно, привлечённые хрупкой фигуркой и миловидным личиком. А также древней очень сильной магией. Ведьма на это лишь легкомысленно усмехается – ей это не в новинку. Ведь на самом деле род Андерсонов не зря взращивал в своих потомках красавиц и статных девиц. Всё потому, что женщинам в её семье были уникальны в своём происхождении. Они были Сиренами. Не теми страшными, звероподобными, ужасающими тварями, что обитали в водах того же Чёрного озера, нет. Внешность была одним из главных приоритетов их неоспоримого волшебного очарования. И была таковой, какой позавидуют все самые чудесные красавицы мира. Каждая женщина семьи Андерсон обладала кошачьей грацией, божественной красотой и недюжим умом, которые превращали их из просто кокетливых обольстительниц в изворотливых умных девиц, знающих себе цену. Но наряду со всеми положительными качествами, следует помнить, что Сирены – существа опасные, куда опаснее, нежели русалки и тритоны, ведь именно за красотой они прячут истинно-звериную сущность. И неутолимую жажду крови. Испокон веков легенды и сказки передавали человечеству истории о том, что Сирены с помощью своих волшебных завораживающих голосов заманивали одиноких моряков в свои дьявольские сети, а потом пожирали их плоть, насыщая бессмертные тела чужой жизнью и энергией. И всё это было правдой, за исключением лишь того, что они не были бессмертны. Но зная о столь варварских обычаях древнего рода, Волшебный мир изгнал роковых красавиц со своих просторов. В более древние времена сирены лакомились человеческой плотью, топя корабли и суда обычных магглов. Но в современном мире они себе такого позволить не могли, и потому теперь, для поддержания жизни в организме, продления молодости и красоты, Сирены пили человеческую кровь, подобно вампирам и существовали более мирно среди людей. Леди Ариста и её дочери являются сиренами. И этот же ген Кейтилин и Кларисса передали ей, Гермионе, и её кузине, Шарлотте. И если Грейнджер было противно являться таким ужасающим существом, из-за чего она всегда пыталась выглядеть менее привлекательной, где-то чумазой, а где-то неряшливой, то её сестра была явно собой довольна и пользовалась всеми бонусами и располагающими на то способностями. — Не бойся, ни одному из них я не достанусь, — выдыхает томно в самое ухо своему спутнику Гермиона, пытаясь мысленно подсчитать какая сегодня фаза луны. К сожалению, в полнолуние, которое и по сей день является одной из самых волшебных ночей любого месяца, магия сирен усиливалась против их на то воли, и, как и оборотни, они сходили с ума, если не были предостережены заколдованным кольцом-амулетом, которое подавляло магию полной луны и оставляло свою обладательницу в трезвом уме и здравии. Полная луна, по её подсчётам, должна взойти только завтра. — Совсем никому? — лукаво переспрашивает у неё брюнет, посылая обескураживающе-привлекательную улыбку, которую ей тут же захотелось обвести языком. И кто из них тут ещё коварный соблазнитель? И Гермиона, в самом деле, не отказывает себе в этом секундном порыве, резко дёргается в сторону парня и целует его горячими губами, сталкиваясь в страстном танце, изучая чужой рот языком, пробуя на вкус капли текилы и кислого лайма, оставшиеся на его губах. А после столь неожиданного начала она не помнит, как уже через несколько минут они оба стоят в уборной клуба, не помнит, как позволяет другу забраться широкой сильной ладонью под юбку коротенького серебристого платья, не помнит, как сама своими тонкими пальцами зарывается в копну его кудрявых чёрных, как смоль волос, и не помнит, как поощряет его губы на своих ключицах одобрительными, волнительными, предвкушающими стонами. Всем, что действительно по-настоящему привлекает её прямо сейчас, – крупная ярёмная вена на его шее, такая насыщенно синяя, в искусственном свете ламп – почти чёрная, так соблазнительно-гулко пульсирующая, разгоняющая по сосудам наполненную кислородом молодую горячую кровь. Глаза против воли приобретают более светлый, золотистый оттенок и даже слегка светятся в темноте, а из под дёсен показываются острые клыки, выдавая в изумительной красавице – чудовище из древних легенд. Парень интуитивно замечает физические изменения в своей партнёрше и, по началу, даже пытается отстранится, будучи совершенно сбитым с толку происходящим абсурдом. Но на периферии сознания слышится тихое мелодичное волшебное пение, которое невольно заставляет забыть обо всех волнующих тревогах, мрачных заботах и друзьях, которые, наверняка, скоро заметят их отсутствие. Он забывает всё-всё-всё, полностью отдаваясь во власть маленькой девушке перед собой. Через крохотное окошко в туалете Гермиона видит, что полная свежая луна проливает свой белый холодный свет на неприветливую землю. «Ошиблась в подсчётах», – разочарованно выдыхает ведьма, но уже даже больше не может сопротивляться зову райской амброзии. Она лениво проводит кончиком указательного пальца по предлагаемому ей "ужину" и, особо долго не раздумывая, вонзает клыки в нежную податливую плоть, со стоном ощущая, как сладость чужой жизни растекается дарующей новые силы сластью, раскрывается на языке пряным лакомством. Сирена думает, что у неё есть время. Она сможет удержать себя в руках, и луна не возьмёт над ней полный контроль, тем более где-то на пальце надето оберегающее кольцо. Но потерявшись в ощущениях, не чувствует, что амулета, на самом деле, на ней нет.* * *
— Что я наделала? Это самый первый и самый важный вопрос, которым задаётся Гермиона на следующее утро. Барбара от неожиданности роняет на пол чашку с чаем и блюдце, которые до этого уверенно держала в руках и которые жалобно-громко разбиваются о бежевую плитку, и шокировано, напугано смотрит на девушку перед собой. Бабушка с каким-то тревожным вздохом отставляет от себя тарелку с завтраком и в привычном – сейчас я устрою публичную казнь – жесте сцепляет ладони в замок, уткнувшись в него подбородком. И Шарлотта неверяще таращится на неё во все глаза. Так, как будто вместо нелюбимой кузины увидела самого Сатану. Странно, а ведь Гермионе искренне верилось, что она (Шарлотта) с ним – лучшие друзья. Но на вопрос её так никто и не отвечает, предпочитая сохранять гнетущую, тяжёлую тишину и продолжая рассматривать, как какой-то музейный экспонат. Смотреть было особо не на что: усталое, с потёкшей косметикой лицо, торчащие во все стороны, словно солома, неприбранные волосы, грязное тело и мятое платье. В обилие перепачканное кровью. Чужой человеческой кровью. Как и губы, и подбородок сирены. — Бог мой, солнце, — сипло лепечет, скорее самой себе, Барбара, не забыв, как и любой верующий, обязательно перекреститься, и прикрывает руками рот, отрешённо качая головой. Все эти жесты ни капли не проясняют скверную ситуацию. Ни хрена не становится понятно, что вообще могло произойти. Единственное и последнее, что помнит Грейнджер, это то, как вместе с друзьями она выпила по порции "Молли" с текилой, а потом их унесло на танцпол. Всё. Дальше только беспросветная глухая темень. И лишь только сейчас, проснувшись, она увидела всё это кровавое месиво, что растеклось и уже высохло на её теле и одежде. — Что я наделала? — уверенно продолжает добиваться ответов девушка, чеканя каждое слово, как станок золотую монету. Внешне она остаётся спокойной и рассудительной. В то время, как воображение уже подкидывает ей с десяток разносортных картин – одна хуже другой – развития событий, приведших её к столь недоброму утру. — Мы не видели, как вчера ты вернулась домой, — отвечает ей бабушка, отнимая руки от рта, и продолжает сканировать взглядом. — Как уходила тоже. Значит, она вернулась по пожарной лестнице. — Это сейчас так важно? — огрызается Гермиона, не получая ожидаемого ответа. Кто-нибудь, просто скажите ей, что она, в стельку пьяная, неудачно свалилась в лужу крови (ну да, кто-то неудачно поранился), и после этого более-менее удачно добралась до своей койки. Или на неё напал грабитель, и она была вынуждена защищаться. Главное, чтобы у этой истории был не слишком печальный итог. Она же не могла кого-нибудь у... — Да. — Прерывает мысленный поток ледяной голос, и волшебница во все глаза смотрит на прародительницу. — Мы думали, что ты дома, откуда нам было знать, где ты якшалась всю ночь и кого из своих дружков съела. ...бить. Глубокий вдох. Затем выдох. И снова вдох. Главное спокойствие. И дышать. Не останавливаться и продолжать дышать. Даже если лёгкие уже в избытке забиты этим тяжёлым, прелым ароматом крови. Главное, не останавливаться. Бабушка всего лишь шутит. Стращает её, чтобы в следующий раз она не смела так много выёбываться. Она не могла поступить так опрометчиво-безрассудно. Она ведь мастер контроля. — Я... — едва выдавливает из горла, но тут же замолкает, когда подкатывает тошнота. Мозг проанализировал ситуацию. И, подобно бабуле, подвёл весьма сомнительный итог, что перепачкана она вся человеческой кровью отнюдь не потому, что самоотверженно пыталась спасти жизнь какому-нибудь серьёзно пострадавшему, а потому, что этим кем-то она вполне могла перекусить. Паника сдавливает горло. В висках появляется тупая боль. — Я ничего такого не сделала, — всё же через силу блеёт эту небольшую фразочку она, прекрасно слыша, какой жалкий у неё голос. Леди Ариста смотрит на неё задумчиво. Глубоко. Будто раздумывает над тем, как преподнести ей какую-нибудь очень важную, совершенно отвратительную, информацию. И уже в следующую секунду откуда-то из под стола вынимает газету и легко бросает её перед собой, отчего гладкая бумага немного проезжает вперёд и докатывается до противоположной стороны стола, где стоит виновница столь сумбурного утра. Гермиона с минуту тупо пялится на утреннюю газету, нутром ощущая, что ничего хорошего она там не увидит. Но, всё же пересилив себя, подходит ближе, берёт в руки газету и рассматривает кричащий большой заголовок и картинки под ним. Тошнота усиливается, когда Грейнджер видит на маггловских бездвижимых чёрно-белых фотографиях своего друга. Хорхе. Его абсолютно безжизненное, неестественно-сухощавое тело, распластанное на мраморной плитке пола ночного клуба. Звенящая тишина слишком сильно отягчает воздух вокруг, пока ведьма читает нашумевшую с утра статью, отчего ей становится дурно. Сознание мутит и всё плывёт перед глазами, когда она доходит до заветной строчки: «... нашли обескровленное тело». Сиплый свистящий выдох. Она почти сгибается от жутко-болезненных спазмов внутри живота и, чтобы скрыть это, показательно швыряет газету обратно на стол. Нет. Она не могла. Не могла она так поступить со своим другом. Шок и неверие. Сирена цепляется всё ещё окровавленными пальцами за выкрашенные в чёртов красный цвет! волосы и с силой оттягивает несколько прядей назад, создавая болевой эффект, чтобы попытаться пережить шокирующее известие. Горло сдавливает невидимая рука, становится трудно дышать... И она не знает, хочет ли вообще делать этот грёбаный вдох. — Это была не я, — сдавленно, хрипло, через силу лепечет она, перемещая руки на шею и обхватывая её. Все слова превращаются в приглушённый жалкий шёпот: — Я не могла такого сделать. Отрицательно качает головой, пытаясь нарисовать в голове картинки того, как она, попрощавшись с друзьями, благополучно вернулась домой, забралась по пожарной лестнице обратно, чтобы её никто не видел, и тихо легла спать. Без всего этого кошмарного ужаса на платье, теле и неразберихой в мозгах, которые – она уверенна – превратились в склизкую полужидкую субстанцию. Но сколь бы девчонка не пыталась заглянуть в выдуманную реальность, ничего подобного там не было. Вообще ничего не было. Лишь пустая чёрная темень, от которой становилось физически плохо, под которой она неестественно прогибалась – того и гляди, прямо сейчас переломает все кости, сдавит хиленькое тельце, как прессом, и расплющит в абсолютное ничто. — Газеты и твой внешний вид говорят об обратном, — сухо замечает седовласая, прикусывая изнутри рта щеку. Она до последнего не хотела верить, что внучка позволила себе перейти эту опасную грань. Гермиона, как и её мать, всегда отличалась великолепной выдержкой и контролем над своей истинной сущностью, потому узнать о подобном случае было для Аристы просто непостижимо. После прочтения новостей, а также специального выпуска их же по телевизору, она до последнего верила, что всё это: и дружок Гермионы, и его смерть, и то, как именно он умер – лишь случайность. Дикая неожиданная случайность. Но после того, как она открыла дверь, которую вчера лично запирала на ключ, и увидела всю ужасающую картину воочию, поняла, что надежды её были напрасны. Девчонка совершенно вышла из под контроля. И не только родительского, но ещё и не смогла сдержать свои животные порывы. — Вчера было полнолуние, — аккуратно замечает Барбара, уже отойдя от шока и ища оправдание для любимицы. — Но на мне было кольцо! — опровергает любезно поданную теорию сирена, всё ещё не желая верить в свою виновность, и выставляет перед собой ладони, ожидая увидеть на указательном пальце левой руки волшебную вещицу. Но амулета на ней не оказывается. Она приоткрывает рот в недоумении, не понимая, куда оно могло деться. Оно же вчера было с ней. Оно вчера было с ней... Ведь так? — Оно, наверное, в кровати, — нелепо бормочет она, круто разворачивается и выбегает из столовой, босыми ногами шлёпая по паркетному полу. Нужно всего лишь отыскать кольцо где-нибудь под подушкой, в одеяле или складках простыни, и она сможет доказать свою непричастность к произошедшей трагедии. Ей не хотелось быть той, кто так легко может отнять чужую жизнь. Ей не хотелось быть убийцей. Тем более, ей не хотелось быть убийцей своего друга. Старшего сводного брата её дорогой подруги Ирмы. Грейнджер стремительно врывается в свою обитель, бежит, едва не спотыкаясь, к кровати и, решительно-остервенело скинув одеяло с подушкой, ищет на простыни малейшие признаки маленького колечка. На цветастой голубой простыни ничего не оказывается. Она хватается за подушку и выворачивает наволочку на изнанку, надеясь, что вот сейчас, где-нибудь в уголке оно притаилось. Но и тут ничего нет. Тогда она берётся за большое толстое одеяло и несколько раз встряхивает его, ожидая услышать, как раздастся глухой стук, извещающий о падении амулета. Не получается. Приходится идти на крайние меры, и теперь она вытаскивает одеяло из пододеяльника, не замечая, как за её жалкими потугами наблюдает бабушка. — Не думаю, что ты что-то там найдёшь,— с идеально ровной осанкой остановившись на пороге её комнаты, без лишних эмоций рассуждает женщина, сцепив руки перед собой в замок. — Сейчас я его найду, — упрямо отвечает ей девчонка, продолжая заниматься всей этой ненужной дрянью. Она уже тоже не верит, что что-то сможет там найти. Но остановиться не может. Или не хочет. Поверить в собственную причастность к смерти друга было больно. Невыносимо больно. У неё практически онемели пальцы, пока она занималась всей этой бесполезной, не приносящей никакие полезные плоды, хуйнёй, сердце колотилось так бешено-сильно, что рёбра практически не выдерживали столь чудовищного давления и начинали крошиться. Осыпаться мелкой крошкой прямо на внутренние органы, которые были стянуты в прочный тугой узел. Ещё немного и её сейчас вырвет. Прямо всей той живительной кровью, которую она так вероломно отобрала у совсем ещё мальчишки. И ей до чёртиков страшно. Ведь она всегда была хорошей, умной, рассудительной, сдержанной... А тут просто раз, как снег на голову летом в тридцатиградусную жару. Было просто до безобразия тошно думать, что она могла сделать что-то столь вопиюще-отвратительно-ужасное. Отнять чью-то жизнь. Вот так вот просто. Не задумываясь. Поддавшись лишь на секунду тьме, сидящей в ней. В уголках глаз скопились слёзы и готовы были вот-вот пролиться, потому что амулета действительно не было нигде в одеяле. А это могло значить, что и на ней его вчера не было. И следовательно, всё это... Всё то, что произошло с Клисби её рук дело. В мыслях против воли промелькнули устрашающие картинки смерти молодого человека. Его обескровленное тело. Кто, как ни сирена, мог такое сделать? Вампир? Мало в такое верилось (а так хотелось бы). Ей вспомнилась первая их встреча. Хорхе был такой весёлый и жизнерадостный, он так любил всякие шутки и приколы, что невольно заставлял её, всё больше и больше тонущую в жалости и ненависти к себе, улыбаться против воли, даже когда на самом деле ей хотелось реветь в голос и драть на себе волосы от безысходности и самобичевания. Он ободрял её всегда сопереживающими и помогающими словами, рассказывал ей столько забавных историй, что со временем она начала успокаиваться и понемногу отпускать всё произошедшее за этот тяжёлый год. И его-то жизнь она отняла?! Из глаз ведьмы текут слёзы. Держать всё это в себе больше нет сил. И так плохо, тяжело и тоскливо на душе, что впору просто утопиться. Почему вокруг неё всегда страдают только лучшие люди? Почему они несчастливы, пока она упивается весельем и беззаботностью? Почему она снова потеряла близкого ей человека? Неужели все эти войны, несчастья и смерти никогда не оставят её в покое? Она тяжело оседает на колени, запутавшись в перевороченном одеяле, и горько плачет, навзрыд, тихонько поскуливая, давая выход разрушающим эмоциям, которые так опрометчиво держала в себе, под железным замком, последние несколько месяцев. Но пытаясь сдержать бешеный крик, не смея позволять себе больше. — Ну, тише-тише, девочка, — присев рядом с ней на колени, ласково лопочет ей бабушка, укладывая девичью голову у себя на груди и нежно поглаживая непослушные волосы. — Всё образуется... Всё будет хорошо. Хорошо. Хорошо? Хорошо?! Да о каком