Мы разные, тут споры неуместны. Иной снаружи монстр, а в душе дитя, кто-то за решеткой, с сердцем честным, а кто-то с сердцем подлым, а судья!
Уже более получаса подряд пытаясь взять контроль над мелкой дрожью, что колючей проволокой опутывает больное тело, Гермиона резко опускается на колени, пригибается и, протянув правую руку чуть вперёд, достаёт из-под кровати свой большой поездной чемодан, в котором, не полностью распаковав, хранит некоторые непримечательные вещи: то, что не было необходимым, но, в той или иной ситуации, могло бы пригодиться. Это была и небольшая стопка книг, которые она позаимствовала из бабушкиной библиотеки, где они бесхозно пылились на полках уже которое десятилетие подряд; и маленькая сумочка с косметикой, которой она почти никогда не пользовалась; и пару сменных брюк и платьев, которые обходительная милая Барбара, несмотря на все мыслимые и немыслимые отговорки о том, что они никогда ей не пригодятся, всё же запихнула в её чемодан. Но самым интересным всё же была не эта бессмысленная мелочь, которая, наверняка, найдётся в сумках и у других разномастных и не всегда пустоголовых девчонок, учениц Хогвартса. Самым интересным была маленькая пластиковая баночка, в которых обычно продаются маггловские таблетки или витамины. Вот только в этой баночке, на самом её дне, побрякивают не полезные для человеческого организма пищевые добавки, а наоборот, высококачественный яд, подделанный под вид разноцветных витаминок, на основании которых красуется красноречивая «М». Спросите, зачем всегда правильной, всегда идеальной, всегда лучшей во всём и всех, Гермионе Грейнджер понадобились эти сомнительные препараты? Ведь ещё с самого детства всех нас учат тому, что хорошо и что плохо, что правильно и что неправильно, что полезно и что вредно. И наркотики относятся как раз к тем самым плохим, неправильным и вредным вещам, едва ли, не возглавляя этот список. Так всё же, что они забыли в сумке небезызвестной Гермионы Грейнджер, которая как раз возглавляла список самых хороших и правильных учеников магической школы Хогвартс? Ответ был до безобразия и отчаяния прост: Правильная девочка испортилась. Треснула по швам, как старый плюшевый мишка, которого нерадивый хозяин или безответственная хозяйка порвали пополам. Разбилась о пол, как чудесная фарфоровая кукла, которую нечаянно поставили на край неровной полки, разлетевшись маленькими осколками по самым отдалённым тёмным углам. Сломалась, как маленький слабый зелёный росточек дикой розы, не смогшей противостоять безумному ветру, нескончаемому ливню и тяжёлому граду. Её срок годности истёк. Вот, что с ней стало. Вот, что с ней сделали все эти годы борьбы между светом и тьмой, как в самой себе, так и в целом мире. Кошмары, не перестававшие мучить её ещё с самого начала войны, после сделанного в конце лета проступка, напали на неё ещё с большим рвением, не давая, не разрешая не то, что спокойно и безмятежно спать по ночам, но не позволяя даже хотя бы на десять жалких минут прикрыть уставшие, слипающиеся под тяжестью свинцовых век глаза. По приезде в Хогвартс всё только усугубилось. И она жила в подобном ритме две недели с небольшим: Бессонные ночи; тяжёлые, неподъёмные утра; сомнительные завтраки, где она, вроде как, должна притворятся счастливой и беззаботной (не то, чтобы её друзья не делали того же, на каждом из них остался отпечаток войны, но, кажется, ради друг друга, в компании друг друга они на мгновение забывали о съедающей их боли); четыре тщедушных урока, на которых она должна блистать и выделяться своими знаниями, зарабатывая в копилку факультета как можно больше баллов; потом обед, где она опять-таки обязана была казаться самой собой; ещё три доводящих до ручки, сумасшедших урока; тошнотворно-противный ужин; куча домашки, которую она старается сделать/переделать сразу на всю неделю вперёд, и внеучебная активная социальная деятельность, которой их школу нагрузило Министерство, решив скинуть свои проблемы на плечи и без того уставших, вконец измотанных учеников. Где-то за кадром должен раздаваться истерически-зловещий смех. Гомерический хохот. Несдерживаемое лошадиное ржание. По крайней мере самой Гермионе, понявшей на что она подписалась, согласившись занять пост Главной Старосты, а также не спавшей до этого почти с неделю, было смешно до колик в животе. Хорошо, что Теодор этого не видел. Он тоже старается, выкладывается по максимуму, разделяет с ней любую работу (а не скидывает всё на хрупкие женские плечики, как многие мужланы… но мы не будем показывать пальцем), поддерживает все её сумасшедшие, бредовые идеи, а если не поддерживает, то предлагает свои. Сладкий мальчик, а не коллега по* * *
— С Днём Рождения!!! Стоит только подойти чуть ближе, чем на три метра, к гриффиндорскому столу, как вдруг на неё налетает, едва не свалив с ног, неожиданный безумный смерч, умело скрывающийся под приятным и милым обликом прекрасной Джинни Уизли. Самая младшая прилипала из рыжего семейства зажимает подругу в тиски, да так, что примитивное, инстинктивное, бессознательное действие прогона свежего воздуха через лёгкие стало поистине непосильной задачей. Нет, без шуток, искать крестражи и то было легче. — Джин, ещё минута и мои рёбра не соберёт даже мадам Помфри, — только и хрипит виновница торжества. — Ой, вот только не надо мне тут вашего немощного: “Умираю!” — наконец, отцепившись от шатенки, строго изъявляет девушка, на последнем слове наигранно понизив голос до предсмертного скрежещущего шёпота. Вышло очень похоже на зомби из маггловского кинематографа. Может, за это лето, пока гостил у Уизли, Гарри провёл семейству экскурсию по разным мультфильмам и фильмам? — Я каждый день так обнимаю Гарри и Элин, и посмотри, до сих пор живые ходят. О, так вот почему в последнее время от Поттера и Фид так часто стали слышны жалобы на боли в грудной клетке. Оно и не мудрено, если из их рёбер уже можно собирать пазлы. — Давай уже сядем за стол, — просит Гермиона. Друзья их уже давно ждут и, когда лучшая ученица школы садится, наконец, за стол, принимаются, подобно Джиневре, с удовольствием поздравлять свою факультетскую и, конечно, боевую подругу, то поочерёдно, то перекрикивая друг друга, желая ей здоровья, удачи, успехов, любви, верной дружбы и вообще много-много всего, и только самого лучшего. Гермиона, даже не пытаясь сдерживаться, расплывается в счастливой, но всё же опечаленной улыбке. У неё такие прекрасные друзья… Она их даже не достойна. — Сегодня вечером, ты должна прийти в гостиную гриффиндора, — отпивая из своего кубка тыквенный сок, продолжает громогласно вещать (командовать и повелевать) Джинни, когда все друзья высказались и снова приступили к трапезе. — И даже не вздумай отнекиваться своими супер-пупер-важными-и-срочными делами! Не прокатит. Начнёшь кривляться, я и Рон силком тебя туда притащим. — Только не говорите, что вы решили устроить вечеринку, — весьма скептически отзывается Грейнджер. Вечеринки – это что? Правильно, алкоголь. Причём не одна-две бутылочки шампанского (хотя девчонки наверняка будут именно его), а много-много больше бутылок. И уж мальчишки-то точно закупят для себя что покрепче. А страх перед вечеринками в гриффиндорке ещё не прошёл. Набирая в ложку ещё порцию овсяной каши, сирена с некой задумчивостью уставилась на собственное кольцо. — Это не вечеринка, — прекрасно зная отношение соратницы ко всей этой мишуре, упрямо опровергает Гарри. — А небольшой праздник для именинницы: посидишь в кругу друзей, пообщаешься с нами, получишь подарки, да, все немного выпьют… — ловя недоверчивый взгляд подруги, который так и язвил: «Ага, так я и повелась на весь этот ваш цирк», — честно признаётся он. Ему, на самом деле, просто хотелось окунуться в весёлую и праздную жизнь. Хотя бы ненадолго. Гарри хотел пообщаться с друзьями не только о том, как правильнее составить предложение в эссе по истории магии, что необходимо указать в том или ином рецепте зелья и как лучше оттачивать движение рукой, чтобы трансфигурировать жука в кролика. Он хотел поговорить о чём-то более простом, приземлённом, тем более, если у всех будут развязаны языки. Но, зная их Гермиону, придётся приводить целую кучу аргументов, доказывать, что ей не нужно всю жизнь прозябать в этих школьных проектах, и иногда они могут побыть просто подростками (по крайней мере до тех пор, пока учатся в школе). Поэтому он, брат и сестра Уизли и Фид готовились к этому разговору ещё с позавчерашнего вечера, подбирая те или иные слова, которые могли бы им помочь, однако, что было крайне удивительно, они им даже не понадобились: — Я согласна, — с явной насмешкой наблюдая за их, в очередной праведной тираде, раскрывшимися ртами, оглашает своё снисходительное решение Грейнджер, радушно улыбаясь. — Вы правы, это мой День Рождения, и его надо провести в кругу друзей, а не подыхая от пыли в библиотеке. Джинни и Элин были безмерно счастливы, слыша одобрение подруги, и даже показательно дали друг другу “пять”, весело смеясь. Дальше завтрак потёк в привычном для ребят ключе: все обсуждали, как собираются провести день, строили маршрут прогулки по Хогсмиду, спорили о том, в какие магазины им надо зайти, что купить, кто по сколько скидывается, при этом не принимая вложения самой Гермионы, убеждая её, что это будет их подарком ей на День Рождения. А когда гриффиндорка поймала их на слове, что они уже собрались дарить ей подарки, упрямо, честно-честно смотря в самые глаза, заявляли, что ни о чём таком и речи не было и, так и быть, сознались, что "забыли" приготовить подарки. Ага, слышала она уж эти Мерлиновы сказки. Теперь они ещё хотят озадачить её тем, как она будет возвращать им деньги? Но мыслительный процесс был прерван внезапно ворвавшимися в помещение стайками птиц, которые, как обычно, разносили свежие газеты и журналы, а также доставляли письма и посылки от родных. Рядом с Гермионой приземлилась маленькая сипуха, заказная птичка, принесшая весточку из дома. Бабушка в письме, как обычно, ёмко и лаконично, но вместе с тем тепло, поздравляла свою русалочку с её Днём, желала всего и сразу и большую часть письма выражала свою надежду на то, что вдалеке от дома, под присмотром (других учеников, близких друзей и дотошно-строгих учителей) и, конечно же, не имея здесь никаких сомнительных связей (это она снова намекала на Ирму, Харпер, Лео и… кхм), её девочка, наконец, окончательно придёт в себя (что началось ещё дома за две недели до отбытия в школу), и полностью душевно и морально восстановится. Что ж… Она, Гермиона, уж точно встала на путь восстановления. Немного не тем образом, которым бы желала леди Ариста, но… Также вместе с письмом совушка принесла новую книгу… Эмили Бронте «Грозовой перевал». Вау!.. Вот, что действительно можно назвать сомнительным. Грейнджер её, конечно, никогда не читала, но довольно наслышана о провокационном содержании данного чтива. Но ладно, будет чем скоротать время, когда остальные книжки закончатся. От кузины же сирена не получила ни одного доброго словца. Плохого, кстати, тоже, и на том спасибо. Не хватало портить иллюзорно хорошее настроение едкими приписками этой маленькой высокомерной выскочки. Угостив свою посланницу долькой сочной груши, ведьма отправила малышку обратно. Однако, что стало удивлением для сирены, после крохотной совушки рядом с ней сел крупный чёрный филин, принесший в лапах небольшой, очень аккуратный и красивый пучок, состоящий из цветов белого, розового и красного вереска. Гермиона с удивлением взяла в руки букет, тут же ощущая, как ещё даже не поднеся их к лицу, в нос ударил терпкий, сочный, игристый, горько-сладкий запах любимых цветов. Аккуратно поднесла поближе до обонятельных рецепторов, быстренько выдохнула старый спёртый воздух и медленно, томно растягивая каждую секунду удовольствия, вдохнула аромат прекрасных полевых растений так глубоко, чтобы заполнить им всё пространство грудной клетки. Ох, сладкая горечь осела даже на языке. Мерлин… О, да. Настоящее блаженство. Она бы утонула в этих цветах, если бы могла. — Ого, — предвкушающе протягивает Элин, смотря на очарованную внезапным подарком подругу. По серьёзному, строгому почтальону было явно видно, что он не простая птичка на побегушках. Красивый, ухоженный, гордый, статный, с глубокомысленным взглядом, который, кажется, мог бы проникнуть в самую душу. Такие птицы служат только очень-очень богатым людям. Можно даже сказать аристократам… — Интересно, кто же этот тайный поклонник? Стоило ей произнести эту фразу, как на реплику тут же откликаются и Гарри с Роном: — Какой поклонник?! — Со слизерина, очевидно, посмотрите на этого красавца, — подначивает она и тоненьким мизинчиком указывает на филина. — Не принимай желанное за действительное, кузина, — мысля более рационально, чем светловолосая (которая всё ещё надеялась выиграть их с Уизли-старшим глупый спор), бормочет задумчиво Джинни, внимательно осматривая птицу. И на левой лапке его примечает небольшой кусочек пергамента. — Тут записка, — извещает она, и прежде, чем это сделает подруга, реактивно отцепляет листок, стремясь прочитать содержимое. Зная Грейнджер, хрен она узнает о том, что там написано и уж тем более от кого этот подарок. Но ликует хитрая сводница не долго: Буквально через три секунды её вероломного вмешательства в личную жизнь лучшей (между прочим!) подруги, пергамент вылетает у неё из рук, приманенный невербальной магией сирены. Ха! Трижды: «ХА!!!» Гермиона не просто так прошла от начала и до конца целую войну и получила при этом звание «Героиня». — В следующий раз получишь подзатыльник, — кидая рыжеволосой беде многообещающий взгляд, стреляет глазами ведьма. И тут же мрачно добавляет, как бы между прочим: — Или проклятье. — Навредишь лучшей подруге из-за какого-то письмеца? Из-за парня? — разыгрывая святую невинность, однако совершенно не обижаясь на шуточную угрозу волшебницы, возмущается Уизли. Впрочем, ответа ей не последовало, так как шатенка уже перевела всё своё драгоценное внимание на записку. Красивый, каллиграфический почерк. И где-то она его уже видела.Я часто вспоминаю наш разговор и всё больше убеждаюсь, что ты была права, мы не знаем кто мы: Всё ещё дети, которым пришлось слишком рано повзрослеть в угоду этому Миру и не знающим куда теперь себя деть; Или уже взрослые, застрявшие в своём прошлом, которое затягивает нас, словно болото; А может быть путники, просто-напросто сбившиеся с правильного пути. Ни ты, ни я, ни даже наши друзья не знают, кто мы, все мы, есть на самом деле, что мы из себя представляем, чего мы хотим. И думаю, все мы боимся этой неизвестности. Однако, если попытаться, мы всё ещё можем это узнать, всё ещё можем разобраться в других и, в первую очередь, в самих себе. Но, кажется, для этого мне понадобится твоя помощь… Что насчёт того, чтобы стать не просто коллегами по работе, но друзьями?
Гермиона пытается спрятать глупую, внезапно навернувшуюся на губы радужную улыбку. И смотрит вперёд, на слизеринский стол, за которым сидел тот самый отправитель чудесного подарка. Теодор Нотт встречает её лучистый взгляд своими завораживающе-красивыми чёрными глазами и тепло улыбается в ответ.* * *
— Может уже хватит? — подойдя ближе к однокурснику, строго вопрошает Пэнси, недовольно складывая руки под грудью. — Хватит чего? — Весь ей ответ. — Прожигать её взглядом, — наиграно закатив глаза от того, что её заставляют объяснять эти утомительно-очевидные вещи, добавляет она. Тео весело усмехается и переводит наконец взгляд на потревожившую его девушку. Паркинсон, как и всегда, была до безобразия прекрасна: Мягкие пряди волос прямыми волнами лежали на плечах, глаза были подкрашены зелёными тенями, длинные чёрные ресницы подкрашены тушью, на губах красовалась светло-розовая помада. Одета она была в чёрную обтягивающую юбку и белую блузку, которые скрывались под достаточно длинной повседневной мантией, на ноги же были обуты симпатичные туфельки на устойчивом каблуке. Грациозность и великолепие в каждом дюйме тела, в каждом движении. Даже несмотря на то, что держалась рядом с ним она весьма вызывающе: Строго стиснутые губы в тонкую линию и презрительно скошенный на него взор. — Разве я прожигаю кого-то взглядом? — всё ещё играя роль ничего непонимающего дурачка, уточняет маг, для пущей убедительности играючи приподняв правую бровь. Девушка не знала, чего на самом деле хочет больше: то ли ударить его, то ли проклясть. Она ведь пытается устроить всё как можно лучше. — Твои переглядки с Грейнджер не заметны разве что для слепых и глухонемых. — И, если продолжишь в том же духе, рискуешь попасть как раз в эту категорию. — Может уже хватит? Нотт показательно ухмыляется и снова переводит взгляд на Гермиону. Вместе со своими подружками: Джинни Уизли, Полумной Лавгуд и новенькой – Элин Фид, кажется? – она стоит у одного из прилавков Сладкого Королевства и выбирает праздничный торт. И Тео ни в коем случае не следит за ней, нет. Просто он шёл к “Трём Мётлам”, там как раз уже должны были собраться Блейз и Драко, и его взгляд внезапно зацепился за Грейнджер. Сначала она стояла совершенно одинокая во всём этом огромном магазине и, кажется, абсолютно безэмоционально смотрела на предлагаемые многочисленные товары. Она показалась колдуну такой маленькой, хрупкой и непременно чем-то обременённой (настолько был отрешён её взгляд), что он невольно и сам остановился, чтобы, в который раз, снова прокрутить у себя в голове их уже довольно старый, но оттого не менее актуальный разговор. Сирота при живых родителях. Родителях, которые её даже не помнят. Не знают. Самые близкие люди, для которых она внезапно стала никем и ничем. В её собственный День Рождения. Шатену было сложно представить всё это. Даже несмотря на то, что и сам он был сиротой. Вот только его родители лежат себе в земле и покоятся с миром. И каждый раз, смотря на свою коллегу, он вспоминал тот самый их откровенный разговор. Почему-то, одно её присутствие развязало ему язык; почему-то, все его душевные переживания, моральные тяжбы, он решил открыть ей, хотя до этого никогда и ни с кем подобное не обсуждал. Не хотел открываться и показывать свою слабость. А ей просто взял и рассказал. Хотя чувствовал, как горло сдавливали тиски неуверенности и благоразумия, твердившие, что эта его попытка откровения совершенно лишняя, безумная, глупая и неправильная. Как он мог довериться практически незнакомому человеку? Как мог обсуждать свои проблемы с той, кого нередко принижал и унижал его лучший друг? Да и сам он был перед ней не чист, ведь за глаза всегда осуждал и даже ненавидел странную магглораждённую девочку-выскочку. Как мог слушать и понимать её проблемы, которые она ему открыла? И зачем только? Увидела в нём поддержку? Пф, бред, да и только. Поняла, что в их историях есть что-то похожее? Увидела в нём родственную душу? Звучит ещё безумнее. Нашла себе бесхребетную подушку для того, чтобы выплакаться? Вот это уже больше похоже на правду. Только вот… непонятно, почему именно он. Почему не её лучшие друзья-герои? Благородный Гарри Поттер. Верный Рон Уизли. Понимающая Джинни. Почему не они, те люди, бок о бок с которыми она провела целых семь лет, рядом с которыми спасла целый Мир от Зла? Или будь на месте его, Тео, кто-то другой, открылась бы она также, как открылась ему? Рассказала бы о своих чувствах и боли? Поведала бы ту самую страшную тайну, которую хранит глубоко в сердце? Потому что, может… Всё это было не случайным? Не примитивным моментом слабости, когда страдания давят в самые виски, вызывая ужасную головную боль и тщедушные муки, способные довести до сумасшествия. Может, так суждено было случиться: Чтобы они пересеклись в той самой темноте древних коридоров, открыли души и помогли друг другу излечиться. Чтобы вновь стать людьми. Чтобы он снова мог стать человеком. Обычным человеком, со своими чувствами и желаниями, со своими мыслями, стремлениями и ярким будущим, к которому ещё только предстоит прийти. Потому что он устал быть безвольной марионеткой чужого театра. Устал от того, что был морально раздавлен собственной жизнью, которая нахально показала ему, что каким бы богатым, чистокровным, искусным волшебником он ни был, он не может контролировать её, не может противиться своей Судьбе, которая всё ещё была не прочь его расплющить и уничтожить. Будто хотели показать, что его срок годности истёк, и теперь он не годился никуда, кроме как быть выброшенным в старую мусорку, с такими же поломанными, изуродованными, искалеченными вещами. Он желал возрождения. И Гермиона его желала. Так почему бы им не помочь друг другу? — Нет никаких переглядок, — отчего-то тяжело выпуская воздух из лёгких, изрекает наконец Теодор, засовывая руки в карманы брюк и возвращаясь к своему изначальному маршруту. — А если даже есть, тебя не должно это волновать, Пэнс. На лице Паркинсон явно пробежала тень злобы. — Меня и не волнует, — всё также презрительно возмущается она, для убедительности ещё и показательно скривившись. Вот ещё, какое ей удовольствие в том, чтобы смотреть на публичные лобызания двух Главных Префектов школы? Вот именно, никакого. Разве что… Её беспокоило поведение Драко. Который, ко всеобщему удивлению, слепым не был, и прекрасно видел, как Теодор обхаживал его пару. Обеденные игры в гляделки прямо за столом (точнее столами); расхаживание вместе по школе, пока выполняют какое-то очередное задание или решают один из многомиллионных жизненно важных вопросов; случайные прикосновения кожа к коже, когда передают какие-то бумажки. Всё это выводило Малфоя, точнее его Вейлу, из себя. Он старался этого не показывать, потому что, ну что это такое, ревновать чёртову грязнокровку, с которой его даже ничего не связывало, к своему старому детскому другу? Но и гнев не мог удержать в себе: раздражался на пустом месте, психовал по поводу и без, плевался желчью и ядом, срывал лютую, жгучую злобу на всех и каждом. Но такое неадекватное поведение у него было только когда рядом маячили Главные Старосты. Всё остальное свободное время, слава Мерлину, Богу ли или самому Дьяволу (Пэнси вообще было без разницы кому молиться), Драко пребывал можно даже сказать в хорошем настроении. Притворно хорошем настроении. Расслабленный, весёлый, сосредоточенный… Спросите, и что тут может быть не так? Честно говоря, Пэнси казалось, что всё, абсолютно всё не так. Как будто его весёлость вызвана не его внутренним покоем, а чем-то ещё. Будто искусственная. Навеянная чарами. Как будто он был пьян. Поэтому, пока настроение Драко скакало от «я белый и пушистый зайчик (хорёк), можете меня погладить даже против шёрстки» до «только посмотри на меня как-нибудь не так, и я вырву твои глаза прямо из глазниц», Пэнси, метясь среди двух таких разных Драко, почти никогда не зная, с каким именно она говорит в данную минуту, активно пыталась оградить друга ото всех раздражающих факторов. Тем более, если они касались Грейнджер. — Просто… ты же помнишь, что она всего лишь грязнокровка? — стараясь казаться не слишком навязчивой, с неким намёком продолжает слизеринка. Для Драко это слово всегда было тем же, что и красная тряпка для быка. Для него и сама Грейнджер была этой самой красной тряпкой. — Да, грязнокровка, — внезапно остановившись на полдороги, с неким раздражением повторяет Нотт. Выплёвывает последнее слово, как нечто неприятное, грязное, запретное. Он так устал делить людей на классы. Так устал находится среди ровесников, друзей, которые охотно шли за всеми этими умалишёнными, старыми хрычами, считающими себя лучше остальных только потому, что по их жилам текла чистая кровь. Вот только мало кто любит вспоминать о том, что для сохранения этой самой “чистоты”, им приходится трахаться с собственными родственничками. Мерлин, о таком даже думать тошно, ни то, что делать. — Грязнокровка, которая спасла всех нас от тирании Тёмного Лорда, которая спасла всех нас от тюрьмы, — добавляет он, посмотрев своими прожигающими, неприятными, строгими, холодными чёрными глазами в глаза однокурсницы. — Уже забыла, как она и её дружки вытаскивали всех нас из той жопы, в которую мы угодили благодаря нашим чистокровным замашкам? — Это не сделало её кровь чище, — не страшась заглядывать этому чёртову Дьяволу в его бездушные глаза, пикирует Паркинсон. — Зато сделало нас грязнее, — заключает он и, кинув девушке ещё один многозначительный взгляд, заходит в “Три Метлы”, где их уже ждут друзья. Ведьма задумчиво останавливается на самом пороге здания, обдумывая его слова. Конечно, она была не так глубоко тупа, чтобы не понимать очевидного. Возможно, даже не хотела за спиной их всеобщей спасительницы говорить о ней гадости. Вот только стальной взгляд глубоких серых глаз, попеременно бегающий с неё на Тео, и явно догадавшийся, что друг его всё это время пропадал не на прогулке с нею, как могло показаться многим из здесь присутствующих, а ошивался где-то возле* * *
В гостиной гриффиндора по обычаю тепло и уютно. Отправив молодёжь (то есть первый – четвёртый курс) в их колыбельные видеть сладкие сны, старшекурсники принялись расчищать гостиную от ужасных завалов мусора, которого, впрочем, так уж и быть, скопилось не очень много, и лишней мебели, чтобы сделать площадку для танцев. Джинни суетилась между двумя большими столами, на которых стояла выпрошенная у домовиков и прикупленная в Хогсмиде еда, попеременно меняла местами закуску и сладкое, переставляла бутылки шампанского и огневиски чуть дальше, чтобы они не слишком сильно привлекали к себе внимание, и проверяла месторасположение праздничных шаров и гирлянд. Конечно, да, Гермиона уже знала, что для неё приготовлена небольшая вечеринка, но от того они не могли сделать её менее праздничной. — Эту вывеску следует перевесить подальше от камина, — с глубочайшим сомнением рассматривая красивую надпись «С Днём Рождения!», которую они под шумок приобрели во «Всевозможных волшебных вредилках», изрекает рыжеволосая. Вывеска была действительно красивой: каждая буква, сделанная из какого-то суперпрочного материала, была украшена настоящими живыми маленькими цветочками, каждый из которых источал волшебный, изумительный аромат, наполняя гостиную сладкой свежестью, а также к буквам были приклеены яркие самоцветы, которые переливались всеми цветами радуги, когда на них падали солнечные лучи (ну, это ещё днём) или блики огня. Вот только несмотря на всю эту внешнюю красоту, которой нельзя было налюбоваться, Джиневра всё время ждала подвоха. Какого-нибудь заковыристого выкидона, подлянки, неуместно-неприятной шутеечки в стиле её старших братьев-близнецов. Кхм… Теперь уже одного из них. Уизли, почувствовав, как на глаза вновь наворачиваются слёзы, сильно зажмуривает глаза, надеясь прогнать нежданную солёную жидкость. Сегодня День Рождения её лучшей подруги – сегодня плакать запрещено! — Куда её вешать? — раздражённо, уже в сотый раз, переспрашивает Рон, откровенно заколебавшись таскать эту чёртову вывеску туда-сюда. И это несмотря на то, что они с Симусом левитировали её с помощью палочек. Финниган, кстати, снисходительно молчал, стараясь не вызывать гнев руководства. Интересно, как магглы справляются с этим без магии, если они-то, применяя волшебство, так задолбались? — Лучше повесьте её рядом со входом, чтобы, как только она войдёт, надпись бросилась ей прямо в глаза, — распоряжается волшебница и переводит внимание на Луну и Элин, которые развешивают праздничные гирлянды. У девушек всё шло хорошо, так что можно их было не поправлять (слава Мерлину, хоть кто-то в этом бардаке может сделать хоть что-то без её тотального надзора). — Нет, Гарри, Невилл, нет, эти шары тут ни к чему, — заприметив новую несостыковку, бежит исправлять всё ведьма. Итак, ещё с полчаса перевешивая украшения с места на место, переставляя еду с одного стола на другой, дожидаясь остальных гостей небольшого праздника и многое-многое другое, что ребята старались успеть сделать, переделать и улучшить, они не заметили, как наступило одиннадцать часов. — Идёт! — буквально влетая в гостиную даже быстрее, чем это сделала бы последняя модель “Молнии”, громким шёпотом оповещает всех Дин. За десять последних секунд потушив в комнате почти весь свет, оставив только пару свечей и огонь в камине, пристроившись (каким-то по-настоящему волшебным образом уместившись) всей немаленькой толпой в самом отдалённом от входного портрета углу, гриффиндорцы, пару когтевранцев и несколько пуффендуйцев принялись ждать прихода главной виновницы торжества. Через двадцать секунд в волшебный проём прошла тоненькая фигурка их подруги и, прокричав троекратное искренне-весёлое: «С Днём Рожденья!», – все кинулись обнимать и расцеловывать именинницу. Гермиона, пусть и знавшая о вечеринке, которая была вовсе не “сюрприз”, пусть и помогавшая составлять праздничное меню, пусть и примерно представлявшая, что Джин созвала на небольшой праздник почти весь Хогвартс, оказалась искренне удивлена и людям, пришедшим на торжество, и красоте гостиной, которую они нарядили в лучшие украшения, и количеству еды (алкоголя), которых было явно очень много. Но от понимания, что друзья так серьёзно заморочились ради неё, от того, что не забыли, от того, что пришли (к ней, неинтересной никому заучке, которая только и делает, что хвастается своим превосходством), от понимания всего этого тепла и уюта, внезапно окруживших её, стало так радостно и хорошо, что кажется, это были настоящие эмоции. Настоящие чувства. Не как обычно вызванные наркотиками. А искренние, настоящие, её чувства. Она даже прослезилась. И внезапно, ей стало так невыносимо стыдно перед всеми этими прекрасными людьми. За то, что она убийца. За то, что она лгунья.* * *
Забравшись с ногами на широкий подоконник, Драко, тяжело облокотившись на каменную стену, устремил поверхностный взгляд на просторы Запретного Леса, который в ночной тени казался ещё более зловещим, чем есть на самом деле. Смотря вдаль, было видно лишь острые верхушки древних обветшалых деревьев, которые одним своим мрачным, истерзанным, замученным видом нагоняли на людей, особенно неподготовленных к такому моральному давлению учеников, некое мерзкое угнетение, бессилие, порождавшие противный и скользкий страх, без спроса селящийся во впечатлительных душах. Этот страх не просто следовал за своей жертвой – он искусно заманивал её в свои сети, соблазнял, обезоруживал и поглощал. Насыщался до отвала, но ему всё время было мало. Прислушиваясь к ночной тиши, которая тёплым одеялом улеглась на Хогвартс, чтобы скрыть в себе множество порочных секретов учеников, раскрывавших свои грязные тайны только грациозной и молчаливой красавице Луне, можно было услышать безобидное уханье сов откуда-то со стороны Совятни, шелест прохладного ветра, что решил ненадолго посетить их скромный уголок, и зловещий, роковой шёпот Тьмы, которая притаилась в самой гуще крон деревьев. Презрительно хмыкнув, отгоняя подальше от себя тревожное наваждение, Драко протягивает руку к близстоящей бутылке огневиски и, прихватив полупустую бутылку за горлышко тонкими пальцами, делает один большой глоток, с каким-то сомнительно-приятным отвращением чувствуя, как наполняемые янтарной жидкостью рот и горло начинают пощипывать от обжигающей рези. Проглатывает, через несколько секунд ощущая, как от желудка кровотоком разносится пленительное тепло, окутывающее тело в некий странный кокон чего-то такого эфемерного и очень приятного. Немного думает и делает ещё пару глотков. Сегодня у Грейнджер, вроде как, день рождения? Что ж, тогда он выпьет за её здоровье. Про своё-то уже можно было забыть. Он снова надломлено усмехается. — Ты же в курсе, что пить в одиночку, это первый признак алкоголизма? Чужой голос врывается в его сознание внезапно. Очень резко и незаметно. И так близко. Оторвав туловище от холодного камня, Малфой поворачивает голову в сторону говорившего. Говорившей. — Астория, — безэмоционально констатирует он, с ног до головы осматривая тоненькую брюнетку. Милое личико: чистая белая кожа, на фоне которой терялись светлые зелёные глаза, маленький носик и бледно-розовые губы. Волосы аккуратно заплетены в какую-то сложную замысловатую причёску. Малфой сказал бы даже, что она ничего так. Симпатичная… нет… красивая. И если бы не его маленькие проблемки они могли бы быть уже обручены. Хорошо это или плохо? Укутавшись в повседневную мантию, без каких-либо нашивок, указывающих на принадлежность к тому или иному факультету, девушка стоит почти рядом с ним, внимательно вглядываясь в уже слегка затуманенные лёгкой дымкой дурмана глаза, и, кажется, недовольно качает головой. — Что ты здесь забыла? — без дальнейших приветствий допрашивает блондин, в ответ на её слова показательно запрокидывая голову и вливая в себя ещё пару глотков огненного виски Огдена. Далеко же она забралась от подземелий. Пятый этаж, дальняя башня, старый неиспользуемый коридор. Да, Драко знал, где нужно прятаться по ночам, чтобы побыть наедине с самим собой и своими проблемами. — Хотела побыть в одиночестве, — слегка помедлив, объясняет она. — А тут ты. Драко насмешливо качает головой. Посмотри-ка, нагло соврала и даже голос не дрогнул Малфой ведь точно знает, что она искала его. Он уже давно заметил повышенное внимание Гринграсс к себе… Хм, интересно. Она, как и многие, не смогла устоять перед его прекрасным смазливым личиком? Или попалась на крючок чар Вейлы? Несчастная крошка. — Тогда ищи себе другое место, — отворачиваясь от брюнетки и принимая прежнее положение, просто выдаёт юноша, не стараясь обременять ни её, ни, тем более, себя ненужной компанией. — И оставить тебя напиваться в одиночестве? — будто боясь даже предположить такой исход событий, вопрошает искренне негодующая волшебница. Неужели думала, что он кинется умолять её остаться с ним? — Я не ищу чьего-либо общества. Как раз за тем и ушёл из гостиной лишь бы не видеть никого и не слышать. В последнее время он был очень раздражителен… если верить Пэнси. То злился, то веселился, то вообще был будто пьяный. И всё из-за одной проблемной грязнокровки. Драко нутром чувствовал. Она что-то с ним делала, что-то непонятное, что-то запретное, что-то отвратительное, как и она сама, даже на расстоянии. — Я не оставлю тебя одного. — Весь ему ответ. Драко бы хотел разозлиться и прикрикнуть на эту пустоголовую дуру, непонимающую самых очевидных намёков, что ему не нужна чёртова нянька, но из-за почти допитой бутылки огневиски, и, что ещё более важно, пребывая в полном спокойствии (его эфемерной видимости) от душевных терзаний Грейнджер, его Вейла была так расслаблена и неспособна раздражаться, что это не вылилось ни во что большее, кроме как полного равнодушия: