I don't wanna live, I don't wanna breathe
'Less I feel you next to me
You take the pain I feel
(Waking up to you never felt so real)
[Comatose. Skillet]
…
В эту ночь Чимин спал беспокойно, часто ворочаясь, неспособный найти себе удобное положение для сна. Когда рядом с тобой нет отвлекающего веселья, мысли и страхи ударяют с новой силой, обиженные тем, что ты про них забыл. Чимин, устав бороться с самим собой, открыл глаза. В руках у него был джойстик, который стал для него неожиданностью сначала, пока он не вспомнил, что заснул после очередной победной гонки с Джином, когда всем уже надоело играть и ребята просто разговаривали о чём-то, о чём — Чимин не помнил. Кажется, было что-то про музыку или про стихи, которые Юнги казались бездарными. Да, какой-то его друг, видимо, начинающий артист, прислал ему текст и… да, он был «детским лепетом с отвратно подобранными словами в отчаянном желании сделать хоть какую-то рифму». Что-то вроде этой фразы и было последним, что слышал Чимин, прежде чем заснуть. С джойстиком, да… Чимин осторожно сел, положив его рядом. Юнги похрапывал, свернувшись по-кошачьи в кресле. Он выглядел очень мирно и звучал успокаивающе. Чимин потёр веки пальцами, взъерошил волосы и, вздохнув, встал. На кухне в небольшом чайничке ещё остался волшебный напиток, приготовленный Джином, уже холодный от ночной температуры. Чимин налил себе большую кружку и вышел на балкон, накинув куртку. Было зябко, но балкон был застеклён и даже утеплён. Джин знал, что такое уют, поэтому на балконе устроил что-то вроде веранды. На подоконниках в тёплое время стояли фиалки, на полу был постелен мягкий ковер, диванчик был завален подушками, рядом с ним стояла тумбочка с какими-то журналами и коробкой печенья. «Печенье? Джин, ты перебарщиваешь», — подумал Чимин, откусывая кусок. Оно было очень сухим, видимо, его просто кто-то здесь забыл. Чимин запил его холодным чаем, от которого по всему телу побежали мурашки. Он поёжился и поглубже укутался в шуршащую куртку. Вокруг было тихо и темно. Чимин любил ночь за то, какой тихой и умиротворённой она была. Город спал, лишь изредка тревожась проезжающими машинами или заплутавшими прохожими. Свет фонарей казался неоновым в темноте. Но ничто не могло сравниться с ночным небом, особенно сейчас, когда оно было усыпано бриллиантовой крошкой звёзд, бледно мерцавших холодной, недоступной красотой. Чимин затаил дыхание. Подобное зрелище и не такое сделает с впечатлительными натурами. Это казалось нереальным. Это просто не должно было существовать. Подобная красота опасна, невольно подчиняя себе человека, заставляет того стоять без движения, без единого вздоха, ощущать собственную пустоту, которую постепенно, словно тягучим вином, заполняла эта самая холодная мерцающая сущность ночи. И Чимин стоял. И Чимин думал о Хосоке, который был таким же, как эти чёртовы звёзды там далеко. Ослепительная, притягательная загадка. Хосок был одновременно таким же простым, как звезда, и таким же непонятным. Он ярко горел, освещая собой путь, но в то же время искусно прятался среди миллионов людей так, что был неразличим, так, что неопытный наблюдатель сразу терял его из виду. Такой понятный и простой, такой далёкий и недоступный, Хосок заполнял собой мысли Чимина, запрещая, не давая думать о чём-либо другом. Чимин вздохнул. Щеки порозовели от холода, чашка опустела, печенье, недоеденное, так и было зажато между пальцами. «Нужно идти… а то заболею», — подумал он, последний раз взглянув на одну особенно ярко мерцавшую звезду в небе, и ушел обратно в гостиную. Он помыл чашку, выбросил печенье и лёг на диван, накрывшись курткой, чтобы согреться после холода и снова погрузиться в беспокойный, поверхностный сон. Юнги что-то пробурчал, реагируя на побеспокоивший его шуршащий звук Чиминовой куртки, перевернулся и опять затих, похрапывая на вдохе.…
Чимин снова проснулся, когда уже начало светать. На линии горизонта горел красный огонь, а над ним варился металл туч, светивший алыми и золотыми отблесками. Полусонный, Чимин подошёл к комочку в кресле и легонько подёргал его за рукав. — Хен, отвезёшь меня в больницу? — прошептал он, не совсем осознавая, сколько было времени. — Чимин, ты идиот? — проворчал Юнги, подсознательно чувствуя, что ещё точно не одиннадцать утра. — Хён, но ты обещал. — Взгляни на часы и пни себя за меня. — Пять утра… — смущённо пробормотал Чимин, глянув время на телефоне. — Поэтому убери от меня свои грешные руки, антихрист. — Язвительность Юнги не пропадала никогда, даже когда он находился на границе сна и реальности. — Прости, хён. Спи дальше, — прошептал Чимин, получив в ответ невнятное «неужели», и тихонько прошёл в кухню, чтобы попить чай и посмотреть ещё один эпизод сериала. Ему было скучно, грустно, томительно, но спать не хотелось, а занять себя чем-то нужно было, прежде чем проснутся остальные и кто-нибудь из них отвезёт Чимина в больницу. Хотя почему его должен кто-то везти? Чимин нашёл в интернете адрес больницы, в которой лежал Хосок, вспомнил, какой автобус идёт до этой остановки и уже собирался было одеваться, как вдруг вспомнил, что сейчас было пять утра, а автобусы ходят с семи, что уйти, не попрощавшись с хёнами, особенно с Джином, хозяином, было бы очень невежливо и что в больницу его в любом случае так рано не пустят. Поэтому он протяжно вздохнул, пытаясь унять затрепетавшее в предвкушении «скорой» встречи сердце. Одна серия, вторая, третья… На середине четвёртого эпизода к Чимину подсел полусонный Джин. Он сел, зевнул, обнял Чимина и, как заботливая мама, спросил, как тот спал. — Нормально, хён, спасибо, — соврал Чимин. Да Джин и сам, наверное, понял, что Чимин априори не мог хорошо спать. — Я схожу в душ, а потом приготовлю завтрак, хорошо? — Да, хён, — Чимин улыбнулся ему, провожая взглядом до двери, прежде чем снова угрюмо уткнуться в телефон. В начале пятой серии Чимина отвлёк какой-то громкий звук, словно, где-то что-то упало. После послышался недовольный стон Намджуна и тихое кряхтение Юнги. А потом на кухне появился и сам виновник торжества. — Доброе утро, Чимин, — серьёзно сказал тот, потирая бок. — Доброе, хён? — Чимин усмехнулся, разглядывая растрёпанного воробья, вестника несчастий по имени Ким Намджун. — Ну, относительно моей задницы — нет… Относительно твоей, надеюсь, да, — он подошёл к креслу, где дремало само зло, и с самым смелым видом запустил руку в сопящий клубок под названием Мин Юнги, чтобы защекотать его. Раздался страшный рёв, похожий на рёв пойманного в ловушку животного или кота, возомнившего себя львом, настолько диким и ужасающе смешным был этот крик. Юнги свалился с кресла, истерично хохоча, теряя в этом хохоте все красноречивые слова, пытаясь поймать неожиданно ловкие руки Намджуна. Когда его муки наконец кончились и Намджун, сжалившись, отпустил его, Юнги высказал ему всё, что копилось в нём, похоже, не один день. Намджун рассмеялся и указал на Чимина, говоря, что Юнги обещал отвезти его в больницу. Разбуженное зло закатило глаза и, выгнав полуголого Джина из ванной, заперлось там, хлопнув дверью. — Что не так с этим ребёнком? — спросил Джин, ловя полотенце на талии и потуже затягивая его. — Щекотка, — сказал Намджун, пожимая плечами. — Ты зве-ерь. — Знаю. А ещё я знаю, что кое-кто ещё здесь боится щекотки. Тот, кто находится в одном шаге от того, чтобы, издавая звуки стеклоочистителя, бегать по квартире в совершенно голом виде, — последнее он выделил, смотря на полотенце нехорошим взглядом. Джин нервно хихикнул и поспешил скрыться в комнате, провожаемый всё тем же взглядом Намджуна. Чимин смотрел на это всё, смотрел, и на душе становилось всё тяжелее и тяжелее. Наверное, его эмоции были написаны на лице, ибо взгляд Намджуна сразу смягчился, увидев, с каким выражением лица сидел Чимин. — Э-эй, — сказал Намджун, садясь рядом, — мы скоро поедем к нему, слышишь? Не раскисай. — Да, хён, — ответил Чимин, слегка улыбнувшись ему и снова спрятавшись в телефон, хотя сериал уже совсем был ему не интересен. Спустя пару минут из душа вышел посвежевший, порозовевший, но все ещё сонный и слишком рано разбуженный Мин Юнги. Он сразу подошёл к столу и, может, показательно, а может и нет, широко и протяжно зевнул, далеко разводя руки, потягиваясь. Намджун закатил глаза и позвал Джина, чтобы тот приготовил кофе. Джин вышел из комнаты в любимой розовой футболке сияя. Про таких, как Джин, говорят, что для них не существует ни раннего утра, ни плохой погоды, ни понедельников. Такие люди умеют радоваться мелочам и не поддаются банальностям, из-за которых остальные любят пострадать. Именно за эту способность его любили окружающие, и именно эта способность бесила Мин Юнги, который терпеть не мог ранние подъёмы и в целом не выносил те утра, которые проходили без чашки кофе. — Джин, твоя личная катастрофа, — Мин грозно указал длинным пальцем в сторону Намджуна, — разбудил меня ни свет ни заря. — Сейчас девять тридцать, Юнги-я, — Джин улыбнулся, подходя к плите. — Ни свет ни заря, — словно не слыша, продолжил Юнги, всё ещё указывая на Намджуна пальцем, — и ладно бы у нас был кофе. Я бы ещё мог понять. Но без кофе, Джин, согласись, это чистой воды садизм. Джин рассмеялся и, схватив Намджуна за щёку, тихонько её потянул. — Ах ты разбойник, — он поцеловал его куда-то в бровь и отвернулся обратно к турке и омлету. — Джин-хён, как тебе удаётся быть таким счастливым? Сейчас девять утра, а завтра тебе на работу… — Чимин отложил телефон и разглядывал милый голубой фартучек с рюшами, который на широких богатырских плечах Джина казался неуместным и смешным. Тот поставил турку на огонь, накрыл омлет крышкой и развернулся к плите спиной, добродушно смотря на Чимина. — Все просто, Чимин, — ответил он и замолчал. Юнги закатил глаза. Чимин превратился в вопросительный знак. — Это и есть вся его концепция, — пояснил Намджун. — Секрет имени Джина, — засмеялся обладатель самого изящного фартука для готовки в мире. Чимин уткнулся в стол. Юнги положил ему руку на плечо и тихо, чтобы он один слышал, сказал: «Не волнуйся, за этой его концепцией всегда идёт какая-нибудь история из жизни, просто подожди». Юнги был прав. Когда Джин расставил на столе тарелки, разлил чай и кофе, Юнги был удостоен самой большой чашки из всех имеющихся, он сел рядом с Чимином и склонился к нему так, словно тот посвящался в самую секретную, самую важную информацию на свете. — Между нами девочками, — начал Джин, — когда мы с Намджуном познакомились… — Ну почему из громадья «поучительных» историй ты выбрал именно наше знакомство? — перебил его Намджун. — Потому, что это моя любимая история, а Чимин достоин лучшего, — Джин приобнял растаявшего от ласки Чимина. — Так вот, Чимин-а, когда мы с ним познакомились, Намджун выглядел как напыщенный индюк, таким важным он казался, — за этой фразой последовал смех стеклоочистителя и недовольное ворчание обиженного индюка. — Он все воспринимал ужасно серьёзно, и когда мы только начинали с ним общаться, он всё жутко усложнял. Первый поцелуй для него был событием, к которому нужно готовиться, которое должно было быть идеальным и которое, Чимин, нужно будет записать в журнал наших с ним отношений. Каждый взгляд и каждая интонация что-то значили для него. Я уставал от этого. Слишком много внимания. Для меня всё было проще. Я просто смотрел, потому что он мне просто нравился. Я просто целовал, потому что просто хотел его целовать. Все становится проще и приятнее, когда не планируешь, а просто делаешь. Поэтому, Чимин-а, надо проще, и тогда будешь счастливее, — Джин подошёл к Намджуну и обнял его сзади, целуя в щёку, извиняясь за возможную обиду. Конечно, он сразу был прощён. Намджун не умел долго злиться.…
После завтрака Юнги отвёз Чимина в больницу на мотоцикле и сел в коридоре перед входом в палату, чтобы подождать его, не забыв взять американо из автомата на первом этаже. Чимин скрепя сердце, сопровождаемый медсестрой, вошёл в палату. Она что-то говорила ему, но он не слушал. Кровь, гоняемая сумасшедшим сердцем по венам, пульсирующая в ушах, мешала что-либо услышать и даже думать о чём-либо, кроме лежащего перед ним Хосока. Такой тихий, лежащий без движения. Лишь грудь под белым одеялом то поднималась, то опускалась. — Хосок! — позвал его Чимин, как можно быстрее подойдя к его кровати. Хосок спал. — Хосок… Хосок! — Чимин протянул руку, чтобы дотронуться до плеча Хосока, но его руку мягко остановила другая, маленькая рука медсестры. Девушка ласково посмотрела на него и сказала: — Сонсенним, я же только что говорила вам. — Что говорили? Простите, я не слушал. Мой… лучший друг… — Чимин растерянно смотрел на Хосока. — Сонсенним, присядьте и послушайте. — Чимин сделал, как она сказала. — Чон Хосок болен, у него четвёртая стадия ханахаки. Ростки пробили правое лёгкое. Он лежит без сознания с того момента, как приехал, и неизвестно, сколько ещё пролежит так. Было сильное внутреннее кровотечение. Мы провели операцию и вырезали часть цветов и стеблей. Организм нуждается в реабилитации, поэтому какое-то время Хосок-ним будет… отсыпаться, — она улыбнулась Чимину и погладила его по руке. — Не волнуйтесь, с вашим другом всё будет хорошо. Ему просто нужно отдохнуть. Чимин слушал, сдерживая слёзы. — А… вы знаете какие цветы растут у него внутри? — Лилии, сонсенним. — Сердце Чимина больно ударилось в груди и заныло. — Я пойду, мне нужно сделать обход, — она встала и снова улыбнулась. — Я приду в двенадцать часов — в это время заканчиваются все посещения, но если что, можете меня не ждать. До свидания. — Да, до свидания. — Чимин смотрел на Хосока, на его расслабленное лицо, мягкие очертания бровей и ресниц, на острые скулы и красивые губы, на длинную шею с выступающим кадыком, на вздымающуюся то и дело грудь. Услышав, что дверь за ним закрылась, он наклонился и поцеловал Хосока в лоб так нежно, как матери целуют заболевших детей, когда сидят у их кроваток ночью без сна из-за беспокойства, так нежно, как весенняя капля дождя трогает лепесток цветка. Он лёг на грудь Хосока, слушая его дыхание, поглаживая рукой выступающий под одеялом и больничной рубашкой бинт. Он чувствовал себя спокойно рядом с ним, он слышал, как Хосок дышал, а значит, был жив, и это было самым главным для Чимина сейчас. В груди царапалась колючая тоска и бурлила тягучая печаль из-за того, что случилось, что пришлось пережить Хосоку. Чимин одновременно и жалел, и ругал его, но они потом разберутся со всем, что произошло, а сейчас ничего не важно, кроме того, что они вместе, что Хосок дышит и что ему лучше, и будет становиться лучше с каждым днём. Он был в хороших руках, по крайней мере, Чимин надеялся на это, ему помогут, его подлечат. Они справятся. Почему «они»? Потому что Чимин больше не будет молчать. На самом деле они уже оба признались друг другу, не лучшим образом, правда, но всё уже было ясно. Осталось лишь озвучить это, официально подтвердить словами. Действительно, они слишком всё с ним запутали… Нужно быть проще.