Эксцентричность — это оправдание всех аристократий. Олдос Хаксли
В минувшее утро, после отбытия четырёх отстранённых Хосок познакомил Юнги с новоприобретённым широкоплечим приятелем. Статный юноша обладал нестандартным чувством юмора, но располагал к себе людей открытостью и искренней любовью к занятию, весьма не присущему людям его статуса, — кулинарному искусству. Покойная ныне бабушка Сокджина была главной поварихой большой кухни одного из пфальцских герцогов, прежде чем за оного и вышла замуж. Поэтому кровной связью с простолюдинами он был наиболее близок Мину. Беседа, однако, надолго не затянулась, потому как десять оставшихся юношей отправили к заместителю главы совета министров. Грузный мужчина с густыми усами-щёткой усадил кандидатов за круглый стол и длительное время допытывал каверзными вопросами. Вот тут-то и блеснули заученными фразами из «Государя» глупцы, но это мало чем им помогло. В кабинете встал вопрос о независимости и способах её удержания и начались горячие споры. Юнги в число дискутирующих не входил, предпочтя отмолчаться. Министр Гросс учёл каждое мнение, коих было множество, и всё же поинтересовался ответом притихшего Мина. — Единственное средство удержать государство в состоянии независимости от кого-либо — это сельское хозяйство. Обладай вы хоть всеми богатствами мира, если вам нечем питаться, то вы зависите от других. Торговля создаёт богатство, но сельское хозяйство обеспечивает свободу, — юноше больше нечего было сказать, кроме как слова в защиту собственного прошлого занятия. Ещё с самого детства и раннего приобщения к работам на ферме и в полях Юнги прояснилась истина. Городскому жителю даже за трудную работу могут удержать оплату, и тогда он останется ни с чем: без вещей, без еды и вообще без каких-либо средств на существование. Сельский же житель уповает на урожай, и потому, даже если ему не платят должную сумму за работу, едой он всегда будет обеспечен с собственных закромов. Министр с мнением был солидарен. К обеду выяснилось, что именно по решению Гросса завтра утром домой отправятся последние четверо. Среди пребывающих в читальном зале возникло ощутимое напряжение. Юнги был более занят разглядыванием работы садовника за окном, скрупулёзно удалявшего каждую лишнюю ветвь с формованной живой изгороди, чем чтением быстро наскучившей книги. Где-то на фоне громче положенного переговаривались Хосок, Сокджин и ещё один миловидный юноша с глазами-жемчужинами и геометрически правильной улыбкой. Вообще Юнги был в геометрии не очень хорош, но улыбался тот парень не то квадратом, не то прямоугольником, однако на это Мину было всё равно. Главное, что выглядела та улыбка искренне и слегка по-детски. После размышлений о улыбках и искренности мысли перекинулись на улыбку другого человека, которого Мин ещё даже не видел. Внешность кронпринца вообще мало кого волновала, помимо прекрасной половины придворных. Девушки то и дело сплетничали о том, что в свои двадцать два будущий правитель всё ещё не объявил народу свою даму сердца. Юнги по природе своей был любопытен, оттого и интересно стало ему, как же выглядит наследник престола, когда улыбается или когда грустит. Всё, что известно было Мину об оном, — это абсолютная непохожесть на свою мать, чистокровную немку из династии австрийских курфюрстов, имевшую яркие голубые глаза и тонкие губы. Чимин же был полностью похож на казнённого отца Хонджуна. Перед тем как сомкнуть глаза, уже лёжа в своей комнате под одеялом и вдыхая лёгкий запах дыма затушенных свечей, Юнги вновь задумался о внешности человека, с которым, если повезёт, он проведёт значительную часть своей жизни. Чимина ночь застала в гроте Венеры, где десяток слуг показывал своему государю мощность акустики искусственной пещеры. В этом без преувеличения сказочном, но пустующем месте некогда король в одиночестве предпочитал слушать вагнеровского «Тангейзера», сценами из которого и были расписаны отсыревшие холодные стены. В последний раз взглянув на парящих по стене ангелов, кронпринц с тяжёлыми думами на сердце, известными только ему одному, удалился в главное здание дворца, запираясь в покоях и гася свечи, шлейф дыма от которых окутал его обоняние так же, как ранее в резиденции коснулся носа Юнги аромат остывающего свечного воска.***
Если в Хофе по утрам Юнги будили петухи, то в резиденции для этого было применено утреннее посещение конкурсантов слугами. Сейчас по подобию камердинеров каждый слуга обязывался с утра справляться у господина о его здоровье и сне, а после помогать с умыванием и прочими гигиеническими процедурами (и так вплоть до одевания). Наряды слуг, к слову, были достаточно яркими и порой слегка вычурными, потому Мин мысленно смел сравнивать их как раз таки с теми домашними птицами. Но нелепо одетые слуги были вовсе не везде, таковыми были лишь те, кого приставили к конкурсантам. Остальные, выполняющие более трудную и рутинную работу, выглядели более приемлемо и гораздо приятнее для взора Юнги. После завершения штурма гардеробной, которую устроил прислуживающий Мину мужчина, оба наконец нашли компромисс в выборе костюма, лёгшего на плечи кандидата. Сегодняшний день был лишь четвёртым, проведённым в королевской резиденции, но от цифры «четыре» Мина уже тихонько начинало мутить. Сегодня отбывают последние четверо, эдакие «излишки» среди негласно избранных самой Елизаветой. В банкетном зале было чуть более шумно, чем обычно. Хосок, являющийся наиболее знакомым Юнги из всех, пожелал ему доброго утра самым первым, затем привстал с места и Сокджин, несмотря на своё преобладание в возрасте. Парень — геометрическая улыбка вновь продемонстрировал ортогональность своих аккуратных губ и пробасил приветствие замешкавшемуся в поисках свободного места Мину. — Указом Её Величества королевы Елизаветы объявляю шесть избранных кандидатов, через две ночи отправляющихся в Этталь. Конкурсанты, чьи имена оглашены не будут, имеют несколько часов на сборы и удаление из резиденции, — Карл громогласно зачитывал приказ с очередной красивой грамоты с гербом, подписью и сургучной печатью. — Герр Тэхён из Вюрцбурга, герр Хосок из Эрлангена, герр Чонгук из Байройта, герр Намджун из Ингольштадта, герр Юнги из Хофа, герр Сокджин из Нюрнберга, вы продолжаете отбор. Зал погрузился в мёртвую тишину, разрушал которую шелест сворачиваемой камердинером бумаги и заключение её в такое же, как прежде, золотистое колечко. — Вы вообще понимаете, кого Вы собираетесь выгнать? — в широкую спину уходящего со слугами Карла врезалось дерзкое возмущение. — Выбор зависит не от моих понятий, уважаемый господин, — камердинер остановился перед дверью. Он был почти уверен, что такое рано или поздно произойдёт. Однако думал, что будет это значительно раньше. — Конечно, я понимаю, от Вас не зависит ничего, но тот, кто решал вопрос об отсеивании, вообще ведает, чей я сын и внук? Мой прадед — брат австрийского эрцгерцога! Я требую пересмотра, потому как возмущён и оскорблён! — юнец, чью фамилию Юнги даже не силился сейчас вспомнить, переходил уже все границы, вскочив с места и приближаясь к Карлу. — Безусловно, я уважаю Вас за столь высокий статус праотцев, но приказ был издан самой Её Величеством, а против её воли не смеет перечить даже сам эрцгерцог. Потому сердечно прошу успокоиться и отправляться на сборы, — Карл пригладил отросшую рыжеватую бороду и удалился из зала с лёгким хлопком массивных дверей. Недовольные своей участью бывшие участники перечить не посмели и вскоре удалились, но атмосфера продолжала быть угнетающей. Позволив разуму отбросить лишние наивные мечтания, Юнги вновь отчаянно желал вернуться в Хоф, где во всю начался сезон посадок полей и работы было хоть отбавляй. Не претит безделье лишь только истинным аристократам, кои никогда в настоящую работу и не впускали рук.