Беспечный шёпот

— Роберт, ты весь сырой. Ты не брал такси? Анна, встречая его в четверг вечером в прихожей, удивлённо провела руками по поблескивающим бусинам тающего снега на тёмных волосах. Их с Левандовским губы нежно соприкоснулись. Ей так казалось. — Вышел раньше. Цорк подкинул работы. Надо было подумать. Решил пройтись. — И часто ты так делаешь? — как-то навязчиво удивлялась жена, собственнически-непринужденно касаясь его то тут, то там. — На этой неделе — часто. Мне нужно разгружать мозги. — Ах, ещё ведь Леверкузен! Ты остановился на том помещении, в понедельник, да? — Вероятно, да. Хозяин уладит дела со счетами, созвонимся. Роберт с оглушительным успехом использовал формулу Ройса "говори-одну-лишь-правду-но-не-всю". То помещение можно было сразу снимать, но оставалось второе на просмотр, а рассказывать Анне заранее о субботе — риск. Может узнать об обещанной Марко метеорологической драме и вынудит отложить поездку. — Не ходи на таком морозе из-за своих акционеров в голове. Береги себя, — обвив его шею руками и глядя немного снизу из-за роста, наигранно требовательно надула губы женщина. — Брось, Анна, — Левандовский досадливо поморщился, едва слегонца не смахнув её с себя. Это было бы уже слишком. Вилкой разделяя отваренный картофель надвое, поляк пытался представить, что он уже в Леверкузене и последнее — "Береги себя" — получает ударом в двести двадцать от Марко Ройса. Такого нежного, неуловимого, всегда-где-нужного. Левандовский умел считать, и вероятность, что он не купил бы любую идиотскую шапку с помпоном и оленями на следующий же день, чтобы приластиться к Марко и, главное, не заставлять его переживать, была... Почти не была. У Роберта Левандовского против Марко шансов не было. Открывать Ремарка и вместо потерянного поколения видеть одного лишь Ройса стало дебютной дурной привычкой для него. Никогда не было — и вот. При этом, он три раза спал с женой. Анна восхищалась им и его телом, была красива — они были обречены поддерживать гомеостаз страсти дольше многих. Но, к его облегчению, никакой субституции не случилось. И не нашлось никаких "потому что...". В их любви с Анной было всё, кроме того, что не умещается в определение "всё". Какая-то мелочевка, сущая блажь, которая, во время близости с Марко, делала Роберта единственным, трепетно незаменимым, а Ройса — центром его мира, в такие моменты необъятного. Казалось, рыжеволосый немец становился обсессивно нужным на счёт "три". Он не брал жену так, как брал бы Ройса, что стало бы форменным изнасилованием. Но из-за глухо задернутого полотна раздражения от невозможности обладать своими вечерними, под снегом Дортмунда мечтаниями прорывалась порой нежность. И всё чаще с приближением заветного дня. Левандовский становился снисходительнее к Анне и своим кривляниям, жарко и скоро-скоро дыша ей в губы, как замаливая вину за то, что случится в субботу. И, нет нужды скрывать, ликуя от того, что случится в субботу. Он будет снова сжиматься до атома и распадаться на Млечный Путь, допуская Ройса до всего, чего сам от него не получит. *** Страх. С него началось намечтанное субботнее утро. А вдруг Леверкузен уже начало заносить, и транспортное сообщение прекратится раньше, чем он доберётся? Роберт позвонил на вокзал и услышал обнадеживающие слова. В том числе о том, что службы начинают подготовку к экстренной ситуации и настоятельно не рекомендуют покупать билеты на вечер, во избежание суматохи с их возвратом и обменом. Левандовский очень желал оказаться прилежным пассажиром сегодня и со счастливым рвением пообещал девушке на том конце провода ни в коем случае не планировать отъезд на вечер субботы. Оставалась одна проблема — что надеть. Проснувшись, Левандовский имел два-три часа форы до поезда и перебрал в уме несколько вариантов. Однозначно, он хотел бы впечатлить Марко и с элегантной небрежностью убедить, что ожидание того стоило. И с громоподобной ясностью осознал, что женщины правы, до запятой: брать надо на зрительный нерв, картинка сделает разницу. Через минуту он с холодной систематичностью разглядывал в отражении высокого брюнета в бледно-голубой рубашке с подвернутыми рукавами и провокационно оставленными без внимания двумя верхними пуговицами. Его любимая неделовая, в которой уютно и естественно, но носить некуда и не для кого: Цорку, акционерам и Анне он нужен лощёным и подобранным по высшему разряду. Чуть не забыв, Роберт всё-таки тщательно сложил тёмно-коричневые брюки в дипломат. Не станет напоминать о них Ройсу, оставит тихо где-нибудь на тумбочке. *** Леверкузен встретил Левандовского мощными порывами ветра и сочной пургой, сулившей городу хорошую взбучку. Роберт и правда сходил по второму адресу, — идея оповестить об этом Анну накануне оказалась разумной, — но у него чутье было на подобное. Помещение, найденное в день их с Марко воссоединения, по всем пунктам обошло второе. И, в конце концов, предприниматель держал в уме: последнее, что ему нужно от Леверкузена, это процветающий бизнес и расширение деловых связей. Ширма не должна отнимать много времени и сильно заботить его. Будучи до конца честным с собой, Роберт не представлял, чем и где будет заниматься ещё три часа: чтобы осмотреть здание и уладить все вопросы с окончательным вариантом, приехать пришлось заранее. Не говоря о безумном страхе перед нешуточной стихией, способной в эту субботу подарить ему или бездну счастья, или пропасть отчаяния, подгонявшем его к вокзалу на самый ранний рейс. — Спасибо. Левандовский машинально кивнул, машинально вежливый, на опережение принимая чай на блюдце у официанта. И если он взаправду уверовал, что был машиной сейчас, то разве что спорткаром, которому вместо мотора инженеры-новаторы вставили беспокойное сердце косули. Ноги позорно, сами — сами! — привели его какими-то дурными дорожками к "Шварцвальду". На его счастье, в двух кварталах от пекарни и в одном часе от безудержного и беспардонного зимнего безумия он обнаружил кафе. Приличное и даже аккуратное, хотя довольно демократичное. Только по первости Левандовский судорожно соображал, не торопя официанта с меню, как скоротать время. Скоро леверкузенская зима взяла всё и всех в свои руки. Поднялся вой, ветер начал проникать сквозь щели в неутепленных окнах, заполошенных снежным туманом, и посетителей стало прибывать. Вариант выпить кофе с пирожным и пойти по своим делам отпадал у всех и каждого сам собой. Роберт с относительной невозмутимостью заказал второй за вечер чай, в это раз чёрный, ни мало не смущаясь третьему часу, проведённому здесь. Справедливости ради, у него и выбора-то не было. — Герр, может, и горячее закажете? Печёный картофель, свинина, квашеная капуста, колбаски, — не по-торгашески просто и душевно, доверительно наклонившись, предложил ему официант, мужчина лет сорока. — Н-да, — насилу оторвав взгляд от бушующей за окном непогоды, смирно отозвался Левандовский. — Вайсвурст и капусту, пожалуйста. — Через минут пятнадцать будет готово, — так же добродушно, довольный, что его добрым советом воспользовались, ответил официант. Роберт медлил мгновение-другое, прежде чем лёгким прикосновением к локтю задержать его. Мужчина обернулся, удивлённый, но, казалось, полный энтузиазма в это долгий вечер выслушать все просьбы клиентов. — Заметет до утра, как думаете? — с досужим интересом поляк взглядом указал за окно. Мужчина приободрился, с заговорщическим видом главного сплетника города запричитав. — Да уж точно до утра! Вы, герр, если живёте не по соседству, шли бы уже к себе. А то, чего доброго, никакого такси уже будет не поймать. Левандовский с потрясающей выдержкой, не выдав в благородном, медленном повороте головы своего неравнодушия, обернулся назад. Там над полками, забитыми припылившимися бутылками вина, какого-то виски и, по-видимому, домашних настоек висели часы. — Без десяти девять. К ночи непогода усиливается, обыкновенно. Так что... — обскакал его, уловив все намерения, официант. Сердце Роберта капитулировало в неизвестном направлении, свалившись куда-то под желудок. Он никогда не испытывал мандраж, даже перед тяжелыми переговорами — только жадное ожидание своего удачного перфоманса и обведенных вокруг пальца партнеров. И вот, мандраж. Когда чего-то хочется ровно настолько, насколько кажется, что лучше не стоит и давайте по домам. Выйдя из кафе, Роберт недостаточно плотно прикрыл дверь. Та распахнулась, едва её ручку отпустили, и принялась с остервенением биться о косяк. Следом выбежал тот самый официант, с энтузиазмом начавший её укрощать и позабывший тут же о фигуре в чёрном пальто, таявшей уже в пяти метрах от него во вьюжном тумане. Как предсказывал прогноз на вокзале, порывами ветер достигал двадцати метров в час. Левандовский продирался сквозь воздушный поток, колкий от снежинок и вздымающегося с сугробов снега, подняв воротник и с силой зажмурившись. Какое счастье, что лишь два квартала и те по прямой. Сбивало с ног, мириады точеных снежинок ажурно облепили темно-каштановые плавные волны. Перед Робертом из снежной дымки материализовалось двухэтажное здание, опущенные жалюзи и невыключенная иллюминация. Чтобы в самую дурную непогоду горожане примечали его заведение и брали на заметку, Ройс и правда не скупился. А сегодня даже рисковал: ветер мог попросту унести гирлянды и украшения с окон. Опущенные жалюзи. Левандовского конвульсивно передернуло от нетерпения. По-хозяйски минуя "Закрыто", он вошёл. Марко, не сразу отреагировав на характерный дребезг колокольчика, прикусив язык считал дневную прибыль за прилавком. — Марко, — поляка повело, конечно, немного от того, как запросто он выдавал теперь "герру Ройсу" такое. В полном праве на такое обращение, в полном праве на Марко. — Привет. Вот и я. И Левандовский не чувствовал, когда уже можно остановиться и перестать мельтешить несуразными вежливостями. Ему не хватало опоры. — Привет, Роберт, — очаровательно смягчились несимметричные, серьёзные черты, и Ройс, не глядя, убрал не досчитанные до конца деньги в кассу. — А ты вешай пальто, — он кивнул на вешалку с рожками возле миниатюрного углового диванчика и столика для двоих, — и проходи, не стой на пороге. В этот раз лицо немца освежала лёгкая небритость, шедшая ему против любых законов гармонии. У Роберта нежно стянуло сердце при мысли, что вторая неделя в новом городе отняла у Марко много сил. Но преданность Ройса делу, мешавшая наводить марафет по утрам, не изнуряла его, а лишь делала привлекательнее. Да, так на это Левандовский смотрел сейчас: преданность — это сексуально. Немец запрыгнул на прилавок, спрятав ладони под себя. Марко всегда излучал задор и непоказную непосредственность двадцатилетнего, и это умиляло Роберта: если только он не соврал, они были ровесниками. Закинув петельку пальто, Левандовский метровыми шагами направился к нему. — Ох, Роберт. Стой, — в желтоватом освещении пекарни мерцающе-зеленые глаза Ройса засветились восхищением, которое он не умел и не слишком старался контролировать. Не делая даже останавливающего жеста, заставил поляка замереть в полутора метрах. — Ты прекрасен, — Марко был удущающе, нагло лаконичен и кроток, своим коричным взглядом обнимая крепкую грудь и широкие плечи Роберта. — Нет, неужели ты правда? Самым забавным было то, что это с трепетным неверием вопрошал Марко Ройс. Заурядности которого хватило ровно на то, чтобы после рождественской ночи акционер "Боруссии" перекроил свои планы на будущее и связал себя с стратегически невыгодным Леверкузеном. За неделю. Роберт автоматически подтянул скатившийся рукав, не смея пошевелиться под огоньком счастливых глаз. — Иди сюда, — Ройс, так же сидя на прилавке, раздвинул ноги. Как только Левандовский приблизился к нему вплотную, немец свёл их, легко сжав чужие бедра по бокам. Роберт положил руки ему на талию. С минуту Марко глядел на него во все глаза, как будто решаясь позволить себе одолевающий вопрос. — Ты бывал на Плитвицких озёрах? — уголок рта приподнялся в умиротворенной улыбке. Роберт блаженно покачал головой, рядом с ним испытывая почти радость от своего незнания. — Никогда. Где это? — Какой ты тёмный, — потупив взгляд, воздушно рассмеялся Ройс. — Это в Хорватии. Сказочные озёра, такой цвет... Что твои глаза. Только твои холоднее, — подумав. — У меня есть дом у Боденского озера, — невпопад в чистой тишине полупрошептал Левандовский, поставив руки по обе стороны от немца. Бледно-голубой хлопок сыграл свою роль, сделав созвучные цветом глаза Роберта обольстительным магнитом для его Марко. — Как Боденское озеро, — оценил сравнение Ройс, согласно приопустив веки. Каждая пауза не уходила впустую, заполняемая проникновенными и взаимопроникающими, исследующими взглядами. Вдруг, Марко прижался к груди поляка, обхватив его шею руками. Не в первый раз за их недолгое знакомство он поражал и добивал от взмаха светлых ресниц воспламеняющегося Левандовского этой обнаженной нежностью. Без тени чувственности и похоти. — Может, потанцуем? — поляк спросил, как вдох сделал, не догадавшись даже выстроить барьер между гордостью и Марко. Ройс отодвинулся от него, посмотрел в глаза. Он не собирался кокетливо заявлять, что Левандовский становится романтиком. Не думал констатировать свою власть над ним. Они были друг другу слишком в рифму, чтобы нуждаться в уловках. Всё шло естественно для них двоих. Марко спрыгнул со стола, оттолкнув Роберта бёдрами назад. Поляк попятился. — Хорошо. Мужчина скоро вернулся из коридора, ведущего к лестнице в спальню, неся в руке чёрное радио. Включил, настроив чуть громче ультразвука, поймав явно не случайную волну, по вечерам передававшую джазовую музыку. Наладив радио, повернулся. На миг Левандовскому почудилось, что это слишком "слишком", чтобы быть реальным и его. Он правда никогда не бывал таким счастливым. Таким умиротворенным. Колеблясь, он протянул руку к Марко ладонью вверх. Ройс, не улыбнувшись, приблизился не спеша и вложил свою ладонь в его. Пристроил вторую на тёплом плече. А Левандовский —  несуразная громада, а не статуя олимпийца, в своей неуверенности и осторожности. Положил руку на спину немцу, прижав лишь два пальца. В теле Ройс читалась непрестанная, естественная независимость, не позволявшая Роберту трогать и брать всё и когда захочет, как он беспрепятственно поступал с каждой любовницей. С Марко нужно быть предусмотрительным, чутким, его надо уважать. Иначе Ройс не поймёт. Они плавно закачались в такт, и это был самый полнокровный, настоящий танец для них. Под взаимно взвинченный рокот сердца простота движений не ощущалась. Ройс впервые с тех пор, как заиграла музыка, улыбнулся задумчиво, согрев плечо Левандовского дыханием: — Ich fühle mich so unsicher, Als ich dich bei der Hände halte Und ich dich auf die Tanzfläche führe, — неразработанным, но старательно-мелодичным голосом почти прошептал Марко. Застанный врасплох, Роберт отстранился от него, закрепив маску выдержки на как-по-мрамору-высеченном лице. — Что? Это... — Песня вспомнилась, — меланхолично глядя потемневшими глазами сквозь него, пожал плечом немец. — Новая... В репертуаре Матса. — Он красиво поёт? — даже понимая, что не об этом должен был сейчас спрашивать, не сдержался Левандовский. Марко посмотрел как будто немного удивленно, но вместе с тем равнодушно. — Он исполняет с чувством. И он привлекателен. Этого хватает. Роберт, пытаясь сохранить хорошую мину, усмехнулся. По правде, о любых достоинствах Матса он предпочел бы малодушно не знать, как если бы их не было априори, а пальцы до сих пор подрагивали от голоса Ройса, эхом засевшего в голове. Его, по-честному, немного разрывало. — Поднимемся, — со звериной чуткостью уловив поменявшийся в совершенно неуместное русло настрой любовника, потянул его за руку Ройс, пятясь и на ходу вырывая вилку из розетки. Ветер несколько раз по-дурному, как будто пьяный стучал кулаками, вдарил по окнам. Свист, оглушавший даже в помещении, звучал постановочно. — Ночь будет длинной, — оглянувшись на лестнице через плечо, казалось, скорее предупредил немец. Но в его обществе Левандовский все воспринимал через призму практически не проходящего возбуждения, вызвавшего лишь азартную ухмылку. Консервативно заперев дверь на замок, как если бы они встречались в гостинице, Марко столкнулся с полутяжёлой артиллерией в глазах Роберта. — Раздевайся, ложись, — сухо скомандовал немец, с нездоровым тщанием повторно зашторивая мансардные окна. Пока он отвернулся, Левандовский начал избавляться от придирчиво подобранной одежды. Ройс бросил острый, своевременный взгляд.— Рубашку расстегни. Но не снимай. — Правда? — только и оставалось деланно изумленно выдохнуть Роберту, чья ставка сыграла по полной. Он на локтях опустился спиной на кровать со спускающим всё на самотёк гадливым пониманием, что от энтузиазма, с которым он раздвинул ноги, отдаёт борделем. Марко, сняв обувь, забрался с ногами на кровать — пускай не первой молодости, но ощутимо более широкую, чем в Дортмунде. Не торопясь, расстегнул ширинку. Поправил ноги Роберта, раздвинув ещё.