InkTober 2019

      Маленькая заводная балерина Гин стола на полке возле зеркала, и её юная хозяйка каждый раз с улыбкой любовалась ей, когда мама заботливо расчёсывала непослушные локоны.       — А у меня тоже будут такие длинные и красивые волосы? — спрашивала непоседливая девочка, из последних сил не вертясь в руках матери.       — Обязательно, моя дорогая, — отвечали ей с любовью, и тёмные глазки загорались восторженными огоньками.       Гин любила стоять на этой полке, любила взгляды своей хозяйки и любила, когда перед самым сном девочки её заводили, заставляя покружиться немного под красивую мелодию.       Её хозяйка росла, и через пару лет курчавые волосы осторожно расчёсывала уже сама, всё так же глядя на фарфоровые локоны своей игрушки. И заводила простой механизм резным ключиком она уже сама, не слишком умело танцуя под всё ту же мелодию.       Гин всё ещё любила своё место, и будь её воля — разогнула бы фарфоровое тело и станцевала вместе с ней, как какая-нибудь фея. Но, увы, она лишь простая статуэтка, крутящаяся на пьедестале по велению резного ключика.       Её хозяйка росла, и теперь её длинные волосы покоились под тугим пучком. Она вытанцовывала па напротив широкого окна и на свою балерину уже не смотрела. Резной ключик, как и сама Гин, покрылся слоем пыли — старую мелодию заменило ритмичное айн-цвай-драй преподавателя по танцам.       И если бы могла, Гин бы давно сошла с пьедестала, вытерлась от пыли кисточкой для пудры, спрыгнула бы со стола на мягкую банкетку, чтобы хозяйка, проходя мимо, обязательно обратила на свою некогда любимицу внимание. Но она, увы, всего лишь фарфоровая статуэтка. К слову, очень хрупкая.       Её хозяйка выросла красивой девушкой с аккуратной фигурой и милым лицом. Она всё так же оттачивала па напротив окна, но в её взгляде не осталось ни единого огонька, что горели в далёком детстве. Несколько раз она приходила домой и падала на постель, громко всхлипывая от горьких слёз. Но всё так же танцевала возле окна…       … пока не пропала. Её не было очень долго, и Гин уже заволновалась, но в один день дверь девичьей комнаты распахнулась. Хозяйка — уже не маленькая девочка — вошла осторожно, опираясь на мать, отца и костыли. А одну из ног, что так старательно ставила под нужным углом напротив окна, волочила сзади, искусывая губы от боли.       Гин захотелось спрыгнуть с пьедестала сразу на пол, а оттуда ногами в аккуратных пуантах добежать до кровати и станцевать на мягком коврике все те па, что годы напролёт учила со своей хозяйкой. Но она всё ещё лишь простая статуэтка из тонкого фарфора.       Шли месяцы, приходили люди в белых халатах, обречённо кивали и уходили. Но Гин, маленькая фарфоровая балерина, могла только наблюдать со стороны, как её хозяйка плачет и долго расчёсывает длинные волосы, в кои-то веки распущенные из-под тугого пучка.       В один день хозяйка встала с постели, превозмогая боль во всё ещё поджимаемой ноге. Она подошла к столу и потянулась за заколкой, чтобы убрать свои волосы, но её рука замерла как раз напротив балерины. Тонкая ладонь, будто сама фарфоровая, снимает статуэтку с небольшого штырька, подушечка пальца вытирает запылённое лицо, а в глазах, глубоких тёмных глазах, будто снова загорается огонёк.       Гин хочет ликовать и радоваться, хочет сплясать на этой самой ладони, но фарфоровое тело по-прежнему не гнётся. Хозяйка смотрит на неё долго, вертит, рассматривая пышную юбку и аккуратно сложенные руки, и улыбается. Улыбается так, как улыбаются безумцы, разбегаясь на пути к неминуемой смерти. Улыбается страшно, потому что сил плакать больше нет.       — Это всё ты виновата, — говорит хозяйка, выросшая девочка с восторженными огоньками в глазах. Говорит, заносит руку… — Это всё ты виновата! И разбивает балерину об пол. Гин разлетается на мелкие кусочки, отлетая по углам комнаты. Движение слишком резкое, и болью в волочащуюся ногу отдаёт так, что удержаться на ногах не в силах. Девушка падает на пол и с диким криком начинает плакать.       На шум сбегаются родители и неуклюжая домработница, но помочь бьющей кулаками по полу девушке они не могут. И никто уже не сможет. Её травма слишком тяжела, и ей ходить бы научиться заново — о танцах речи и не шло. Мечта, подаренная когда-то фарфоровой статуэткой, разлетелась в одночасье вдребезги, как разлетелась после этого и сама статуэтка.       Фарфор — материал очень хрупкий, один из самых хрупких на всём белом свете.       Но есть материал и более хрупкий. И имя ему — чья-то разрушенная жизнь.