InkTober 2019

      Тонкий стебель какого-то причудного растения обвивал предплечье и поднимался к плечу, где обрастал пушистыми листьями. На тонких прожилках поблёскивала (нарисованная, разумеется) капелька воды, а на круглом плече распускался первый бутон.       На ключицах зелень кустилась гуще, и просветы нежной кожи закрывались тёмной краской, чтобы создать иллюзию тени. А чуть ниже, прямо поверх сочных листьев, цвели пышные пионы — один нежно-розовый, второй чуть желтоватый, а третий кипельно белый.       Третий, к слову, «рос» как раз посередине неприкрытой ничем груди, и касаться кисточкой кожи для Джуничиро было по-особенному волнительно, как будто в любой момент Наоми могла пожаловаться на домогательство и упорхнуть из его рук, так и не дав закончить картину.       Но Наоми молчала и старалась дышать через раз, когда холодный и влажный кончик кисточки выводил на коже тонкие и невероятно красивые узоры закручивающихся стеблей. Ей было в большей степени приятно, чем волнительно, хоть и лежать на одном месте не один час было крайне сложно.       Джуничиро рисовал хоть и относительно быстро, но качественно, и каждое его творение, аккуратно выведенное на спине, руках или же груди вызывало целую гамму эмоций — от восхищения его талантом до восхищения собой и своим, на самом-то деле, удивительным телом.       Вот и сейчас, стоя напротив зеркала и рассматривая законченный рисунок, Наоми улыбается. Ей нравится каждая прожилка в опущенных на её кожу листьях и каждый завиток вьющегося по руке тонкого стебля. И даже тот маленький отросток, что шалостливо обернулся вокруг чуть вздёрнутого соска.       Джуничиро смотрит выжидающе и чуть боязливо, как будто она может в любой момент взбить волосы и, забавно фыркнув, уйти, накидывая на себя тонкую школьную кофту. Но Наоми не уходила, только улыбалась ему в зеркало и перекидывала волосы на неокрашенную половину тела.       А вскоре их аккуратно заплетали выпачканные в краске руки. На самом деле, Джуничиро всё бы отдал, лишь бы вскинуть их в воздух и полюбоваться фиолетовыми переливами прядей, но для этой фотосессии волосы должны быть убраны.       Слабо заплетённая коса падает на плечо, и он убирает руки вовсе. Оглядывает ещё раз своё творение в отражении — ровно ли получилось, насколько красиво и чётко, не смазалось ли в процессе. Не попытается ли Наоми стереть тот шалостливый завиток…       Наоми, на самом-то деле, предпочла бы всё тело украсить такими: оплести аккуратные лодыжки, обернуть худые бёдра и обвести по контуру грудь. А ещё ей было бы очень приятно вместо холодной кисти почувствовать на коже горячий язык, а на груди — там, где этот самый завиток лишь чуть не касается торчащего соска — ладонь художника.       И в этот раз — которую уже по счёту их встречу? — она отчего-то решается «тонко» на это намекнуть. На камеру — прогибая спину и томно прикрывая глаза — и в жизни — убирая из рук Джуничиро дешёвый фотоаппарат и роняя его самого на старый изрисованный диван.       Вязкая слюна скатывается по его горлу, руки же наоборот поднимаются вверх, и кончик пальца мягко ведёт по завитку стебля вокруг соска. А после его, оттягивая зубами, накрывают наконец сорвавшиеся до этого губы.       И пока Наоми счастливо жмурится, краски на её коже расцветают совсем другие — фиолетово-багровые, которые водой не смоешь. И мама наверняка будет жаловаться, что Наоми слишком уж задержалась на очередных курсах, но…       Растрепленные волосы лежат вокруг головы, и краска, некогда бывшая прекрасным рисунком, смазалась руками и превратилась в одно сплошное цветастое пятно. А тонкая цепочка нарисованных губами следов осталась, как остался внутри и чуть снаружи тёплым маревом сам Джуничиро.       Наоми очень хочется, чтобы каждая их встреча заканчивалась именно такими «рисунками» на её теле. И горящие в глазах напротив озорные искорки подсказывают, что хочется этого далеко не ей одной.