InkTober 2019

      Глаза открывались тяжело. Расфокусировавшееся за ночь зрение никак не желало работать нормально, и очки Катаю пришлось искать на ощупь — естественно, заляпывая стёкла. Край Ёсико спал с его заботливо укрытого плеча, и голую кожу обдало холодом. Сидеть, подгибая ноги в сторону, оказывается неудобно, и потому приходится встать, накидывая на плечи участливо оставленный рядом с футоном чужой халат.       Они ведь вчера так и не дошли до кровати — «остыли» где-то в паре шагов от неё, на любимой Катаевой Ёсико. На той самой Ёсико, которая считалась сугубо личным пространством и даже лучшим (хотя, по сути, единственным) другом срывалась с плеч крайне редко. На той самой Ёсико, которой Катай чуть ли не в любви признавался.       Как оказалось, делить с любимым можно не только постель, но и футон. Катаю, в принципе, не жалко, просто его поясница была весьма не в восторге от этого. Как старый дед разваливается, ей-Богу. И — Ками-сама, пощади! — лучше бы он на себя в зеркало не смотрел: больше похож на заправского алкоголика, чем на одного из лучших хакеров Японии.       Но на другом конце коридора — где-то за его спиной — в глазах живой легенды Йокогамы играют любящие и отчего-то даже гордые искорки, и кружкой утреннего кофе прикрыта тонкая улыбка. Видеть Нацумэ Сосэки таким, домашним и родным, — настоящая привилегия, а ещё большая привилегия — знать, из-за чего эти искорки играют в его глазах.       У Катаевого отражения в зеркале спутанные волосы и заспанные глаза, а на шее и плечах красуется россыпь отчего-то тёплых меток и слабых, ласковых укусов. А сам он, прикрывающий шею рукой, готов провалиться сквозь землю. Но не проваливается — знает, что гордым котом он нравится гораздо больше, чем таскаемым за шкирку котёнком.       Катай может использовать способность только тогда, когда его тело и разум расслаблены — и почему-то иначе рядом с Нацумэ не было никогда. Он касался дрожащих от робости плеч, но Катая не передёргивало слепым благоговением, и он не опускал голову в уважительном поклоне — как раз наоборот становился увереннее, а мысли приобретали самую полную ясность.       И Катай под его руки подставлялся, как будто лишь их не хватало для полного счастья; как будто только так мир Катая становился по-настоящему живым и реальным.       И чем ниже спускалась по ссутуленной спине тёплая ладонь, тем больше горизонтов открывалось Катаю и тем сильнее он начинал верить в себя. Пока столь нужное прикосновение не отдалось волнительной дрожью где-то на талии, давая понять, что дело теперь вовсе не в способности.       У Нацумэ тоже появились свои привилегии — гордый взгляд Таямы и его расправленные плечи, — и эти привилегии ему с честью даются, пока он — живая легенда — вынимает руку из кармана брюк и раскрывает свои объятия. На его губах ещё остаётся слабый кофе, но нежный, пусть и вполовину напускной поцелуй, от этого кажется лишь слаще. И прижиматься носом к горячей и мягкой щеке, пока родные и тёплые руки крепко обнимают, отчего-то кажется Катаю до дрожи приятным.       Нацумэ Сосэки — живая легенда Йокогамы, но это всё где-то там, снаружи. А в их маленьком мире, лишь на двоих рассчитанном, Нацумэ самый обычный человек, любящий настолько искренне, что Катаю рядом с ним всё остальное становится по боку, а любая трудность совершенно по плечу.       Нацумэ Сосэки может быть легендой хоть до скончания времён, но для Катая он в первую очередь живой, родной и чувствующий. И пока Катай, чьи плечи не от бахвальства расправляются, рядом, Нацумэ будет верить в то, что легенда — не приговор, а всего лишь данное по чьей-то глупой шутке прозвище.