InkTober 2019

      Особого дела до всяких тряпок, гордо именуемых одеждой, Ацуши никогда не было. Ему хватало того, что выдали в офисе и что потом с первой зарплаты купил чисто по необходимости. Главное — выглядеть опрятно и презентабельно, дабы не порочить честь агентства, а уж в чём… Но одной-единственной «тряпкой» Накаджима всё же заинтересовался.       Плащ Акутагавы Рюноске, оказавшийся на его плечах вместе со способностью ненадолго, снизу был изодран и поверх этого же зашит. Где-то аккуратно, где-то на скорую руку, а где-то шва было даже и не видно. И рукава, точно так же видавшие виды, тоже пестрели стежками и узелками на изнанке.       Акутагава мог давно выбросить этот плащ и купить новый (с его зарплатой хоть триста!), но почему-то этого не делал, берёг зачем-то этот кусок ткани и любовно стряхивал с него налипшую пыль.       Акутагава ведь тоже был там, когда рвался его плащ, и оставалось только гадать, сколько же ран и стежков на нём самом — на его бледной коже под перештопанной тканью.       Накаджима впервые решил присмотреться — к костлявым ладоням, на костяшках которых кожа исцарапанная, а ногти сгрызаны под ноль, и к бледному лицу, левый уголок губ на котором чуть порван, и шрам этот идёт вниз. У Акутагавы с регенерацией хуже, а значит, на нём этих шрамов в разы больше, чем Ацуши сейчас способен увидеть — взять хоть спрятавшиеся за ухом кружки ожогов от затушенных об кожу сигарет.       Ацуши отчего-то казаться начинает, что каждый стежок не тонкой хлопковой нитью сделан, а раскатанной сталью, и такая тяжёлая она, что плечи невольно подгибаются под весом плаща. Но не под ним, как он позже понимает — под тяжестью того пережитого, которое Накаджима даже смутно представить почти не в состоянии.       И не думать бы о том, сколько ран зажило, сколько синяков рассосалось и переломов срослось, да только… Перештопанный плащ начинает давить на плечи и рёбра невыносимо, и Ацуши почти ошпаренно быстро его снимает. Ему становится искренне жаль — и потрёпанную одежду, и её потасканного жизнью хозяина.       Акутагаве эта жалость не нужна. Ему нужен его плащ, который он буквально вырывает из рук Ацуши, спешно накидывая на спину. Как будто понял, куда Накаджиму косая дорожка верных мыслей завела — туда, где в далёком прошлом на Акутагаве живого места не оставалось, а болезненный кашель казался сущим пустяком.       Он и сам думает о том, что плащ уже даже чрезмерно стар. Но выбросить его — равно что самого себя за потускневшие волосы на свалку оттащить да кинуть там в кучу помоев. Слишком много памяти в аккуратных и не очень стежках, слишком много событий отпечаталось под складками воротника и слишком часто вымывалось из тонкой ткани алое марево чужой, уже мёртвой крови.       И ему самому все эти заштопки кажутся сотканными из живых нервов — так, словно плащ этот, подобно второй коже, врос в лопатки и поясницу, и только он хранил в себе страдания прошлого во имя не светлого будущего — хотя бы какого-то настоящего. Словно только этот плащ делает Акутагаву самим собой, Безмолвным псом Портовой мафии.       Но Ацуши, цепляясь взглядом за кажущийся издали целым подол, думает только о том, сколько ещё раз этот порочный круг замкнётся вокруг такого же перештопанного сердца и сколько ещё раз тонкая иголка прошьёт насквозь лёгкую ткань, как и рассечёт живую плоть лента Расёмона, из этого же плаща выпущенного.       Ацуши такого будущего совсем не хочется, но его, как и самого Акутагаву, спросят в этой жизни в последнюю очередь.