InkTober 2019

      Широкие жабры на шее дёргаются и раскрываются почти до ключиц. Связанные руки то и дело раскрывают тонкие перепонки между пальцами, переминающими воздух, пока склизкие запястья силятся выскользнуть из-под узла. Мутные медово-болотные глаза без зрачков смотрели нечитаемо, и желание впиться сотней острых клыков в живую плоть читалось лишь по ехидной ухмылке синюшных губ.       Старший Акутагава понятия не имел, как в сети их корабля угодила русалка. Плотоядная, судя по оставшимся между зубов кускам рыбьего мяса. В рассказах отца русалки обычно бывали красивыми женщинами с длинными волосами и пышной грудью, и потому вид существа явно мужского пола, худого до обтягивающей кости кожи, вихрастого и растрёпанного, сбивал с толку ещё больше.       Как сбивал с ног его хвост, роста в два человеческих длиной, мощный, хоть и тонкий — ногами можно было обхватить. Это Акутагава сам проверял — только так удалось выгадать своему младшему время, чтобы накинуть на костлявые запястья парусную верёвку, а к горлу приставить короткий нож, пока с хвоста предупредительным образом стёсывалась чешуя. На этом месте перламутровая кожа покраснела, а лунки по краям закровоточили, и от солёной воды щипало, наверное, очень больно.       Но какого-то мистического очарования это, впрочем, не убавило. Оторвать взгляд от часто вздымающихся жабр и обиженно поджатых тонких губ всё равно не представлялось возможным, а по хрупкой чешуе — целой, поблёскивающей сейчас в бледном свете луны — хотелось провести ладонью. Вязкая слюна скатывалась по горлу, но из темноты трюма Акутагава не выходил, лишь облизывал взглядом выпирающие рёбра и острые кончики ушей.       Но мутные медово-болотные глаза отчего-то смотрят в ответ, и шаг за дверь сам собой делается. Палуба скрипит просоленными досками под ногами, а где-то над головой шелестит парус, но всё это становится отчего-то не важно. Акутагава переступает через лоснящийся хвост и смотрит теперь уже в упор, и руки сами тянутся к узлу на русалочьих запястьях.       Акутагава не знает, что его глаза подёрнуты той же мутной пеленой, и зрачки — пока ещё чёрные — растворяются медленно в свинцово-серой радужке. Акутагава не знает, что некрепкая хватка перепончатых ладоней на его плечах не разожмётся уже никогда. Но он знает теперь, какова блестящая чешуя к рукам, и что кожа, обтянувшая рёбра, на ощупь гладкая-гладкая. И губы русалочьи, сомкнувшиеся вдруг на его собственных, холодными не кажутся совершенно.       Зато обжигают холодом солёные воды, в которых тело слушаться перестаёт. Русалка гребёт хвостом, а очертания корабля пропадают в толщах воды. Воздуха в лёгких мало, но это всё равно остаётся неважным.       Важна лишь острая боль в горле, сотни глубоко прокусанных ран и собственная кровь, расплывающаяся багровым туманом от русалочьей пасти. И надо бы вскрикнуть, но голос тонет в солёном океане вместе с отяжелевшим телом.       А наутро Гин — младшая и вообще-то сестра — найдёт привязанным к якорю обескровленный труп с разгрызанным и вырванным горлом, выкушенным сердцем и мутными блёкло-серыми глазами. Тело отца, привезённое на рыбацкой лодке, она помнила слабо, но во всех красках — разводах алых на белой рубашке — запомнит теперь тело брата, невесть зачем морской тварью возвращённое.       А морская тварь, выковыривая из зубов остатки аорты, лишь махнёт под водой переливающимся хвостом да нырнёт поглубже, кровью моряцкой замазывая собственную рану. Только чешуя в этом месте будет чёрной, подобно растворившимся в свинцово-сером мареве зрачкам.