InkTober 2019

      Голосовые связки содрогаются от рвоты, и Акико хочется порвать собственные барабанные перепонки, а после стереть память, лишь бы не слышать этого. И желательно вырвать язык, чтобы не чувствовать вкуса собственной крови и травяной горечи на.       Она отхаркивает красные сгустки на желтоватую керамику унитаза, упираясь лбом в сложенные руки. И без того бледное лицо позеленело, глаза потускнели и пропали, спрятавшись тёмно-фиолетовым отливом в синяках под веками. Желудок крутит судорожными схватками, но проглотить даже стакан воды сейчас не представляется возможным.       На языке до тошноты горчат мелкие неясного цвета бутоны, они же тонут в сливной воде и валяются на полу — не успела донести, и несколько цветков попали из окровавленной ладони на пол. Колени и локти всё ещё болят от падения на кафель, но это меньшая из болей, что сейчас сковывает тело.       Акико болеет уже третью неделю, и с каждым днём самочувствие лишь ухудшается. Сегодня она еле смогла добежать до туалета. А завтра, наверное, поскользнётся на луже своей же крови и расшибёт череп об высокий порог — по крайней мере, ей думается в таком ключе, пока горло снова сжимается, выталкивая наружу сгустки алой крови и противные, до дрожи мелкие цветки.       Она не знает, хочет ли исцелиться или просто умереть. Но, наверное, всё-таки вылечиться — умирать возле унитаза в брызгах вытошненной крови такая себе перспектива. Да только, видимо, придётся как раз так и умирать, ведь сил не осталось даже на то, чтобы подползти к ванной и смыть с перепачканных лица и рук остатки крови, чтобы можно было хотя бы дышать.       Следующая стадия — прорастание корней вглубь, когда сотни тонких ответвлений червями заползают в органы, мышцы и даже кости. И сотни этих червей вот-вот поползут от её пустого желудка дальше, пока она не сойдёт с ума или не наложит на себя руки, не в силах больше терпеть жуткий зуд под кожей.       Но спасение ещё есть. Как жаль только, что добраться до него Акико сможет вряд ли — чёрт знает, где ещё поблизости мучается от противных цветов и вкуса собственной крови человек, а уйти далеко она не сможет хотя бы потому, что рвотные позывы случаются уже раз в двадцать минут без перерыва на еду или сон.       Но приступами беспамятства она не страдает: ведь закрывала входную дверь ещё с неделю назад, так почему же она сейчас распахнулась, грохнула тяжело об коробку, и удар звоном разлетелся по всей квартирке. Пытается ползти — подняться на ноги не в силах, — но слышит только лёгкую поступь и рваный кашель — пока лишь цветы и листья, без влажного хлюпанья крови на языке.       Тонкая майка, надетая на голое тело, промокает, и кожа мёрзнет от успевшей остыть крови. Осаму, стоящему на пороге раскрытой настежь ванной, на это как-то всё равно — он сам прикрывает рот перебинтованной ладонью, ловит обслюнявленные листья и отшвыривает их куда-то на пол, не заботясь о порядке в принципе.       — Иди сюда, — он хрипло шепчет, буквально кидаясь к Акико, но по пути тормозит и, утыкаясь лбом в её плечо, долго и надрывно кашляет, после схаркивая первые капли крови на её голые ноги. Его кровь в отличие от своей, по одежде размазанной, тёплая, и потому Акико не стирает её, оставляя стекать по покрывшейся мурашками коже.       Его языком она почти что давится. И железистый багрянец, с губ на губы сошедший, тяжело разливается во рту плавленным вольфрамом. Сам Осаму обнимает её ослабевшее тело крепко-крепко, ладонью за волосы держа, и глубоко целует почти что силой. Сам ведь хотел умирать, а сейчас…       У его крови отчего-то вкус крепкого чая, и пахнуть терпким кипятком начинает. Ладонь сама по плечам скользит, и Акико класть и ехать хотела на то, что заляпает бежевый плащ кровью. Такая же кровь сейчас стекает за ворот по шее и подбородку, такой же кровью капает с их губ на кафель — уже не страшно и даже отчего-то красиво.       И сердце, гулко, но спокойно стучащее между рёбер, тоже бьётся красиво — Акико понимает это, укладываясь поудобнее на его груди. Она чувствует себя так, будто не целовалась с ним — как минимум сутки занималась сексом, не прерываясь даже отдышаться. Свинцовая тяжесть разливается в теле, и на чирканье зажигалки над головой она почти не реагирует.       Запах чая и крови сменяется сигаретным дымом, и холодный багрянец теперь не на ней одной въедается разводами в светлую ткань. Осаму откидывает голову на пол и совершенно не боится, что выпачкает волосы в сохнущей крови, пока глубоко затягивается и с полупритворной ленцой гладит её острые плечи.       Помогает. По крайней мере, так кажется. По крайней мере, должно помочь. А фактически — мелкие лепестки не срываются изо рта вместе со сгустками крови в отмеренный час, и травяная горечь почему-то отступает. Подползти бы к ванной и смыть с перепачканных лица и рук остатки крови, да только… Акико не одна тут такая «красивая» — теперь можно и повременить.