InkTober 2019

      В практически гробовой тишине собственный пульс бьёт по ушам даже слишком. Вязкая слюна стягивает горло, и хочется его чем-нибудь промочить. Желательно сладко пахнущей кровью, окропившей острое лезвие кагуне. Ацуши склоняется к оставленной им же ране и широко, жадно облизывает её, высасывая кровь из нескольких слоёв одежды. И снять бы её, впиться в сочное мясо, обглодать всё до косточки…       — Убери своё кагуне, — сквозь зубы выплёвывает в него Акутагава, активируя собственное. Запах RC-клеток приятен гораздо меньше, чем запах крови, а ползущий по бедру хвост бикаку и вовсе отрубить хочется. Но Ацуши слишком голоден, чтобы препираться — он вынимает из пробитой груди лезвие и даёт Акутагаве раздеться, пока пряжка своих же брюк с громким бряцанием ловко расстёгивается.       Рана успевает чуть затянуться, и Ацуши приходится впиваться зубами, чтобы кровь текла сильнее. Она пьянит получше всякого алкоголя, стекая в горло и в крутящийся кульбитами желудок. Но будет ведь не интересно, если раны перестанут затягиваться, а Акутагава, прижатый всё тем же кокаку к полу, начнёт слабеть и вянуть, так? И потому в его зубы вкладывается внутренней стороной предплечье, ужасно нежная кожа которого тут же лопается от острых зубов. Гульи глаза — оба — начинают гореть адским пламенем.       Ноги Акутагава раздвигает сам, приподнимаясь на кагуне и позволяя короткому крепкому члену всадиться без всякой подготовки. Он стонет в сырое мясо, выгрызая из руки Ацуши сухожилия и сплёвывая их куда-то в сторону, пока сам Накаджима прогрызает уже до ребра и долбится в него так размашисто и резко, что Рюноске бьётся головой об стену, по которой они, объятые голодом, и съезжали на грязный пол старого, заброшенного здания.       И для них обоих сейчас нет ничего вкуснее, чем чужая кровь — сладковатый нектар жизни, текущий по венам и артериям мимо сердца, мозга и органов. И этот же нектар густо-красным капает на пол, стекает по губам и лицам и смазывает стоящий колом член, скользящий теперь внутри. А склизкое сырое мясо, скусанное с кости и застревающее волокнами в зубах, словно манна небесная и запретный плод в одном флаконе.       Ацуши хочет выгрызть ему сердце, но на деле только замирает, позволяя окроплённому кровью хвосту бикаку скользнуть в себя, сразу же холодным, но тупым кончиком находя простату. Акутагава вскидывает бёдра, проскальзывая по его члену, кусает его за плечо, вырывая кусок мышцы вместе с кожей, и кончает горячей спермой на свой живот, а после заостряет тупой кончик, упирающийся в простату Накаджимы, и слушает, как он с гортанным рёвом кончает следом.       Его белая рубашка насквозь пропиталась кровью, и домой он опять пойдёт, скорее всего, голым. На самом Акутагаве крови не меньше, особенно на лице и губах, но ему как-то всё равно — ленивые поцелуи вокруг прогрызанной раны на груди здорово отвлекают от свинцовой тяжести в скручиваемых судорогой ногах.       — Когда-нибудь я полакомлюсь твоим сердцем, — нараспев шепчет Ацуши, подмигивая единственным какуганом. Прогрызанная до кости рука медленно обрастает новой плотью, и вскоре он оказывается в состоянии погладить обнажённые рёбра Акутагавы кончиками пальцев.       — А я в следующий раз сгрызу твой член, — отозвав кагуне, Акутагава возвращает глаза в нормальное состояние и смотрит с какой-то садистской нежностью на перепачканного в крови Накаджиму.       Они касаются друг друга раскрытыми губами и, не смыкая ртов, облизывают друг другу языки, вместе со сладостью чужой крови ощущая горечь своей. И в следующий раз Ацуши, погрязая в жестокости и вечном голоде, точно-точно раскусит хрупкие кости и, надорвав зубами аорту, выпьет сладкой густой крови прямо из сердца, раскусывая его, как сочный плод.       Акутагава, впрочем, в ответ представляет, как его яйца, очищенные от кожи и прочих оболочек, будут перекатываться во рту, ударяясь упруго об зубы и соскальзывая с кончика языка. Не проглотить бы только раньше времени — очень хочется хлюпко раскусить хотя бы одно прямо над ухом Накаджимы.       Но всё это как-нибудь после, когда голод снова овладеет кем-то из них — сейчас от всех этих вкусных картин даже как-то тошнит.