С кем говорить мне сегодня? Примирились со злом. И из-за этого добром пренебрегают повсюду. С кем говорить мне сегодня? Нет больше сердца, на которое ты мог положиться. С кем говорить мне сегодня? Нет того, кто был прежде и с кем гулял ты. С кем говорить мне сегодня? Зло поразило землю. Нет конца ему и нет края. «Беседа разочарованного со своим духом»
На спешно готовившемся к радушному приёму пассажиров аэроплане было выведено гордое «Horatius». Майлз не сдержал ироничной насмешки: — Названьице, однако же, как нельзя кстати. Рыжик и Нина, перекусывавшие перед перелётом в зоне ожидания Кройдона (Эдди настоял, пусть брошюра и уверяла, что их будут кормить на борту), синхронно подняли головы в его сторону. — О чём ты, старина? — Самолёт, душенька, — Майлз подошёл и удобно облокотился на его плечо. Состроил поэтичную гримасу: — Ut melius, quidquid erit, pati. Dum loquimur, fugerit invida aetas: carpe diem, quam minimum credula postero. Очень тебе подходит, милый мой, — ненавязчиво повёл бровью он, наклонился к их столику и дерзко стащил печенье, отходя и деланно скромно склоняя глаза к стаканчику с чаем, который решил выпить за компанию. Нина подавилась, и Рыжик заботливо похлопал её по спине, одновременно с этим недоумевая: — Это что, латынь? Дружище, я понял только совсем под конец, там что-то про как будто бы ковёр, день, ещё маловерие, нечто такое, да? — Очень точно, дорогой, — заверил того Майлз. Нина, оклемавшаяся, с ним переглянулась и рьяно впилась в стакан с водой, еле сдерживая горький смех. — Никогда не понимал, зачем вообще учат латыни, — пожаловался Рыжик. — Я хочу сказать, ну вот где она обычному человеку нужна? Майлз благоразумно попридержал ехидную ремарочку, что лично ему латынь сейчас очень даже оказалась на руку и по-дружески прикрыла ядовитый сарказм по поводу того, что Эдди с Адамом наворотили, да возмущение, так за последние дни его и не покинувшее, хоть и заметно поугасшее. Нина-то его, в любом случае, поняла. Рыжик между тем продолжал воодушевлённо вещать на своей частоте: — А что с самолётом, друг мой? — он обернулся, чтобы оценить аэроплан. — Ну это Хэндли Пейдж H.P.45, вроде тот, что только недавно с ремонта после вынужденной посадки в Лимпне. Я что-то слышал про пострадавшие шасси с крылом и всё такое, — принялся вспоминать подробности он, и теперь Нина перепуганно поперхнулась водой. Рыжик снова ринулся ей помогать. — Я про то, что ему дали имя «Гораций», — всё же позволил себе мягко уточнить Майлз, когда ей стало получше. — А, ну, они там все, я имею в виду, самолёты все называют в честь каких-то там римских героев. Этот, вроде, с этрусками воевал, ну ты понимаешь. — А, другой Гораций, — вяло заметил Майлз. Нина от его интонаций хихикнула. — Их что, ещё и несколько было? И как римляне в них не путались? — искренне подивился Рыжик, на что Нина рассмеялась только больше, да и Майлз не сдержался: Эдди порой был просто невыносимый дурак. Объявили посадку. Рыжик нетерпеливо вскочил и помог Нине встать, после чего бросился проверять багаж. Майлз подошёл к ней и ласково обнял: — Нина, голубушка… — Наверное, так было лучше для всех, Майлз? — тоненько сказала она ему куда-то в плечо. — Я, честно, не могу тебе ответить, что в такой ситуации можно считать за «лучше». — Ах, если бы Адам был хоть вполовину так же богат… — словно мантру, произнесла она в который раз за эти дни. — Если бы, милая, — грустно вздохнул он своим мыслям: — Мне так жаль, Нина, — и бережно погладил её по спине. Радостной походочкой вернулся Рыжик: — Ну что, Нина, поехали? — Дай мне хоть проводить мою девочку, подлец! — шикнул на него Майлз, отчего тот усмехнулся и вскинул руки в поддельном извинении. Майлз взял её личико в ладони и посмотрел ей в глаза: — Плюнь и отдохни в Монте так, чтобы все твои горести забылись, дорогая, — постарался придать ей уверенности он. — Танцуй до упаду, покупай что душеньке твоей будет угодно, гуляй до утра, прохлаждайся и наслаждайся жизнью, как ты умеешь! И помни, что теперь-то кое-кто просто не смеет тебя в твоей блажи останавливать, да с лихвой этим пользуйся, — с хитринкой сказал он, игриво щёлкнув её по чудненькому носику, и ненадолго грозно покосился на Рыжика. Тот стыдливо и нервно растрепал усы. Нина мягко кивнула. Майлз от души её расцеловал и отпустил с намёком на слезинки в глазах: — Ну всё, иди, милая, а то ещё тушь потечёт как ненормальная. Ты же не думаешь попортить мне марафет? Я всё утро угробил! — отшутился он. Нина в последний раз крепко вжалась в него, как утопающий в тростинку, и отпустила, отходя в сторону трапа. Приятный стюард приветливо ей улыбнулся и предложил свою помощь. Ненавязчиво к Майлзу подплыл Рыжик, улыбаясь в своей обычной, пышущей довольством манере, протянул руку, чтобы положить на плечо, потом стушевался и сменил позу для рукопожатия. Подумал ещё и в итоге принялся метать рукой туда-сюда, никак не решаясь определиться. Майлз долго смотрел на эти пассы, пока эдакая вымученная рыжикова дипломатичность ему вусмерть не наскучила, и наконец решительно втянул и того в объятья. Эдди замешкался и застыл, но через несколько секунд приобнял в ответ. — И ты не думай, дорогуша: я всё ещё очень тобою недоволен, — сказал Майлз насколько мог ледяным тоном. Вот только в его глупом сердце этот лёд от тепла объятий предательски трескался и становился приятным дополнением к чудесному коктейлю из неясных чувств с лёгкой горчинкой мысли о том, что теперь-то этот незаконченный нектар придётся поскорее слить и Майлзу уж точно его никогда полноценно не распробовать. — А мне-то ждать указаний от Мамочки? — поинтересовался Рыжик глумливо. Ухо Майлза загорелось огнём от его усмешки. Ещё и усы эти щекотали… — Папочка своё главное указание уже получил, — постарался по-прежнему сухо и строго сказать он. Рыжик только сильнее рассмеялся Майлзу в ухо. Господи, если ты есть, дай сил! — Я понял. Вести себя максимально учтиво, степенно прогуливаться вдоль моря да по-стариковски знакомиться только с англичанами, ну и всё в таком духе? — уточнил он. — Именно так, милый. — Как скажешь, — ответил Рыжик серьёзно. — О чём ты говорил, старина? — Когда? — Ну, ты знаешь, латынь. О чём там было? — «Лучше терпеть, что бы там ни было. Средь болтовни время ревнивое быстро мчится; лови день этот, брось веру в грядущее». Рыжик прокряхтел: — И к чему это, чёрт побери, было? — Да так, захотелось блеснуть латынью. — Ну ты и позёр, дружище, — вновь рассмеялся Рыжик. Снова объявили посадку, тот начал бездумно дёргать ногой и приплясывать на месте в лёгком возбуждённом нетерпении. — Тебе пора, — сказал Майлз по-прежнему холодно, объятий не разводя. — Ну да, пора, — ответил Рыжик, напоследок ещё разочек его коротко сжимая. Майлз собрал в кулак всё своё мужество: — Хорошего полёта, Эдди, — пробормотал он и быстро потянулся к его щеке — но остановился на самом краю. Рыжик скосил на него глаза. — Ну? — ухмыляясь, сказал он. У Майлза от этой обезоруживающей дьявольской ухмылочки немыслимо помутилось в голове, и он уверенно путь закончил. Эдди потрогал вишнёвую теперь щёку. — Можно ли считать, что это ты так извинился за тот случай, старина? Мамочка поцеловала, чтобы не болело, ну и всё такое, — издевательски весело сказал тот, и Майлз вспыхнул, осознавая, что это была та самая щека, которую он бил несколько дней назад. Рыжик задумчиво продолжил: — И чего это некоторые так чертовски опасаются? Вроде, ничем от девушки, ну ты понимаешь, не отличается… Майлз вмиг преисполнился невероятного возмущения: — Не… Не отличается, дорогой? — ломаным голосом вякнул он, словно речь шла о его поруганной чести, отчего Рыжик прыснул ему прямо в ухо. — Нет, ну ты и негодяй, Эдди! — и Майлз яростно схватил того за плечи и проделал тот же трюк с другой щекой, моментально затем возвращаясь к первой: — Просто возмутительно! — и обратно: — Вот уж от кого-кого не ожидал такого безобразия — так это от тебя, милый! — Рыжик легонько посмеивался и стремительно краснел от этой круговерти. — Ещё и смеет смеяться! Кошмар! Ни совести, ни стыда! С кем я вожусь! Повторили что-то про посадку. Майлз даже чересчур легко Рыжика оттолкнул и, скрестив руки на груди, грубо ему бросил: — Беги уже, наглец! — До Рождества, Майлз! — крикнул Рыжик в ответ, вприпрыжку спеша к аэроплану. — Чтоб ты провалился, душенька, — совершенно этого в виду не имея, ответил в никуда тот. Мда, пока кое-кто вовсю учился ловить момент, Майлз этот хорошенький навык, которым успешно владел с малолетства, словно бы и подрастерял. Нужно было срочно исправляться. Но для начала придётся, видимо, подправлять макияж.***
Он старательно тараторил про всё, что ему только попадалось. Со снобизмом — про заезжих американских девиц, одинаково нарядившихся на три — три, подумать только! — вечеринки подряд. После последнего их такого выхода в свет Майлз не выдержал и, представившись неким М. Злопрактисом, в ином стиле письма учтиво предложил им со своих же страниц лучшие бутики и шляпные магазинчики Лондона, на следующей гулянке удовлетворённо приметив, что девицы в кои-то веки перестали мозолить глаза наскучившими нарядами. Ещё бы вкус им кто подарил, и было бы просто волшебно! Впрочем, такие чудеса в одно мгновенье не случаются. С восторгом — про изрядно налакавшихся малых, что на спор принялись в начале декабря прыгать в Темзу и случайно выловили поскользнувшегося на мосту и свалившегося в реку лорда. Тот их за это нехиленько опосля наградил. Поговаривали даже о медалях! С белой завистью — про то, как на вечеринку с экзотическими животными умудрились протащить целого муравьеда. Сам Майлз, к слову, как и всегда, решил покичиться острым умом, извратить само понятие, да ещё и расчётливо сэкономить: переворошил гардероб, раздобыл огроменные перья, нарядился и раскрасился ярко под павлина и привёл с собой миленькую ручную обезьянку в очаровательном платьице с ехидным: «Это я здесь сопровождаю прекрасную даму, милые мои», чем заслуженно отхватил и свою порцию охов да ахов — в конце концов, будь он м-ром Таратором хоть шесть тысяч раз, не нужно было окончательно пропадать с газетных радаров, иначе бы все догадались, что главный сплетник «Эксцесса» — Майлз Мэйтланд собственной персоной. Вэн тогда здорово ему подсобил, доложив в газеты об этом скандальном случае. В работе дела шли неплохо. Что помогало забываться от горестей повседневности. Каждый день Майлз навещал Агату. Расчёсывал, подправлял маникюр. Её температурная кривая скакала, как горные козлы, хотя больше вечеринок у неё в палате и не закатывали. Разве что время от времени заглядывал Адам, и они вместе пересказывали ей какие-нибудь нелепости. Правда, расскажи они ей что-нибудь о падении фунта, бедная Эгги бы наверняка умильно смеялась абсолютно так же, как с истории про навернувшегося со сцены Арчи Шверта… Грустно. На любовном фронте было без перемен. Ближе к середине декабря Марго предложила ему поучаствовать в подготовке к небольшому рождественскому концерту «только для своих», сыграть что-нибудь (он остановил свой выбор на «Увертюре» из «Щелкунчика» Чайковского: в конце концов, что может быть лучше старой доброй рождественской классики), и на редких репетициях ему даже подвернулись по-юному очаровательные хористы — а Майлз всегда был уверен в молоденьких хористах в этом плане. Вот только эти были будто бракованные, все как на подбор отмороженные и совершенно намёков не понимавшие, даже под шампанским. Или просто не желавшие понимать. Неприятно. Он ходил на танцы, ходил в Ритц, ходил в Альберт-Холл, ходил на выставки, ходил в кино, просто ходил. Никто Майлза теперь, кроме кэбменов, по его прихоти не катал. Обидно. Какое-то зимнее томление так им завладело, что его совершенно не смутил нежданный звонок Тигра. Майлз не слышал его голос вот уже недели три, отчего чуть не утоп в лавине старой, поеденной болью расставания нежности, захватившей сердце, когда он снял трубку и разобрал родные грубоватые нотки: — Послушай, Майлз, — без экивоков завёл свой мотор Тигр. — Я всё понимаю, Агата так и прохлаждается на койке, но кто-то должен, в конце-то концов, оплатить ремонт моей машины. Майлз быстро смекнул, что разговор будет исключительно деловым, и постарался потрёпанные чувства окончательно захоронить. — Дорогуша, у Агаты нет ни гроша в кармане — все её средства уходят на содержание в больнице, — не сдержал горькой усмешки он. — Она ничем не сможет тебе помочь, да и вряд ли тебе удастся с нею по этому поводу договориться. Бедняжка сейчас точно не в той кондиции, когда… — Что насчёт тебя? Майлз опешил: — А что насчёт меня, Тигр, миленький? — Ты же понимаешь, что это отчасти и твоя вина: ты притащил её на гонки, и вы все дружно напились, хоть и знали, что можете пригодиться на трассе. Не просто так же я вам повязки раздавал! — Тигр разозлился и принялся вновь припоминать ему все прегрешения и несерьёзность в поведении. Майлз и сам начинал закипать. Даже деловой разговор никак не желал клеиться. — То есть ни ты, ни Агата платить не собираетесь? — после очередного витка взаимных обвинений заключил Тигр неожиданно спокойно. — Да даже если бы и хотел, я просто не располагаю такими средствами, душенька, — язвительно ответил Майлз. — Я понял, — сказал Тигр даже слишком бесцветно и бросил трубку. Майлзу стало не по себе. Он постарался об этом нескладном диалоге поскорее забыть.***
Майлз меланхолично возвращался с сеанса «Лётчика-испытателя» (Ох, Ганнер, бедняжка, с лёгкой руки сценариста так и погиб, ладно хоть, в каком-то смысле даже признался Джиму в чувствах!), когда приметил у входа в «Шепард» парочку околачивающихся без дела полисменов. В голове вмиг зашелестели тревожные звоночки. Он нацепил очки, приподнял воротник пальто, натянул на лоб шляпу и свернул в переулок к чёрному ходу. Подёргал ручку, но та не поддалась. Майлз прикурил. Всё это было очень подозрительно: полисмены у Лотти были той ещё редкостью — она обладала удивительной способностью легко их выпроваживать. Вечерело. Он начинал маленько подмерзать, когда дверь медленно скрипнула и в проёме показалась прилизанная голова Базилио. — Синьор Мэйтланд! Слава Богу, Вы не пойти через главный вход! — обеспокоенно сказал тот: — Будьте осторожны, Вам нельзя здесь оставаться, господин. — Что ты имеешь в виду, Базилио? — навострил уши он, в спешке отбрасывая окурок. — Это за Вами, синьор, — ответил лакей. — Что-то говорить про письма и ордер. Парочка вертлявый журналист с ними. У Майлза душа ушла в пятки. Нет-нет-нет, не мог же Тигр?.. Только не он! Базилио молчаливо и с лёгким переживанием ожидал указаний. Майлз бездумно потрепал волосы и постарался состроить уверенную мину: — Я смогу хотя бы незаметно забрать вещи? — Боюсь, нет, синьор, — отрицательно качнул головой лакей, — они дежурить на лестница. Майлз постарался успокоиться и пораскинул мозгами. — Хорошо, — наконец сказал он. — У тебя получится попасть в номера? — Да, их не охранять, господин. Но я не пронесу целый… — Портмоне достаточно, дорогой мой. Оно на столике в спальне, — Майлз выдавил улыбочку. — И будь душечкой, Базилио, отсыпь себе немного. За помощь, — подмигнул он. — Я понял, синьор, — услужливо кивнул тот, и дверь закрылась. Майлз откинулся на стенку и незаметно для себя застонал. Мысли словно превращались в неясное пюре. В голове звеняще бегала пустота. Через какое-то время дверь опять скрипнула, и из проёма вылезла рука с ухоженными ногтями, протягивающая портмоне, поверх которого лежал аккуратно сложенный шарф. — Холодать, синьор. Если позволите, Вам бы куда-нибудь южнее, — донёсся из глубин гостиницы итальянский акцент, — хотя бы Франция. — Спасибо тебе, Базилио, — прошептал Майлз, забирая вещи и спешно кутаясь в шарфик. Чёрный ход вновь захлопнули. Майлз открыл портмоне, чтобы проверить, сколько хоть у него теперь осталось на жизнь, и увидел, что там лежала ровно та же сумма, что и с утра.***
Майлз проторчал на улице всю ночь: он не мог уехать, не проведав напоследок свою милую Эгги. С утра только скрытно пробрался на вокзал и купил билет на дневной поезд до Дувра, а оттуда — на паром до Кале. Он осознал, что нет ничего горше, чем покупать билеты в один конец. Так и не решившись снять очки, он бойко ворвался к ней в палату и обнаружил с Агатой Адама, но постарался не терять лица: принялся раздвигать шторы, хлопотать вокруг своей несчастной девочки и угощать. Ещё не хватало портить детишкам день! Сейчас они дружно повеселятся, а потом Майлз махнёт им ручкой и незаметно ускользнёт навсегда. Притащились Арчи и Вэн. Коллективно порешили включить патефон, разбились по парам. Эгги сидела на кровати и с тихим возбуждением повторяла, как же она их всех любит. Сдерживать так толком и не прошедшую за ночь истерику было с каждой минутой всё тяжелее. Все его усилия пошли прахом, когда очередная мелодия закончилась и Адам, с которым они столь чудесно всё это время танцевали, решил-таки стянуть с него очки. — Эй, Майлз, — обескураженно сказал тот при виде отвратительных красных синяков, что никак не желали исчезать, сколько Майлз ни пытался их замазать своим походным наборчиком в замызганной привокзальной уборной. В полнейшей тишине все принялись на него глазеть. — Ох, простите, так глупо! — попытался сохранить улыбку он. Вспомнил о времени: — Просто невероятно жаль! Мне, мне пора… На поезд… Во Францию. Арчи и Вэн начали переглядываться, Адам же раскрыл рот, но оставил вопрос неозвученным. Ах, его милый, чудный мальчик в некоторых вещах так хорошо Майлза понимал! Агата… Агата сидела и лишь бессмысленно улыбалась. Он таки сорвался. — Это невыносимо, — вскинул руки Майлз. — Просто невыносимо! Тигр, представляете? Из всех людей — Тигр! — жалостно промычал он, едва сдерживая вновь набегающие слёзы. — Тигр? — недоумённо подал голос Арчи. — Он оставил мои письма на виду… Они сейчас у полиции. У них есть ордер на мой… — Майлз весь затрясся и сказал с отчаянной усмешкой: — Я даже вещи забрать не могу! Всеобщее молчание нестерпимо давило на виски. Майлз шмыгнул, махнул на себя свежего воздуха и прошёл к Агате. В последний раз бережно провёл по её голове и сказал: — Пока, дорогая! Повернулся к Арчи: — Прощай, Арчи. Затем кивнул Вэну: — У тебя сегодня будет восхитительная история для газет, Вэн. Вернулся к Адаму. Тот его от души обнял. — Адам! — прошептал Майлз и снова чуть не сорвался на слёзы. Тот мягко похлопал его по спине. Майлз, всё-таки всхлипнув, наконец от него отлип, забрал очки, бросил бодро и шутливо: — Снова этот Майлз влип в историю! — и, спешно нацепив их, не оборачиваясь, сбежал. Из палаты ему вслед донеслось лишь по-прежнему безумное агатино: — А вы всё кружитесь и кружитесь! Ну же, все, продолжайте танцевать!