Всё пытаюсь вспомнить, как мне хорошо жилось когда-то. Грэм Грин, «Сила и слава»
В первые месяцы война тянулась, словно резина. Рыжик исправно изо дня в день пешком ходил до Уайт-холла (бензин пошёл под раздачу первым, так что постоянным беспечным поездочкам на собственном моторе пришлось помахать ручкой — только особые случаи!), как отмечала Нина, даже выглядел в форме весьма внушительно, вот только занимался он сплошной бюрократией, подай-принеси-заполни-проследи. На франко-бельгийскую границу решено было отправить лишь парочку дивизий, да и те пока сидели себе тихо, разве что время от времени сдвигаясь туда-сюда. «Пассивное ожидание со всеми волнениями и тревогами, которые из этого вытекают», как это называли наверху. Рыжик упорно не понимал, как можно сидеть и бесцельно плевать в потолок, пока немцы беззаботно себе зверствовали на континенте. Но заградительные аэростаты так и застыли в лондонских небесах, дороги перекрывали, а приказов выдвигаться куда-либо всё не поступало. Странная какая-то война получалась. С определённой стороны такое бездействие было даже благом. После рыжиковского летнего загородного полёта вверх тормашками с лестницы нога всё ещё ленилась. Вот вроде бы и зажила, ходила себе на здоровье, да только стоять по несколько часов без дела было попросту чертовски невыносимо. Нужно было гулять. Ну, или сидеть да тянуться. Так что, пожалуй, благослови Бог этих бюрократов и сидячую работу, право слово! Серость до беспокойства спокойных дней скрашивало одно: Рыжик дождался, и всегда тоненькая Нина с октября задалась наконец-таки вовсю приятно округляться. И теперь вечно чувствовала себя неважно и постоянно требовала рыбы. Рыжик, конечно, не скупился и спешил в такие моменты отвезти её в ресторан. Или же отвести в уборную.***
Однажды Нина приплелась к нему в кабинет с самым неожиданным вопросом: — Скажи, ты сердишься из-за того, что случилось на Рождество? Рыжик слегка отвлёкся от подсчёта талонов на бекон, масло и яйца, чертыхнулся и недоумевающе повёл бровью: — Я что-то пропустил этим Рождеством, Нина? — Да не этим, глупенький. Я про прошлое. Рыжик отложил ручку и задумчиво почесал голову. Прошлое Рождество, а точнее, за несколько дней до, было… тяжёлым? грустным? неоднозначным? Уже год прошёл, а ощущение, что он где-то то ли оступился, то ли сделал что-то не так, то ли не уследил, всё никак Рыжика не покидало. Да и в сентябре толком не… — Рыжик? Рыжик! — позвала Нина, и он осознал, что отвлёкся, и мотнул головой. — А, да, прости, но из-за чего именно я должен, ну, сердиться, я так и не понял? Нина как-то по-театральному заломила руки. И вывалила: — Я сейчас пишу Адаму, на фронт. Ты знал, кстати, что он пошёл на фронт? Вэн о нём столько всего героического пишет, не знаю, чему и верить даже! Ты ведь говоришь, что они там не больно-то и воюют, но откуда-то же слухи берутся! Так вот, я сейчас писала о том, что жду маленького, и подумала, что надо бы Адама сделать крёстным. А потом я ещё подумала и вспомнила, что так и не спросила тебя, простил ли ты ему Рождество. Рыжик от такого потока информации ненадолго подвис. Но потом всё-таки выцепил главную мысль и медленно строго спросил: — А что я Саймзу должен прощать такого рождественского, скажи на милость? Нина слегка нахмурилась и ответила так, словно вела беседу с полнейшим болваном, не владеющим даже элементарным английским: — Чек, Рыжик, на Рождество. От Адама. — За что чек? — сглотнул он, потихоньку неумело складывая расплывчатый пазл. — За меня. На Рождество. Когда я к папе ездила. Адам со мной ездил. Ну, ты же помнишь, мы потом в феврале приезжали с тобой в Даутинг, папа тебя не узнавал ещё? Возмущался, что помнит, что муж у меня светленький. Рыжик, у тебя лицо тогда ещё такое смешное было, ты бы только себя видел! — Нина ухмыльнулась воспоминаниям, после чего будто даже устало вздохнула: — Послушай, ты вообще получал чек? Рыжик лишь, опешив, хлопал глазами. — Ну так, получал же? — Получал… Так вот… что это… чёрт побери… было… — Ну и? — Эм, и? — Так я могу написать, что ты простил ему Рождество? У Рыжика в голове мозаика резко сложилась в даже чересчур чёткую. Даже с лишними элементами. Не уследил, это уж точно! Правду говорил Майлз: ты тот ещё дурак, Эдди! Рыжик испустил нервный смешок. Потом ещё один. Через минуту он безостановочно гоготал так, что Нина принялась странно смотреть на него, словно на умалишённого. — Всё в порядке, дорогой? — спросила она, когда он слегка утихомирился. — В полнейшем, Нина! Всё просто прекрасно! Знаешь, в военное время нехорошо таить обиды и всё такое, так и напиши этому защитнику родины! Какое уж там Рождество! И он вдруг снова принялся неровно смеяться, сам себе удивляясь. — Может, воды принести? — спросила она. — Нет, нет, иди пиши, а потом отдыхай, дорогая! Тебе надо много отдыхать. Нина пожала плечами и ушла. Как только дверь кабинета хлопнула, Рыжик смеяться перестал. Открыл ящик со старой корреспонденцией. Переворошил её. Декабрьский Кэгни. Мартовский Трейси. Июньский Купер. Августовский Гейбл. Все четверо смотрели на него с сохранённых, так, конечно же, и не обналиченных чеков. Шутник, оказывается, и не думал скрываться. Бегал себе перед длинным рыжиковым носом и баловался. Ты же обещал закрыть глаза на детские игры, Эдди Литтлджон. Обещал? Обещал. Правда, в этом обещании было не твоим даже, а чужим, чётким, без привычных елейных ноток, голосом сказано: «разочек». Рыжик молча встал, прошлёпал к полке с алкоголем и, не дрогнув, опрокинул в себя коньяк. Когда же он шатко вернулся к столу, то снова посверлил взглядом чеки, схватил «Гейбла» и порвал на мелкие кусочки. Чёрт, только бы не апрель. Только бы не апрель…***
— Алло, наконец-то дозвонился! Вы можете прислать машину? У моей жены только что отошли воды! — Сожалеем, сэр, но машин ограниченное количество. Бензин быстро кончается, сами понимаете. Можем прислать акушерку. Правда, это будет вдвое больше стоить. — Плевать, чёрт, я имею в виду, пусть приезжает. Мы в Эйлсбери. Полчаса езды от Даутинга. Фамилия — Литтлджон. — Ох, сэр, Вам придётся покрыть расходы на кэб. — Да знаю я, чёрт подери. Пусть приедет только! Рыжик в сердцах бросил трубку. И дёрнул же Нину чёрт за ногу поехать навещать папашу, заранее хвастаться будущим внуком, ну или внучкой. Нина в гостиной тяжело выдыхала и истошно проклинала всех мужчин на свете. Пожалуй, по витиеватости оборотов она могла легко переплюнуть даже какого-нибудь солдатика. С другой стороны, у солдат времени на витиеватости не сказать чтоб уж и хватало. Рыжик и сам начал загнанно дышать — не дай Боже, что-то пойдёт не так, Нина же у него сама по себе тоненькая, как деревце, куда ей такие нагрузки — но голова от стресса стала соображать быстрее. Таз, ведро, вода. Он откопал в ящике стола спички, поставил воду на огонь, побежал дальше. Тряпки, бинт, простыни, аптечка. Спирт, обязательно спирт. Рыжик отлил себе немножечко, для храбрости. Вода вскипела, он опустил в неё ножницы и часть тряпок, поставил ещё одно ведро. Вернулся к Нине, принялся судорожно растирать ей бёдра. Бедняжка плакала. — Я не хотел, чтобы тебе было так больно, Нина, — всё-таки решился сказать он тихо, стараясь за этим скрыть очевидное волнение. — Я знаю, Рыжик, — ответила она даже мирно. И скривилась: — Но, чёрт, тебе когда-нибудь вырезали внутренности? — Нет, — по-прежнему виновато сказал он. — А мне как будто бы да! — рявкнула Нина и снова начала загибаться от боли. Рыжик уверил её, что акушерка скоро приедет, и с бешено стучащим сердцем метнулся лить подогретую воду в таз… Акушерка явилась, когда уже показалась головка и Рыжик отвратительно дрожащей рукой удалял с носа и рта появляющегося младенца слизь. — Почему так долго? — прерывисто спросил он. — Моторное масло закончилось, сэр, встряли посреди дороги. Пришлось брести пешком. — Проклятый бензин, чёртово масло. Вы, чёрт побери, идёте, или мне всё за Вас делать? У меня уже ноги затекли тут корячиться и ждать Вас! — Да-да, секундочку, сэр! В четыре руки они кое-как управились. Акушерка тихо щебетала над замученной Ниной и мальчиком. Рыжик же, шатаясь и дыша, словно загнанная на скачках лошадь, упал в кресло и блаженно отрубился. Штопать солдат — и то легче.***
— Милочка, я, конечно, не лечащий врач, но, кажется, у Вашего мужа астма. — Астма? Вы думаете? — Замученный вид, прерывистое дыхание, тремор. Вы говорите, он у Вас капитан, но какой военный так будет дрожать при виде обычной-то роженицы? Вы знаете, я читала, это всё нервное! — А он и вправду стал какой-то дёрганый, я и не замечала раньше! Он и курить стал больше. Да и пить тоже. — Ну, курение, говорят, в таких случаях помогает, лёгкие расширяет! Только Вы лучше переведите его на что-нибудь специальное. Есть, скажем, чудные сигаретки для астматиков на основе белладонны! — Ох, и такое делают? — Ну конечно! Медицина шагнула далеко вперёд. Кстати, о шагах. Стоять он у Вас тоже подолгу не может, я смотрю. Эк свалился сразу же! На затекающие ноги жаловался. Всё дёргался неровно как-то. Наверняка, плоскостопие! — Плоскостопие? — Определённо! Может, падал недавно? — Прошлым летом он упал с лестницы, бедняжка. В этом доме, кстати! Стены красил, Вы заметили? Правда, чудесный цвет? — О, как я и говорю, неуклюжий. Точно плоскостопие! Простите, милочка, но Вы же понимаете, муж Ваш — слабенький. Вы с его здоровьем поосторожнее. А цвет, и верно, хорошенький! Сами краску мешали?***
Сначала Нина засыпала Рыжика расспросами о том, страдал ли в его семье кто астмой. Он не смог припомнить. Потом она вспомнила, что в детстве иммунитет у него был весьма так себе, да и в прошлом году он частенько болел. Рыжик не сказал бы, что так уж часто. Нина заявила, что в галстуке он легко задохнётся. Пришлось от них отказаться. Непрезентабельно, но что поделать. Зажим он из принципа продолжил носить прямо на рубашке. Под конец апреля Нина, видимо, от познания прелестей материнства вся прямо-таки загорелась заботой и заставила его сменить любимые сигары и трубку на какие-то сигареты-вонючки с травами. Вот такое управство уже откровенно бесило, но она уверяла, что это в нём говорит пресловутая нервозность, а потому сигареты необходимы. Пришлось перейти на них. Затем Нина принялась водить его по каким-то грузным дядькам, старым знакомым своего папаши, и те дружно выражали ей своё скромное мнение, дескать, с такой-то походкой непонятно, как он у неё вообще до кого-то дослужился. Честно сказать, все эти бредни и странные увлечения сидевшей дома с ребёнком и скучавшей без постоянных вечеринок Нины не так занимали Рыжика, как проблема с бензином. К скольким ещё точно так же не смогли пробиться вовремя врачи, например? Это он-то человек немного тренированный, пусть и не специалист, но что-то да умеет, скорее, исключение, чем правило. Он обращался с вопросом в Министерство, но там пожимали плечами: больше не дадим, самим надо. На кой чёрт надо, Рыжик так и не понимал, пока лорды не забирались в моторы и не укатывали по пустующим без машин улицам обедать.***
Как же безбожно он надрался! С другой стороны, повод был вполне весомый. — Ох, Нина, ну зачем? — простонал Рыжик, усевшись у основания лестницы. Нинина чудная головка недоумённо показалась в дверях второго этажа. — Зачем что, дорогой? И не кричи ты так, Томми только заснул. Подожди, ты где это успел так напиться? — Нина возмутилась: — Рыжик, ты что, без меня ходил в ресторан? — Какой, к чёртовой матери, ресторан, Нина? Вряд ли мы в ближайшем будущем вообще будем ходить по ресторанам. — Почему это? Рыжик покачал головой и лишь разочарованно цокнул: — И что за извечная любовь так трепать всем и обо всём, мне вот никак не понять! Нина наконец спустилась и присела рядом. — Ты знаешь, сколько бумаги уходит сейчас на газеты? — Я не совсем тебя понимаю… Рыжик пустился пьяно разглагольствовать: — Вся эта бумага могла бы пойти на учебники, книги, всё в таком духе. А её отправляют газетчикам. И да, конечно, не пойми меня превратно, есть чертовски хорошие издания, прямо-таки великолепные, освещающие важные события, дающие сводки, наводки, ну ты знаешь. Но вот есть и такие, которые только для того и годятся, чтобы в них рыбу на рынке заворачивали. Он глухо посмеялся над собственными умозаключениями. Нина косо на него посмотрела и обняла себя руками, поёжившись. — А знаешь, в чём моя проблема со вторым типом газет, Нина? — продолжил он угрюмо. Она в ответ лишь отрицательно мотнула головой. — Их читают на досуге всякие болваны. Верят им. И несут вычитанное дальше, в большой мир, ещё и дорисовывая и без того аляповатую картинку по пути. Он замолчал, нашарил ром, который обронил, когда свалился у подножия лестницы, и от души к нему приложился. — Рыжик, что-то случилось в бюро? — наконец спросила Нина, когда он оторвался от бутылки. — Я там больше не работаю, — ответил он устало. Она замерла: — Почему? — Потому что кто-то начитался в каких-то «Эксцессах» или чём-то подобном, что капитан Литтлджон прямо-таки помирает от астмы, плоскостопия и всего такого, — Рыжик кривенько усмехнулся. — До верхов это дошло в таком виде, будто я разве что не туберкулёз слёзно скрываю. Словно этот… Как его там… Словно персонаж Ремарка, во! Это немец какой-то, насколько я понял… Нина ахнула: — Да я же только чуть-чуть при Вэне упомянула, ничего такого! — она закусила губу, потом долго на Рыжика посмотрела. — И ты, что же, пойдёшь теперь на завод? — На завод меня с такими характеристиками тем более не возьмут, — неловко рассмеялся он. Нина вдруг отмерла и вскочила. — Я… я не пойду! Не пойду на завод! Я не для того замуж выходила, чтобы потом на фабрике работать, — воскликнула она и побежала наверх. Рыжик крикнул ей вслед, но Нина и не подумала обернуться и только громко хлопнула дверью. Он со вздохом тяжело улёгся головой на ступеньки. Проклятье, как же он перед ней виноват. Уверял ведь, что она ни в чём не будет знать нужды, обещал заботиться — а теперь прямо-таки вынуждает идти зарабатывать самой. Слабак.***
Париж оккупировали. С лёгкой руки Черчилля правительство радостно выделило метнувшемуся в Лондон де Голлю время на BBC, и теперь тот вовсю призывал французов не сдаваться и оказывать сопротивление. Те вроде как сопротивлялись без особого энтузиазма. Только бы Майлз был в порядке… Он же успел сбежать? Конечно. Конечно, успел, он же юркий! Юркий, наглый старина Майлз везде пробьётся. Это ты, Рыжик, бестолочь, сидишь себе без дела да надираешься в одиночестве.***
Нина бесстрастно смотрела на то, как Рыжик безуспешно ищет, где бы заработать, и всё чаще пьёт, а потом вдруг объявила, что устроилась на работу к Лотти и ребёнок теперь на нём. Как и всегда, Эдди узнавал обо всём в самую последнюю очередь. Долго она там, конечно, не проработала. Седьмого сентября на «Шепард» упала бомба. Когда они в тот день наконец добрались до метро, чтобы укрыться от немецких снарядов, Рыжик с плоской усмешкой даже окрестил такой закат жизни этой несчастной многострадальной гостиницы концом эпохи. Нина его шутку не оценила. И волей-неволей таки пошла на завод.***
Рыжик показал, что весьма недурно считает, и его взяли на базу сверять поставки и отмечать талоны; благо, работёнка была такая, что можно было брать спешно подраставшего малыша Томми с собой. Приходившие на базу домохозяйки умильно смотрели на заботливого папашу, щебетали над ребёнком со словами, что за парнишкой с таким светлым взглядом точно в будущем все девицы в округе бегать будут, да подшучивали, что такого молодца нужно воспитывать в строгости. Рыжик лишь поджимал губы, неловко кивал и проставлял штампы. Он старался экономить на каких-то мелочах, и в итоге дома появились лишние лезвия, посудка, свечки, пластинки. Когда впервые накопилось прилично, Рыжик дождался Нининого выходного, молча погрузил всё в чемоданчик, сел на поезд и отправился поглубже в сельскую местность. Посовал везде свой нос, походил по домам. И принялся потихонечку, ненавязчиво всё накопившееся обменивать. На собачью шерсть, на кусочки дерева, на шматочек мяса, на головку сыра. Вернулся он, когда Нине уже пора было идти на смену. Она принялась было его отчитывать, дескать, свалил так бесцеремонно, но Рыжик молча сунул ей под нос свои приобретения. Она опешила. Оценила. И похвалила за мясо и сыр, отчего Рыжик впервые за долгое время вновь расцвёл. — Зачем ты только шерсть взял? — спросила Нина скептически. — Вязать вот думаю. Томми — носочки там, рукавички, тебе — шаль, что-нибудь такое. Вводят талоны на одежду, а так сэкономим! — бодро ответил он. — Собачья шерсть колется, Рыжик, — фыркнула Нина. — И не знала, что ты умеешь вязать, — повела бровью она и поспешила на фабрику. Рыжик достал из кармана пальто спицы с криво начатым в поезде шарфом. Ну, в конце-то концов, не Бог весть какая наука! Как-то же престарелые дамочки с этим справляются!***
— Эй, мистер! Эй! Это Вы из Лондона уж год как возите всякое? — Ну, предположим. — А бензину у Вас, чай, не завалялось? — Бензину? — Ну, там, немножечко. Хоть в баночке… До нас теперь со всеми этими их операциями мало что доходит, а собирать урожай-то надо! Мы уже на уголь переходим, но от него дыму больше, чем прока, мистер, сами понимаете, каково оно! — Я… я посмотрю, что смогу сделать.***
Томми рос хорошим ребёнком. Тихим, смышлёным, послушным. Всегда уважительно обращался: «сэр». Никаких там «папенька», «отец». Только «сэр». Рыжик наловчился, вычитал где-то, как делать спицами узор-косичку, и на четвёртый день рождения связал ему зелёного цвета жилетик. Тот был Томми слегка великоват, но сейчас никто к портному при каждом удобном случае и не ходил. А ещё жилетик очень шёл к его светлым волосёнкам. Рыжик оставил в этом вопросе всякую надежду, глаза не то что закрывал, а словно и не открывал даже, да лишь изредка пил чуть больше, чем то разрешали приличия. Нина по возвращении всегда смиренно собирала бутылки и выставляла у порога, чтобы потом Рыжик обменял стекло на что-нибудь нужное.***
Что же, когда-нибудь это должно было случиться. Он со своими благими начинаниями, видать, здорово у кого-то с чёрного рынка под ногами путался: прошёл слушок, что про его делишки с бензином и прочим донесли, куда следует. И тюрьма со дня на день ждёт его с распростёртыми объятьями. Рыжик, когда узнал, просто смирился. Выпил одну бутылку чего-то завалявшегося, потом вторую. Как же давно он расслабленно не сидел и не смаковал алкоголь ради наслаждения процессом, а не ради алкоголя, аж жаль. С другой стороны, в тюрьме и не нальют, так что надо бы вдоволь напиться, пока он может. Рыжик начал третью и отключился прямо за столом. Он с полнейшей кашей в голове очнулся под звуки патефона. Томми… Тот только научился пользоваться хитрой машиной и теперь каждое утро наслаждался тем, что играл с тонармом и внимательно изучал, как извлекается звук. Нина, по всей видимости, уже ушла на работу. А может, это Рыжик всего лишь продолжает спать… В дверь постучали. Рыжик встрепенулся. Уже? Ох, только бы Томми не заметил, как его уводят. Он подсобрался и смело открыл. Но за дверью его ждали не полисмены. За дверью его ждал Адам, чёрт бы его побрал, Фенвик-Саймз. В военной форме, с медалями, нашивками. Понятно. Рыжик до таких чёртиков напился залежавшегося алкоголя, что теперь ему всякая дьявольщина мерещилась. С кем не бывает. — Я могу войти? — спросил Адам галантно, протискиваясь в дверной проём с чемоданом. Рыжик пожал плечами и поплёлся вглубь дома. Очевидно несуществующий Саймз последовал за ним. — Так что привело Вас сюда? — удосужился спросить Рыжик. — О, просто зашёл повидать Вас и мальчика, — ответило нелепое видение. Рыжик покрутил какую-то пустую бутылку в руке. Потряс. Нет, всё вчера вылакал, до последней капли. — Предложил бы выпить, да нечего, — всё-таки решил извиниться он. — А Вы молодец, столько медалей, — отметил Рыжик странную детализацию, с которой мозг напоминал ему, какой же Эдди Литтлджон опростоволосившийся неудачник. Он решил за это над собственной бурной фантазией гаденько подшутить: — Если бы не моё плоскостопие… И астма, — добавил он, откручивая крышку другой бутыли. — Конечно, — только и выдал в ответ несуществующий Адам, что лишь убедило Рыжика, что он просто-напросто всё ещё пьян. Ну и странный же сон. Рыжик нюхнул бутылку, из той отвратительно несло чем-то затхлым. И эту дрянь он вчера пил? — Эй, Томми, выключи музыку, иди-ка лучше поздоровайся со своим крёстным, — крикнул он в никуда, после чего повернулся и снова принялся перед якобы-Саймзом извиняться: — Простите, что без разрешения. Нина и меня-то не спросила… Адам лишь беспечно ему улыбнулся. И ещё шире улыбнулся, когда музыка выключилась и Томми прибежал на зов. Рыжик принялся задумчиво протирать чашки. Налил вонючую бурду прямо в них. Когда же он уже очнётся от морока и все эти видения и огрехи его отпустят? — Рыжик, Нину тогда нашли? — А? Нину? Она всё время на фабрике, — задумчиво бросил Рыжик. — Так она жива! — Ну конечно, — с непониманием сказал он. — Но я думал, в «Шепарде» никто не выжил. Однако же, пьяный мозг определённо не давал Рыжику передышки, а? — О, эм, Нина работала в ночную смену. Она придёт попозже… — он протянул видению одну из чашек, а сам потащился к креслу. — Кому-то в эту войну здорово повезло. А меня вот скоро арестуют. — Арестуют? — Да чертовщина такая, даже смешно! — не сдержался Рыжик. — Всего лишь пытаешься людям помочь: немного бензином, всякие бытовые мелочи, я имею в виду, чёрт побери, война же — не конец жизни, — он протёр уставшие глаза. Поскорее бы уже вся эта пытка моралью закончилась. — В любом случае, я слышал, что скоро всё конфискуют, а меня арестуют. Это всё просто так чертовски несправедливо! Мда… — Рыжик принялся бормотать себе под нос все те глупости, о которых в шутку думал прошлым вечером, беспечно надираясь: — Было бы деньжат побольше, махнул бы себе через Ирландию да укатил в Америку: в Штатах такие, как я, на вес золота. Что бы он в этой Америке делал, оставалось загадкой. Даже не понять, то ли плакать, то ли смеяться. Рыжик задумчиво отхлебнул из своей кружки немного зловонной жижи и содрогнулся. Видение вдруг снова дало о себе знать: — Сколько? Рыжик выплыл из своих размышлений и недоумённо поднял голову: — М? — Сколько надо? — ненастоящий Саймз деловито взялся за чемодан. — О, ну это многих пришлось бы умаслить по пути, — слабо бросил Рыжик, перегнувшись через подлокотник кресла и безвольно наблюдая за тем, как видение принялось расправляться с чемоданом. — Тридцати четырёх тысяч хватит? Рыжик замер. Собственный мозг предательски играл с ним в какие-то чертовски мудрёные игры. — Тридцати четырёх тысяч… фунтов? — нерешительно уточнил он, поднимаясь с кресла. — И пять, — триумфально заявило видение. Рыжик в ответ глупо захлопал глазами, отчего те только больше заболели. Очевидно, определённо точно, однозначно мерещащийся ему Адам вбил в крышку рыжикова гроба последний гвоздь: — Я выкупаю у Вас Нину и Томми за тридцать четыре тысячи и пять фунтов. Эй, эй, эй! А ну стоп! — Мы разве это уже не проходили?