Умный человек не боится показаться глупцом другому умному человеку. Марсель Пруст, «По направлению к Свану»
Кауард заново ставил свой «Сегодня вечером, в восемь тридцать» и колесил с ним по Америке, а такое событие Майлз, запоздало узнавший об этом из какого-то потёртого англоязычного вестника об искусстве, который случайно оставили в баре, ни в коем случае не мог проворонить: пьески в цикле были просто чудесные, как он помнил из лондонских постановок десятилетней давности, да и самого душечку Ноэла он не видал примерно столько же. Всё-таки порой Майлз нестерпимо тосковал по своей прежней беспечной жизни Цвета Лондонской Молодёжи. По высшим кругам, в которых вертелся. Но после таких приступов меланхолии он себя одёргивал: жизнь и окружение Майлз, как и раньше, выбирал себе сам, и сейчас всё у него по-прежнему складывалось прекрасно. Пожалуй, единственное отличие — за это время он вырос над старым собой, стал осмотрительнее, в каких-то вещах окончательно затвердел гранитом, а в других, напротив, стал мягче зефира. По крайней мере, так ему самому казалось, а лучшего для себя судьи в этом вопросе он не то чтобы не нашёл, да попросту и не думал искать. Майлз выяснил, что успеет попасть на постановки в Сан-Франциско, выпадавшие на его отпуск, и со всех ног ринулся покупать билет на самолёт.***
Часть вечерних представлений решили пускать как матинэ, обозвав «Сегодня днём, в двенадцать тридцать». Цикл, как оказалось, сократили до шести пьес — и Майлз негодовал, на что Ноэл, бесконечно обрадованный их встречей, пожаловался, что вообще заново ставить ничего не хотел, но Герти его уговорила. А ещё из-за того, что Грэма от череды гастролей скосила болезнь, Ноэлу пришлось, как в былые времена, выйти на сцену самому, и Майлз откровенно пустил слезу, увидев его с Гертрудой старый актёрский дуэт снова в деле. Успешно отбив первые три пьески, те предложили ему вместе отобедать недалеко от парка Золотые Ворота, и за душистым томатным супом с гренками они предавались воспоминаниям о славной доброй Англии, после чего Ноэл с Герти отправились лечить Грэма и готовиться к завтрашней половине выступления; Майлз же закупился в лавчонке у входа в парк пончиками и булочкой и пошёл прогуливаться. Отыскал какой-то прудик и принялся задумчиво и неспешно крошить булку важно чистящим пёрышки селезням и их грациозно скользящим по воде товаркам. И всё же, со сколькими людьми теряешь связь из-за войны, всех вон по свету раскидало — его и самого куда только по несчастной Франции за эти годы не носило. А кого-то, быть может, уже и нет вовсе… Майлз себя одёрнул. Нет, все его знакомые обязаны были пережить бомбёжки! А почему его беспокойные письма к Эдди вот уж года два как возвращались обратно — так это они, должно быть, переехали, только и всего! Вдалеке завывала шарманкой карусель, слышался гул отдыхающих, и Майлз в сердцах докрошил булку и поспешил на радостный шум, лишь бы грусть заглушить. Площадка перед каруселью была набита битком: малыши клянчили содовую и мороженое, дети постарше заняли качели и наивно пытались раскачаться если не до полной окружности, то хотя бы до самого верха, заставляя родителей раньше времени седеть, а уже давно поседевшие американцы играли в шахматы за столиками под сенью деревьев. Майлза такая пышущая энергией круговерть моментально привела в чувство и вернула в свою стихию, и он успокоенно устроился на лавочке и принялся с довольным видом уничтожать пончики, подумывая о том, а не прокатиться ли по-ребячески на карусели. А почему, собственно, нет! Время от времени впадать в детство никому не навредит. Очередь на карусель, конечно, змеилась внушительная. У одной из колонн ротонды обосновался какой-то бородач и задумал показывать фокусы скучающей в ожидании толпе. Элегантно достал из красной пачки «Bicycle» колоду, вольготно её демонстрируя (кажется, сверху лежало что-то червовое, но со своего расстояния Майлз не мог разглядеть хорошо), и вдруг по-заговорщицки выдал: — Замечали ли вы, что вам вечно дурят голову? Майлз неосознанно вздрогнул. Очередь сдвинулась. Тот же пламенно заголосил: — В карты, я имею в виду. К примеру, давайте-ка поищем четырёх тузов, — он ловко распростёр колоду и принялся деловито вытаскивать их одного за другим. На столик полетели червы, трефы, пики. — И не моргайте, иначе не заметите, как вы с концами пропали! — с ухмылкой в голосе уточнил фокусник, достав бубны и махом собрав тузов со стола в стопочку алой рубашкой вверх, да так их и бросив на столик. — Если вы видите, что кто-то так же набирает себе карты, это прекрасный повод для сомнений. — Он положил основную колоду с, как выяснилось при приближении, червовой десяткой сверху рядом с пустующей красной пачкой и схватил своих тузов. — Скажем, мухлёвщик мог незаметно взять лишка, так что, может, стоит проверить? Хм, да и в нашем случае карт-то всего четыре, это должно быть несложно, — задумался он, вертя стопочку в руках. Показал начинавшей засматриваться публике туза треф и туза пик: — Вот же, два красных туза, — бросил эти карты на стол он, показал червового и бубнового и тоже бросил: — и два чёрных. Майлз заворожённо глядел на умелые руки, столь вальяжно и даже интимно перебиравшие карты, и не сразу осознал, что их всех тут внаглую при свете дня обманывают. Зато быстро заметила какая-то малютка из толпы: — Дяденька, кажется, Вы напутали, эти карты красные, — указала на червы и бубны она. — Как я и сказал, эти чёрные, — без стыда показал на пики и трефы фокусник, — а эти — красные, моя хорошая, — указал туда же, куда и девочка, бородач и улыбнулся ей. Та озадаченно склонила головку вбок, но согласно кивнула. — Один из простейших способов мухлежа, — продолжил объяснять он, переворачивая бубнового туза рубашкой вверх, — это краплёные карты. — Фокусник постучал костяшкой пальца по украшенной ангелами на велосипедах алой рубашке, и некоторые принялись тщательно её разглядывать на предмет каких-то меток, по всей видимости, не особо в этом преуспевая. — Не будем начинать разглагольствовать на тему всех возможных маркеров, а то ещё сами в шулеры подадитесь, а такого мы в порядочном обществе не приветствуем! Лучше я просто покажу вам, как это работает! — Он взял в руки колоду, разделил примерно пополам и схватил бубнового туза, замученного охочими до ответов глазами. — Положим-ка один из наших тузов вверх рубашкой в колоду и сделаем так, чтобы он в ней затерялся, — фокусник вставил беднягу между этими половинами, неровно разделил колоду на несколько частей и вразброс положил миниатюрные стопочки друг на друга прямо перед собой, после чего выстроил оставшихся тузов, словно солдат, в ряд поближе к зрителю. Выдержал паузу. — Что же, можете моргать, — весь он расслабился, в голосе поубавилось серьёзности и стало больше усмешки. Пожалуй, даже слишком много. Он взял в руки свою стопку и принялся неспешно крутить её в руках во все стороны, туда-сюда замелькала перед всеми сапфировым нарядом колода… Каков негодник! Фокусник, наконец, перестал балагурить с колодой и по-издевательски плавно разложил карты рубашками вверх. Посреди всего этого синего безобразия одиноко, словно бастуя, мелькал красным бубновый туз. Толпа заозиралась, дети возбуждённо завертелись, Майлз же начал глупо хихикать. Бесстыдный мошенник беспечно выдал: — Ой, согласитесь, очень легко найти краплёную карту! Словно разворошённый улей, толпа загудела. А тот продолжал добивать: — Я упоминал, что все карты здесь краплёные? Он неспешно начал переворачивать выложенных в ряд тузов. Синие червы. Синие трефы. Синие пики. Наконец, взял в руки замученные бубны. Демонстративно легонько и словно бы играючи щёлкнул их по рубашечке и развернул той стороной к аудитории. Карта успела приодеться в индиго. — Все посинели, вот незадача! Фокусник деловито поклонился, и дети принялись просить у взрослых денег, чтобы бросить ему в шляпу. Те были не прочь и сами дать ему пару монет. Майлз похлопал себя по карманам в поисках завалявшихся после булочной центов. Бородач продолжил скромное выступление: детям приходились по нраву трюки на ловкость с монетами да такие, где их звали ассистировать, взрослым же — карточные фокусы посерьёзнее открывающего. Люди стайками уходили на карусель, которая скоро уже должна была закрыться, а потом с неё возвращались и продолжали глазеть. Майлз откатался всего кружок и тоже поспешно вернулся, подождал, пока толпа вновь рассосётся, и решил-таки бросить немного. К тому же, его снедало любопытство: мало ли, вдруг удастся выпытать, как же тот сделал красную колоду синей. В конце концов, заболтать и вскружить голову Майлз умел на раз-два. Фокусник, оперевшись на колонну, в отстранённой задумчивости мешал колоду, когда Майлз подошёл к его столику и сразу принялся наклоняться к выставленной для денег шляпе, попутно ненавязчиво спрашивая: — Сэр, благодарю Вас за чудное выступление, я вот хотел бы узнать, как Вам так удало-? Умелые руки с красивыми длинными пальцами, видимо, от неожиданности резко выронили карты, и стопка разлетелась по столу, а часть карт спланировала прямиком на землю. — Ой, запачкаются же, бедняжки! — всплеснул руками Майлз и присел, чтобы карты подобрать, фокусник тоже наклонился, но свою собственность собирать почему-то не спешил. Майлз полез под столик за последними павшими — и уткнулся прямиком в чужую бороду. Его вдруг крепко обняли. Майлз недоумённо возмутился и дёрнулся: — Это всё, конечно, очень мило с Вашей стороны, но я, знаете ли, не большой любитель бород… — Господи, Майлз, ты жив! Слава Богу, живой! Чёрт возьми! Чёрт, старина! — только и было ему ответом. И Майлз трепыхаться перестал. И осоловело подумал, что не так уж и против бород, вполне себе за, очень даже за, главное ведь — человек, который к этой бороде прилагается… Он безвольно вдруг расплакался чудовищно заросшему негодяю Эдди прямо в колючую шею, тот всё продолжал причитать да приговаривать, только крепче Майлза сжимая, будто боялся, что тот утечёт, словно вода, из его рук. Со стороны они наверняка смотрелись просто отвратительно. Ещё и под столом — мда уж, скорее, даже нелепо. — Я… я… я боялся, что бомбы… — наконец выдавил Майлз скомканно: — Милый, такое передавали, слышать об этом было просто невыносимо! — и весь задрожал, глотая слёзы. — Всё в порядке, в порядке, старина, — тут же принялся утешать его Рыжик, подняв голову и поглаживая по плечам. Глаза у того, под которыми, как Майлз обнаружил, залегли едва заметные круги усталости, жили какой-то своей жизнью, с горячей обеспокоенной радостью мечась и его осматривая. И возбуждённо блестели, словно свежелакированное дерево. Ну ты и слепец, Майлз, как можно было его не узнать! Борода же — ещё совсем не повод ставить на мужчинах крест. — Душенька, ты страшно зарос! — отвлечённо вымолвил Майлз. — Стал похож на карточного короля. Я, конечно, королей обожаю, они те ещё забавные старикашки, но, помилуй мою грешную душу, Эдди, тебя же просто узнать невозможно! Рыжик виновато рассмеялся и сказал: — А вот ты не больно-то и изменился. Это ж надо так уметь вызревать, словно вино какое-то! Майлз вспыхнул: Эдди был в своём репертуаре и выдавал феерически косолапые нелепости. И это успокаивало получше валерьянки и мартини. Правда, вместе со спокойствием вернулись и окружающие звуки, и Майлза вдруг начала так нестерпимо раздражать несмолкающая карусельная трель, что он скривился. Рыжик, заметив перемену, закопошился: — Пойдём-ка куда потише, друг мой, да и что это мы, ну ты понимаешь, под столом расселись, надо выбираться, — и попытался расцепиться и вылезти из-под стола, но в итоге ударился о столешницу затылком. — Ох, осторожнее, дорогой, — Майлз аккуратно выполз со своей стороны, не забывая нашарить последнюю карту, и поднялся, тщательно отряхиваясь. Протянул стопочку очень приятного синего оттенка кое-как выбравшемуся, очаровательно всклоченному Рыжику. Тот принялся спешно убирать карты и прочий реквизит да складывать столик. Всё это магическим образом вместилось в скромный чёрный дипломат. Вопросов у Майлза было много, но он благоразумно любопытство попридержал до лучших времён и сейчас только искал платочек, чтобы привести в добропорядочный вид лицо. Рыжик достал портмоне, поднял шляпу и изучил содержимое. — Нехиленько! — обрадованно отметил он, опустошил её и нахлобучил, став с бородой похожим не то на детектива из нуарного фильма, не то на гангстера низкого пошиба, так что Майлз не сдержал смешка. Эдди на него взглянул по-прежнему взбудораженно и улыбнулся так по-рыжиковски, как больше никто, разумеется, и не умел: — Парк, аквариум, а может, ты хочешь поесть, старина? Майлз схватил его под руку и совершенно наобум вынес вердикт.***
До аквариума они добирались молча, радостно ухмыляясь и играя в гляделки, будто оба дожидались момента, когда уже смогут выведать чужие секреты, словно две сплетливые пигалицы. Майлз лишь изредка покрепче прижимал локоть Рыжика к своему и удовлетворённо вздыхал. Оказавшись внутри, они уселись перед огромным стеклом, за которым величаво проплыл скат, распугав мелких рыбёшек. Кто-то должен был начать дружественный допрос. Эдди, видимо, решил проявить галантность: — Ты здесь живёшь, старина? — Нет, милый, просто приехал на несколько дней. — А где тогда? Я всё задавался вопросом, куда ты мог после оккупации метнуться. Ну, от преследований режима и всего такого, — нахмурился Рыжик. Майлз прыснул с деланным возмущением: — Никуда я не метнулся, Эдди, что за дерзкие предположения? То есть ездил, конечно, по разным местам, но всё ещё живу в Париже. — Он решил поделиться последней новостью: — Квартирку недавно прикупил. Райончик, конечно, посредственный, но сама квартирка чудесная, с балкончиком и французскими окнами, можно даже различить Эйфелеву башню, очень романтично, ты не находишь? Да и до центра рукой подать. — Но как же… — Рыжик продолжил строить предположения: — Ты скрывался? — И скрывался, и лез на рожон! — весело сказал Майлз, а потом стал серьёзен: — Просто подумай: эта страна приютила меня, когда родная спесиво от меня отказалась, и, что же, я ей за это отплачу тем, что попросту сбегу и не помогу в трудную минуту? — Он риторически поднял бровь. Рыжик стушевался, и Майлз беспечно продолжил, откинувшись назад на руках: — Так что, конечно же, пошёл в Сопротивление. Им никогда не мешали лишние руки, — Рыжик на такое заявление оторопело издал какой-то булькающий звук, и Майлз усмехнулся, довольный произведённым эффектом, наклонился к нему и принялся шептать: — К настоящему времени де Голль, если между нами, несколько помешался на своих, давай признаем, в наши времена опасных национальных идеях о том, что Франция всего в войне добилась одними только силами французов, но вроде бы его пыл есть кому охладить, и по кое-чьим стопам он пойти в этом вопросе вроде как не должен, — Майлз отодвинулся и уже нормальным тоном закончил мысль: — Однако в то время пойти в сопротивленцы было единственным для меня разумным ходом. И весьма плодотворным, я тебе скажу. Рыжик, как обычно, делал выводы, просто восхитительно блестящие в своей неверности: — Боже мой, дружище, только не говори, что в политику подался. Язык у тебя, конечно, на месте, да и лицо такое, что тебе лишь дай новорождённого на публику поцеловать да белозубо блеснуть на фотографии в прессе, всё в таком духе, но… — Ох, Рыжик, ты по-прежнему такой глупышка, — вздохнул Майлз, наигранно закатив глаза, улыбнулся и щёлкнул того по носу. — Я просто подумал, что могу с тобой поделиться мнением. Тем более, здесь-то, где мои взгляды на вопрос никто, кроме тебя, не услышит и не осудит. Рыжик слегка покраснел и смущённо кивнул. — Ты переводил что-то? — Переводил, да, разносил агитки, иногда возил документы да необходимую всячину между городами, — Майлз решил, что может и рассказать про один, как он считал, момент слабости: — Как-то зимой чуть не уличили, я успел сбежать, улепётывал ещё по гаражам, поскользнулся и провалился через, видать, прохудившуюся крышу на чей-то Ситроен. Тот даже не помялся, представляешь? — Майлз испустил смешок, Рыжик же смотрел на него встревоженно. — А я потом весь вечер проплакал в ванной, как дурак, что вот, мол, крышу кому-то повредил и хозяину машины теперь придётся незнамо где искать шифер. — Эдди потрепал его по ладони, и Майлз благодарно улыбнулся. — В какой-то момент нам стало не хватать радистов, так что всех, кому медведь на ухо не наступил, стали сажать на перехват. До сих пор в ушах как начнёт звенеть каким-то фантомом — так это на добрые полчаса без остановки, просто невыносимо, дорогой мой! Рыжик смотрел на него с удивлением, вниманием и как будто бы даже гордостью за него, да так и продолжал гладить по ладони. Но Майлзу нестерпимо хотелось получить ответы на собственные вопросы, так что он решил начать издалека: — Как Нина? Вы теперь в Америке живёте, как я понимаю? Чужое тепло вдруг пропало с его руки, и Рыжик принялся наблюдать за рыбками. Те быстро сбивались в единые яркие стайки и так же поспешно распадались на индивидуалистов, словно нестабильное атомное ядро. Майлз уж хотел было обидеться на такую игру в молчанку, когда Рыжик, наконец, тихо выдохнул: — Я живу. А Нина как — не знаю, надеюсь, неплохо. — Эдди, милый, что-то случилось? — спросил Майлз недоумённо. Рыжик потянулся к пиджаку и с мастерством фокусника — ха! — достал откуда-то фляжку. Майлз на такой ответ изогнул бровь. Эдди пригубил очевидную не-воду: — Людям не хватало бензина. — За каждым его предложением следовал глоток. — Я добывал остатки да менял их и всякие бытовые безделушки на прочие мелочи. Меня пригрозили посадить. Подумывал о побеге, но денег бы на троих не хватило. — Но у тебя же были твои пресловутые «нехилые средства», — встрепенулся Майлз. — Были, да сплыли, какая теперь разница, — ответил тот резко, и Майлзу такая смена тона не понравилась, и он скривился. Эдди заметил это и сделался только угрюмей: — Извини. В любом случае, потом пришёл Саймз и дал за Нину и Томми — это наш… их сын, я имею в виду, ай, не важно — тридцать четыре тысячи. И пять. Договор ещё составил, ишь важный какой. Рыжик горько усмехнулся и принялся пить, пока фляжка не опустела. Даже язык высунул и дождался, когда на тот скатится последняя капля, после чего принялся закручивать крышку. Фляга так же непостижимо скрылась. Майлз же сидел и тяжело обдумывал услышанное. Скажите, пожалуйста, и какого чёрта? Опять на те же грабли? И этот бесстыдник сидит теперь, нагло напивается и жалуется тут ему на жизнь? Он разозлился и низко произнёс, исподлобья сверля Рыжика взглядом: — И ты взял деньги, я так понимаю. Рыжик пожевал губы, последив немного за тем, как процессия из морских коньков, качаясь, степенным полонезом проследовала по своим делам, наконец, развернулся и встретил тихую ярость Майлза открытым и ясным карим взглядом: — Знаешь, я перед его приходом так надрался, что вообще думал, что это сон, что этот чертяка мне видится, ну и всё в таком роде… — Так взял? — Майлз принялся повышать тон. — Ещё и договором своим в нос мне тыкать начал… — Взял? — Майлз начинал закипать. А Рыжик вдруг запылал широко раскрытыми глазами и усмехнулся гордо, словно в него бес вселился: — Я в тот момент так обозлился, ты не представляешь, друг мой, и ведь главное, не знал даже, на кого: на него или же на себя. Сейчас я понимаю, что всё-таки на себя, недотёпу такого. Ну и я, к его вящей радости, размашисто подписался: «Рыжик Литтлджон». Ну и собрал вещи. И тут Майлз его от души ударил, кажется, ровнёхонько промеж этих бесстыжих глазищ. Рыжик полетел со скамеечки и вписался головой прямиком в аквариум. Майлз тяжело дышал и мелко тряс головой, словно разъярённый испанский бык, Рыжик же так и развалился на полу с кровоточащим носом. Живописная, должно быть, была картина. Тот со стоном поднял руку и принялся нос ощупывать. — А вот это было зря, старина, — сказал он гнусаво, но весьма спокойно. — Зря? — Майлз заклокотал и топнул ногой, вновь собирая ладони в кулачки. — Зря, говоришь? Эдвард Литтлджон, Вы просто гнусный мерза-! Он осёкся. О, нет. О, нет, нет, нет. Его Эдди был не только полный дурак. Его Эдди был ещё и очень смышлёный малый. Самый смышлёный малый на всём белом свете! Ведь только человек недалёкий и только человек знающий стал бы подписывать такие пусть и странные, но всё же серьёзные бумаги столь нелепым детским прозвищем. Майлз молнией к нему метнулся и взялся вокруг бедняжки суетиться и споро его ощупывать: — Ох, Эдди! Милый, дорогой, родной мой, душа моя, прости меня, ты не сильно ушибся? Голова как? Я не очень тебе навредил? Рыжик ему улыбнулся одними только глазами. Майлз вытащил платок и начал на скорую руку оттирать застывающую кровь с его носа и бороды. — Всё в порядке, я понимаю, — прогнусавил Рыжик между делом. — Как ты догадываешься, я умею прислушиваться к чужим советам, — даже попытался сыронизировать тот. Майлз запричитал: — Конечно, душечка, конечно, миленький, как я мог в тебе хоть на секундочку усомниться! Сам говорил: нужно верить тем… — Он запнулся. Нет, совсем не время и не место. Майлз выдохнул и поинтересовался: — Что ты сделал с деньгами? Договор же был недействителен, ты мог вернуться. Эдди с вымученной улыбкой изогнул брови и с глазами, словно у побитой собаки (и правда ведь, побитой — Майлз закусил губу на собственную горячность), сказал: — Знаешь, старина, я просто в какой-то момент понял, что слишком Нину мучил. Она из-за меня работать пошла, бедная девочка. — От такой формулировки Майлз скептически хмыкнул. — Так что я хоть как-то попытался загладить перед ней вину за попорченный брак. Да и за попорченную, ну, молодость, наверное? В её глазах я тот ещё злодей, пожалуй, — он очень печально усмехнулся, но потом во взгляд его вернулась твёрдость: — А деньги — так это вообще смешно. Давай пораскинем мозгами: этот идиот ведь наверняка карманы наизнанку вывернул, всё до последнего пенса мне отдал, что имел за душой, затуманенный юношеской романтикой и прочей чепухой, и совершенно не подумал, на что в итоге его любимая женщина и ребёнок будут жить. Что будут есть. Ну ты понимаешь. Нина бы так и продолжала надрываться, Томми бы недоедал и вырос, не дай Бог, болезным — разве так поступают с любимыми людьми? Так что я отнёс деньги в банк и положил мальчику на семейный счёт. В конце концов, его папаша их ему заработал на честную жизнь. Майлз смотрел на Рыжика во все глаза и ловил себя на одной лишь мысли, как, оказывается, по-прежнему его любит. Наверное, даже сильнее, чем прежде. И как этот подлец только смеет столь беспечно его будоражить! — На какие же шиши ты здесь оказался, джентльмен? — ласково спросил он, сглотнув. — Да продал загородный дом. Его потрепало знатно, конечно, ничего толкового внутри и не осталось, да, старина, извини, рояль пришлось продать ещё в самом начале, — Майлз на рыжикову полушутку лишь тихонько отрицательно потряс головой, — но денег с земли как раз хватило, чтобы перебраться в одиночку. Кажется, там сейчас больница, что-то такое, уже не помню… Эм, Майлз, а можно мне водички? — неуверенно спросил Рыжик с тенью улыбки в затуманенных глазах и грохнулся в обморок.