Мне кажется, что он уже не так интересуется нами, что ходит сюда по привычке. И поскольку единственное, что я могу делать, — это думать, я много думаю о нём. Хулио Кортасар, «Аксолотль»
Эдди Литтлджон ощущал себя трофеем сродни медальке на красно-чёрной ленте, висевшей у Майлза в гостиной. Только вот если медалька висела себе, собирала пыль да в ус не дула, то Рыжику, который, как он сам считал, трофеем был даже лёгким и добровольным, пришлось туже. Мало того, что Майлз свалил на него кучу бумаг, которые Рыжик, конечно, счастлив был разобрать, если бы понимал больше, чем отдельные словечки да универсальные термины (он даже начал уважать латынь и древнегреческий за то, как часто их в подобных делах используют), так его ещё продолжали третировать французским каждое божье утро за завтраком. Первое, безусловно, вязалось со вторым, но легче от этого не становилось. Но самое обидное заключалось в том, что, кроме воскресений, к полудню Майлз бессменно сидел с пилкой, подправлял маникюр, а после отрывал Рыжика от чего бы то ни было, целовал в щёку или в лоб и с чем-то в духе: «Не скучай тут без меня, душенька!» уходил к себе, за считанные секунды одевался и куда-то спешно убегал. И Рыжик целый вечер одиноко мотался по чёртовому Парижу, пока тот шатался незнамо где часов до трёх-четырёх ночи, если честно, заставляя волноваться: годы менялись, людские настроения тоже, и в их теперешних обстоятельствах, в городе всё-таки чужом (хотя был ли он так уж чужд Майлзу?), незнакомом (тот прожил в Париже почти десятилетие, часть даже — в военное время, чёрт подери, Рыжику ведь определённо не было нужды беспокоиться!) подобные ночные гуляния могли обернуться бедой. Один только Булонский лес неподалёку от дома к вечеру начинал вызывать у него серьёзные опасения. Не так, Эдди думал, всё обернётся. Умом-то понимал, что у Майлза тут своя жизнь, свои увлечения, но он, признаться, наивно полагал, что тот будет с ним почаще. Хотя бы водить его куда: Майлзу всегда было что ему рассказать или показать. Скажем, в самом начале этого их сожительства Рыжик, совершенно ещё не привыкший к смене обстановки, имел неосторожность проявить неосведомлённость в вопросе Джоконды, спросив Майлза, с горящими глазами вещавшего ему по-французски о её красоте, не работница ли это из бакалеи по соседству, чем заслужил самый громогласный на свете шокированный вскрик, самый возмущённо-негодующий взгляд и самые скорые сборы в Лувр («Немедля, дорогой, это просто чудовищно и нелепо!»). Они тогда несколько часов простояли (в понимании Рыжика — прострадали) в очереди, но хотя бы всё это время Майлз развлекал его тем, что рассказывал, как множественные попытки — и даже как минимум одна удачная — в начале века украсть картину подарили ей славу одного из ценнейших произведений искусства. Наконец оказавшись внутри, Майлз, словно танк, попёр с Рыжиком под ручку сквозь толпу таких же жаждущих. Ну, пробились они. Ну, Рыжик посмотрел. И когда Майлз продолжил в красках распинаться про таинственность её улыбки и великолепие пропорций шедевра этого итальянишки Да Винчи, Рыжик послушал, конечно, но под конец этой импровизированной лекции только сказал: — Да, неплохо. Но у тебя улыбаться получается много лучше. А она бы неплохо смотрелась в гостиной. И неужели всё остальное здесь не заслуживает такого же внимания? Майлз тогда долго смущался и смеялся над его непосредственностью. И согласился, что остальное, пожалуй, тоже стоит посмотреть…***
В коридоре хлопнула тамбурная дверь, пробудив Рыжика от дрёмы. Он подслеповато нашарил рукой будильник и приподнял, чтобы на тот упал свет уличного фонаря, пробивавшийся сквозь неплотно задёрнутые шторы. Почти два ночи. Спасибо и на этом. Рыжик застыл, прислушиваясь к соседскому шебуршанию, заворочался, скинул одеяло и, опустив ноги в домашние туфли и запахнув халат, который так и не удосужился снять, попытался приладить волосы и пошаркал в сторону двери. Он бесшумно приоткрыл её, присматриваясь к тому, как Майлз копается в почтальонке, видимо, в поисках ключа. Потерпев неудачу, тот стал рьяно прощупывать своё уже поношенное, но по-прежнему ладное синее пальтишко и даже снял кепочку, выворачивая в надежде найти, очевидно, пропавший ключ. Плечи того разочарованно опустились. Раздался тяжёлый вздох. Только когда Майлз резко обернулся и ослепительно улыбнулся ему в приветствии, Рыжик осознал, что вздохнули они оба. Он постарался не терять лица, распахнул дверь шире и, оперевшись о косяк, сходу отрезал: — Потерял? Майлз в ответ стрельнул глазами и потеребил пояс сумки: — Ох, извини меня, милый, я разбудил тебя? Право слово, так неудобно, но, кажется, я забыл свои ключи у Клода. Или у Луи. Рыжик не раздумывал ни секунды: — Можешь переночевать на моей оттоманке, если хочешь. — Ой, ты купил-таки ту оттоманку? А можно? Ох, дорогой, это было бы просто чудесно, — Майлз даже слишком быстро оказался в дверях, нос к носу с Рыжиком, — так мило с твоей стороны! Надеюсь, я не помешаю, — и сунул этот свой очаровательный носик дальше в комнату. Рыжик пропустил своего визави вперёд. Когда он обернулся, Майлз уже опробывающе оккупировал тахту, которую сам же и намекнул купить в прошлое воскресенье, раскинувшись на ней в своей неизменной манере хозяина положения, искоренить которую не удалось даже войне. Рыжик зажёг свет и только сейчас разглядел, насколько Майлз был выжат: тот практически засыпал прямо так, в пальто и с сумкой через плечо, даже не удосужившись скинуть туфли. Рыжик устремился к нему, с отеческой заботой стягивая с чужого плеча почтальонку и кладя её на столик рядом, после чего принялся вытряхивать того из верхней одежды, под которой весьма неожиданно оказалась довольно-таки простецкая рубашка, а из кричащего были только невозможно алые шёлковые помочи, больше декоративные, нежели и правда удерживающие и без того отлично сидящие бурые брючки. Не думал, что подобное сейчас — писк моды на столичных вечеринках, подивился про себя Рыжик, принимаясь за туфли, аккуратно расшнуровывая и высвобождая ноги в высоких носках. Он замялся, раздумывая, всё ещё ли Майлз носит те на подтяжках, да и насколько неприлично было бы снимать и их тоже, когда почувствовал на своей макушке взгляд. Майлз подглядывал за его стараниями из-под полуприкрытых век, очевидно, едва сдерживая ухмылку. Рыжик вскочил и неловко почесал голову: — Чёрт, прошу прощения, дружище, я просто… — Что ты, дорогуша, без тебя я бы не справился, — со смехом, но и искренностью ответил Майлз, — знал бы ты, как всё это бесконечно утомляет! — Могу представить. — Музыка да канитель весь вечер напролёт. Такая круговерть, что уже сам себя забывать начинаешь. Присядь-ка лучше рядом, я хоть отдохну — тобой полюбуюсь. Рыжик, поколебавшись под с каждой секундой всё более проясняющимся взглядом, взял со столика трубку, присел на подлокотник и посмотрел на Майлза. Попыхтел. Потом очнулся: — Будешь? — Благодарю, милый, но сейчас мне нельзя, — ответил Майлз с улыбкой. Рыжик поднял бровь, но ничего не сказал. Нельзя — так нельзя. Он начал пускать из табачного дыма фигуры. На лице Майлза застыло сосредоточенное выражение, он больше не разваливался вальяжно на кушетке, а приподнялся на локтях, напряжённо глядя на Рыжика: — Ты чем-то недоволен, Эдди. Хм, вроде бы кушаешь хорошо, за собой следишь, — он протянул руку и слегка огрубевшим пальцем провёл по рыжиковой щеке, и Рыжик подумал, что этому малому наверняка невероятно приятно будет получить на какой-нибудь праздник крем. А может, и просто так, без всяких праздников. Узнать бы ещё любимые марки… — Да и не срывался пока, это ты молодец, — Майлз замолк, изучил ничего не выражающее рыжиково лицо и вынес приговор: — Это из-за меня? Ты почему-то недоволен из-за меня, — Майлз тяжело вздохнул и полноценно уселся. Рыжик скосил на него взгляд: — Нисколько. — Ну, хорошо, не недоволен. Но что тогда тебя гложет? Ты только поговори со мной, — Майлз доверительно придвинулся ближе, заглядывая ему в глаза и кладя руку на плечо. Рыжик долго смотрел на того в ответ. Открыл рот. Замялся. — Это, конечно, не должно меня касаться, дружище, никогда бы не стал совать нос не в своё дело, ну ты знаешь, и чтобы ты понимал, я ни в коем разе не хочу, чтобы ты решил, будто я пытаюсь навязать тебе свою точку зрения, чёрт возьми, ты только не подумай, что это я так собираюсь за тебя решать, что тебе и как делать, ну ты меня понимаешь. Он замолчал, выжидающе вперившись в Майлза. На лбу того проступила очаровательная морщинка замешательства, но быстро исчезла, а лицо стало ласково: — Поконкретнее, милый, — приободрил он. Рыжик секундно насупился и так же моментально распалился: — Меня беспокоит, что ты вот так поздно возвращаешься, друг мой, я понимаю твоё стремление сохранить молодость духа всеми этими сборищами, вот только ночные улицы, чёрт побери, за эти годы лучше не стали, ну ты понимаешь, что я хочу сказать, — и, устыдившись, замолчал. Майлз посмотрел на него с изумлённым: «Дорогой?» Рыжик вновь набил трубку, распробовал табак и спокойнее продолжил: — Ты знаешь, порой я опасаюсь, старина, что ты просто не сможешь за себя постоять, — он снова заводился. Трубка в руке подрагивала. — Чёрт, хотя бы гуляй не один, пусть хоть эти твои дружки из куда-бы-ты-там-ни-ходил провожают тебя до квартала. Ну, или сообщай, в какой час тебя ждать. Да посмотри, ты здесь-то только оттого, что потерял ключи. Ты же понимаешь, дружище: спи я крепким сном младенца, ты бы… Майлз вдруг обхватил его подрагивающую в негодовании ладонь и сжал так крепко, что Рыжик словно очнулся. От грустной улыбки Майлза у него затрепетало в груди. — Эдди, милый мой Эдди. Ну что же творится в твоей такой чудной, сообразительной голове? — Рыжик непонимающе открыл рот, но Майлз прервал его на полуслове, продолжив: — Прости, но откуда я, по-твоему, сейчас пришёл? Рыжик нахмурил брови и уверенно ответил: — Ты днями пропадаешь до поздней ночи, даже раннего утра, знаешь? Не скажу, куда именно ты там ходишь, но догадаться, чёрт возьми, не сложно. Неожиданно Майлз издал звук, словно лопнувший шарик. Его крепкая хватка исчезла с руки, он резко откинулся обратно и так легко и беззаботно рассмеялся, что Рыжик невольно вновь увидел в нём того приятного легкомысленного юношу, которого встретил на дирижабле. Если так подумать, опять ему никто ничего не объясняет. Стоило ли надеяться на что-то новое, Эдди? Отсмеявшись, Майлз покосился на него с хитринкой в лучиках лёгких морщинок вокруг глаз. Это вернуло с небес воспоминаний и въедливых дум на бренную землю. — Ой, деточка, у меня есть предложение, а у тебя нет права отказаться. Завтра ты идёшь со мной. — Что? Зачем? Мне и делать нечего на подобных, ну ты знаешь, мероприятиях. — О, нет, завтра ты идёшь со мной. В конце концов, я глубоко несчастен. У меня нет никого, кто бы… защитил меня. Мне же нужен… провожатый, — Майлз покатал это слово на языке, и Рыжик вдруг понял, что, как и всегда, не сможет отказать этим притягательным интонациям. Майлз опять приподнимался, и игривая улыбочка его расплывалась всё шире, в глазах водили хороводы и высекали искры бесы, а голос становился ниже и ниже: — О, это будет невероятный день. День, когда твои стены падут, когда тебя соблазнят неизведанным, когда мир перевернётся с ног на голову, поверь мне, просто не терпится… Ну что же, давай укладываться, дорогуша! — резко сменил тон Майлз, остановившись менее чем в дюйме от рыжикова лица, и потолкал того с оттоманки. Рыжик, всё ещё в своего рода трансе от этой бессмысленной и странной тирады, сполз с кушетки, убрал табак и поплёлся в сторону постели. Под шебуршание чужих одежд достал запасное одеяло, отнёс обратно: — Спасибо тебе, милый! — сходил проверить газ, выключить свет, после чего вернулся к кровати, чинно снял и повесил халат, улёгся, укрылся… — Спокойной ночи, душа моя! — и провалился в сон без сновидений.***
Они ступили на мост Мирабо, когда Майлз вдруг хихикнул. Рыжик, всю дорогу от дома шедший в думах, искоса на него глянул. — Знаешь, я тут вдруг вспомнил чудную историю. Ты ведь помнишь, я рассказывал, как Мона Лиза стала хитом? Рыжик кивнул. — Мне просто это вспомнилось оттого, что этот мост особенно на слуху благодаря стихотворению месье Гийома Аполлинера, в котором он, кстати, сравнивает любовь с вечным течением Сены. Но я отвлёкся. Так вот, когда Мона Лизу украли, он попал под подозрение. Оказалось, его близкий друг в это время крал из музея статуэтки, которые потом продавал Пикассо, представляешь? Поэтому, когда об этом прознали, Аполлинер тут же отослал своего дружка из города, а сеньор Пикассо же всю ночь бегал по Парижу от полиции с чемоданами статуэток, всё никак не решаясь сбросить их в Сену. Так экстравагантно, дорогой! Ну, конечно, потом всё успокоилось, за сеньора Пабло вступились покровители, статуэтки по-тихому вернули в Лувр, а месье Аполлинера отпустили как непричастного к похищению Джоконды. Но история прямо-таки плутовская, право слово! Рыжик слегка ухмыльнулся: — Пожалуй. Только знаешь, этот твой Пикассо, так его, да? Так вот, этот Пикассо — редкостный осёл, по-моему. Мог бы без суеты, прикрепив чемоданы на верёвке к чему-нибудь неприметному, да хоть к арке моста, сбросить их себе в реку, привязав пару мешков с солью: чемоданы бы так сгинули из виду, ну ты понимаешь, а та бы растворилась к утру, те бы всплыли — и спокойно бы он их вытянул. Да и вообще, откуда у скупщика краденного покровители? Одним скупщиком больше, одним меньше, какой смысл их так опекать? Они сошли с моста и пошли по Золя. Майлз тяжело вздохнул: — Вот почему я даже не удивлён, что ты и понятия не имеешь, о ком я сейчас рассказывал, дорогуша? Помнишь, как-то раз ты процитировал Шекспира со ссылкой на «Голубой Сборник Стихов»? Я тогда чуть сквозь землю не провалился, у меня всё в голове не укладывалось: неужели твоё образование на поприще классической литературы действительно ограничилось лишь сборниками Лэнга — даже обидно, между прочим, что он, человек с такими широкими интересами, потратил силы на все эти, без сомнений, восхитительные сборники, а в итоге вместо того, чтобы зародить в тебе интерес к своей и чужим литературным культурам, это только ограничило тебя, Эдди. Так вот, теперь я понял: ты такой не только в литературе, — он посмотрел на Рыжика серьёзно и опечаленно. Того передёрнуло от тяжести этого взгляда. — Мой бедный Эдди. Мне, правда, так жаль! — Майлз взял его под локоток и сочувствующе толкнул плечом. Рыжику жалеть было не о чем. Какой уж уродился. Как будто на этом только мир и держался! Он вдруг заметил, что они свернули с Золя и шли почему-то не в сторону центра, как он ожидал, а куда-то на восток. Они попетляли по паре улочек, каждая неприметнее предыдущей, пока не подошли к совершенно ничем не выделяющемуся зданию. Рыжик не преминул высказаться: — Какое-то подозрительно тихое местечко. Или вы теперь так шифруетесь? Майлз лукаво посмотрел на него: — Совершенно не понимаю, о чём ты, милый. Они прошли внутрь, поднялись пару лестничных пролётов, после чего уткнулись в дверь, за которой оказалась стоечка с низеньким администратором со слегка косыми глазками, с которым Майлз моментально вступил в диалог. "Bonjour Émile! Vous êtes tôt aujourd'hui!" "Bonjour Monsieur Claude. Tu es magnifique aujourd'hui. Et Emma? Comment va-t-elle?" "Les médecins disent qu'elle se rétablit progressivement." "Je suis content de l'entendre!" "Et qui est-ce avec toi? N’est-ce pas votre ami aux cheveux roux dont nous avons tous tant entendu parler? Enfin, vous avez décidé de le montrer aux gens." "Ah, Monsieur, ne m'embarrasse pas!" "Désolé, désolé, c'est juste que nous nous inquiétons tous autant pour toi!" Рыжик покраснел за Майлза. Что тот, чёрт побери, наплёл про «красноголового друга», если какие-то все за них волновались? Администратор между тем залопотал: "Ok, retour aux affaires. Vous dirigez des cours dans la salle Ré-dièse aujourd'hui. Les enfants d'une école voisine viendront, jouez à eux quelque chose de simple, mais intéressant, afin qu'ils puissent s'exercer plus tard. Voici la clé de la salle." Рыжик понял только, у них какая-то сделка и не нужно было ничего усложнять. И ещё какой-то интерес и дети. Брови Рыжика от этой информации в очень большом сомнении изогнулись. Да, ему определённо не помешало бы подтянуть свой французский, особенно если он планировал здесь задержаться. "Merci Monsieur. Au fait, vous n’avez pas vu si j’ai laissé mes clés ici hier? Car je les 'ai perdues, pouvez-vous imaginer!" "Désolé, je ne les'ai pas vues." "Eh bien, merci quand même." "Je suis à votre service. Bonne journée du travail!" "Et à vous, Monsieur, et à vous." Рыжик угрюмо кивнул улыбающемуся администратору, пожелавшему и ему хорошего дня, когда Майлз двинулся вглубь коридора. Далеко тот не прошёл, остановившись у пятой двери, на которой значилось «Ré♯». Рыжик беспокойно посмотрел на табличку: — Это что за «касательно» и «решётка»? Дружище, ты понимаешь, всё в этой конторке выглядит довольно мило, но вы что-то говорили про… делишки, а теперь это! Ты уверен в том, ну знаешь, чем занимаешься? Так и не донеся ключ до замочной скважины, Майлз застыл, широко распахнув глаза и грозно изогнув брови, втянул в лёгкие непомерно много воздуха и выдохнул так тяжко, что Рыжик сам замер, словно настороженное животное. — Эдди, — с нажимом громко прошептал Майлз, желваки его заходили, — я, конечно, всё понимаю, но это уже за гранью. До тебя, серьёзно, не дошло? — Не дошло что? Майлз излишне резко повернул ключ в замке, распахнул дверь и волоком утащил Рыжика в комнату. Рояль. Прямо по центру скромной залы стоял чёртов рояль. Рыжик застыл. — Я дурак? — Ты дурак, милый. Самый невозможный дурачина на свете, — устало, но с улыбкой выдохнул Майлз. — Рад, что ты это признаёшь. Рыжик достал портсигар, но Майлз подошёл к нему и забрал футляр из его рук: — Я понимаю, что ты дорвался и теперь вовсю отрываешься, но тут нельзя курить. Скоро придут дети. — Но зачем ты… Зачем было вводить меня, ну ты знаешь, в заблуждение? — О, душечка, я никого ни во что не вводил! Ты вчера сам поставил под сомнение мою занятость, и, признаться, это мне даже польстило, — он хихикнул, и Рыжик не сдержал лёгкой ответной усмешки, — ну и я лишь решил слегка подыграть твоим фантазиям хотя бы ненадолго, чтобы потом ты увидел, как же скучно я на самом деле живу, дорогуша. Ты же знаешь, я и по сей день порой такой негодник! Да и разве тебя самого не… интриговало получить ответ? Хотя бы чуточку? Рыжик согласился. Такая, можно сказать, развязка его в любом случае радовала намного больше иных. — Хотя, конечно, это твоё последнее предположение… Эдди, только не говори, что ты и вправду не знаешь, что такое ре-диез! — Что-то слыхал, но в тот момент это точно было последним, что пришло мне в голову, — честно ответил Рыжик. Майлз на это лишь изумлённо покачал головой: — Ты никогда не перестанешь меня удивлять, знаешь? Рыжик только смутился. Он отошёл от Майлза и стал оглядываться по сторонам. В зальчик зачем-то вели сразу две двери; рядом с этим тысячу раз благословенным роялем полукругом стояли несколько рядов стульев с маленькими складными столешницами. В углу против окна расположились проигрыватель и диванчик, а вдоль стен — пара шкафчиков с книгами по теории музыки, сольфеджио и всякие сборники. Простовато, конечно, но выглядело всё весьма практично и уютно. Майлз прошёл к окну и приоткрыл его, после чего снял пальто и начал доставать из почтальонки ноты. Рыжик вдруг вспомнил: — А что вечером? — Что вечером? — несколько отстранённо спросил в ответ Майлз, увлечённый выбором музыкальной программы на день. — Ну ты знаешь, где ты вечером-то пропадаешь? Не здесь же ты до ночи штаны просиживаешь? — Ах, это. Я иду в бар. Рыжик возмутился: — Ну вот, а говоришь, что я всё неверно истолковал! — Так и есть, дорогой, — Майлз стал перебирать пластинки. — Я там играю. Ты же не питаешь иллюзий, что одна лишь работа в небольшой местечковой музыкальной школе способна удовлетворить мои скромные запросы? Да и это весело! Не одно же старьё играть, в самом-то деле, — вальяжно бросил он. Рыжик от переизбытка информации присел на диванчик, Майлз с пластинкой в руках приземлился рядом и принялся ею игриво обмахиваться, точно опахалом: — Я теперь так скучно живу, дорогой? — Мда уж, скучнее многих. Я могу хотя бы закурить в окно?***
— А теперь давайте представим ископаемых! Останки доисторических существ, например, огромных динозавров, прекрасные завихряющиеся раковины аммонитов, зубы грациозных тигров, бивни мощных мамонтов, — в глазах ловящих каждый звук Майлза детей застыло восхищение. Они и вправду ощутили себя палеонтологами. — Вообразили? Сейчас мы с вами послушаем дальше чудесный «Карнавал Животных» Сен-Санса, композиция так и называется — «Ископаемые». Это непростая композиция: в ней вы услышите отголоски шести наверняка знакомых вам мелодий. В первую очередь, «Пляска смерти» — самое известное произведение его же собственного сочинения, — Майлз сыграл фрагмент. — Как вы понимаете, оно и так уже, можно сказать, о скелетах, — дети засмеялись, гревший уши Рыжик (с щедрого разрешения детишек Майлз кратко местами себя дублировал, чтобы его «милый, совершенно не смыслящий во французском друг тут не скучал») тоже не сдержался и хмыкнул. Майлз на секунду метнул на него взгляд, после чего вернулся к рассказу: — А чтобы достичь эффекта ударяющихся в танце косточек, эту партию отдают ксилофону. Затем звучат намёки на популярные, особенно в то время, народные французские песни, как-то: «J'ai du bon tabac» и «Au clair de la lune» на кларнете, — Майлз, а за ним и дети, снова напел, — а также «Ah! vous dirai-je, Maman», — начал напевать он, а в голове Рыжика моментально пронеслось родное «Ты свети, звезда моя», и он задумался, кто у кого слизал мелодию. — Кроме того, можно услышать отголоски неофициального гимна времён Второй империи «Partant pour la Syrie», — он сыграл ещё фрагмент, Рыжику понравилось — песня звучала по-армейски красиво, — только с инверсией в партии второго пианино, что вы скоро сами и услышите. Ну и не стоит забывать о небезызвестной каватине «Una voce poco fa» из «Севильского Цирюльника» Россини! — наиграл он в последний раз. — Почему же Сен-Санс выбрал эти мелодии? Ну так они же своего рода тоже ископаемые, просто для мира музыки! — Дети похихикали, и Майлз добавил уже серьёзно: — Да и к тому же, задумайтесь, это ведь именно то, о чём писал синьор Ферруччо Бузони в своём «Эскизе новой эстетики музыкального искусства»: для создания новой музыки необходимо извлечь квинтэссенцию из музыкальной культуры прошлого. Отведённая на пластинке пауза для комментариев преподавателя закончилась, и заплясали кости… Рыжик не понимал, как Майлзу удавалось так просто разжёвывать такие неочевидные для него вещи. Он даже услышал всё перечисленное, уловил каждое изменение, хотя раньше бы просто прослушал как красивый набор звуков, не наделённых таким уж особым смыслом. Под конец он неосознанно стал отбивать ногой. Да, Сен-Санс, этот малый, определённо писал неплохую музыку. В дверь просунулся Клод и постучал по наручным часам. Рыжик потянулся с дивана, приподнимая тонарм и останавливая пластинку. Дети начали собираться, наперебой благодаря Майлза за занятие и спрашивая советов. Тот улыбался, делал пометки в их нотных тетрадках, а на прощание гладил каждого по голове. Минут через двадцать все разошлись. Рыжик прошёл к окну и, наконец, закурил. Он понаблюдал, как Майлз завозился у проигрывателя, переворачивая пластинку и сменяя прерывистую учебную запись сюиты на цельную, после чего устало, но довольно уселся на рояльную банкетку, прикрыл клавиатуру и улёгся щекой на крышку. Рыжик подошёл к нему. Поколебался, но всё-таки положил ему руку на голову и вплёл пальцы в шоколадные с неотвратимыми, но пока редкими проблесками молока кудри, массируя. Майлз испустил благодарный вздох. Опять отквохтали куры, разбежались антилопы, прогулялись черепахи… На «Пианистах» Рыжик вспомнил боль на лицах детей, да и Майлза, во время обсуждения этой части. Тот упоминал тогда какого-то то ли Черни, то ли Анона, и в глазах абсолютно всех стоял священный ужас, источник которого так и остался для Рыжика загадкой. Вновь отгремели «Ископаемые». А потом зазвучало что-то, им ещё не слышанное, певучее. — Это что? — «Лебедь», — медленно протянул Майлз, — виолончель, два фортепиано. Чувствуешь рябь воды? — Да, красиво. — Ты знаешь, я встречал его, — Рыжик непонимающе остановился. — Ох, милый, пожалуйста, продолжай, голова просто раскалывается! Я про Камиля. Он частенько приезжал в Лондон. Как-то раз, когда я был ещё совсем мальчик, Марго сводила меня на частный вечер, где он исполнял в том числе и «Карнавал». Он так его стеснялся, представляешь, не хотел нигде играть, кроме вот таких частных вечеров и разве что салонов! — Но почему? Интересная же музыка. Я достаточно сейчас прослушал, чёрт побери, ты так живо рассказывал о каждой композиции, друг мой, так много приоткрыл смыслов и отсылок! — Он боялся… Боялся, что дальше эдакой музыкальной шутки никто не увидит. Вот ты бы увидел, если бы я, можно сказать, не снабдил тебя всем этим ворохом забавных фактов? — Я бы не увидел в любом случае, пока ты не заострил моё внимание, — признался Рыжик. — Я бы даже не понял шутки. Майлз рассмеялся: — Да, с тобой вечно всё наперекосяк, — и долго посмотрел на него с зачарованной улыбкой. Они побыли вот так ещё несколько минут. «Лебедь» сменился «Финалом» — Рыжик смутно различил яркие отголоски всего, что слышал до этого, — а потом всё стихло. Пластинка молчаливо пошурхивала, нужно было идти поднимать звукосниматель.***
Призывно сияющий неоном полуподвальный бар в шестом округе, в который его привёл Майлз, только открывался, столпившихся посетителей потихоньку пропускали. Майлз направился к чёрному ходу, по пути расстёгиваясь. Рыжик помог ему с пальто, повесив то себе на локоть. — Ах, как любезно, милый! Внутри Майлза ждал нетерпеливый менеджер, неожиданно для Рыжика тарабанивший по-английски с явным американским акцентом: — Я уж думал, ты не придёшь. — Но ведь успел, ещё целых пятнадцать минут! — отшутился Майлз. — Всего лишь пятнадцать минут. А это кто? — Мой друг, предложил меня проводить. — Он может оставаться. Только в гримёрке. Если начнёт шататься по залу, пусть платит. — Конечно, конечно, Луи! Ах, да, ты не видел случайно мои ключи? Я, наверное, забыл их здесь вчера. — Смотри сам, я тебе не нянька. А в ваши музыкантские хоромы я не ходок. — Ох, спасибо, Луи. Тот удалился в зал. Рыжик не сдержался: — Каков грубиян! Майлз, хихикая, на него шикнул. Они прошли в гримёрку, и Майлз принялся скоро шарить руками по захламлённому столу и ящикам. Рыжик решил не мешать и сел на продавленный диван, приземлившись на что-то острое. Повозился и достал злополучные ключи. — Они? — спросил он, вставая и потирая ушибленную ягодицу через брючину. Майлз радостно вскрикнул: — Наконец-то! А то я уже распереживался. — Давай они пока побудут при мне… — Ты что же, не доверяешь мне сохранность моих же ключей?! — Знаешь, после вчерашнего, да и сегодняшнего — как-то не очень, старина. Майлз рассмеялся: — Из нас двоих у меня тоже себе веры нет, — на что Рыжик приободряюще похлопал его по плечу. Майлз удалился за ширму переодеваться, а Рыжик вернулся на диван, ловко поигрывая связкой. Это дело ему быстро надоело, и он убрал её в карман, достав картишки, и начал их перетасовывать. Когда Майлз, в элегантном чёрном костюме-тройке, вышел обратно и начал пудрить нос, Рыжик без промедления предложил ему карту, и тот закатил глаза, но вытянул. Вернул. Начал шутливо топать ногой в ожидании, словно ох как торопился. Рыжик мастерски вновь и вновь тасовал колоду, с усмешкой тянув время, пока Майлз прихорашивался. Вытащил — всегда, конечно же, правильную — карту: — Это Ваша карта, мистер? Майлз прыснул, только больше закатил глаза и ушёл. Рыжик честно просидел в комнатушке часа три, два из которых вполне удачно продремал на подлокотнике, но вот в последний весь извёлся от скуки. Он решился выйти. Плевать, что придётся платить, так хоть Майлза послушает. И перекусит. Ну и всё-таки позволит себе попозже немного выпить. В конце концов, меньше чем через час уже будет законная суббота. Он прошёл в зал, обитый красным бархатом и сверкающий лакированным деревом, и поймал себя на мысли, что никакой это не бар, а вполне себе ресторанчик. Рыжик даже слегка отряхнулся. Аккуратно подошёл к забегавшемуся от обилия посетителей официанту и попросил столик. Его проводили к маленькой кабинке. Та располагалась несколько в углу, но по диагонали от рояля. Для Рыжика местечко было что нужно. Ему принесли меню, он заказал себе простенький овощной салат, попросил принести через полчаса классический виски со льдом и закурил. К его приходу со сцены доносилось что-то крайне мудрёное и витиеватое: вот вроде бы только начиналась одна тема — и хаотично перетекала в совсем, как Рыжику казалось, другое. Но перетекала даже… логично, что ли? Гармоничный хаос, в общем. И как только это работает? В какой-то момент саксофонист ушёл на перерыв. Потом трубач с ударником. Один только Майлз и остался. Заиграл тут же тягуче, но ярко, с какими-то замысловатыми, харизматичными трелями. Ещё и запел:Это начинается Около полуночи, полуночи. Я в порядке, но только до заката. К ужину я ощущаю тоску, Но по-настоящему худо Становится около полуночи.
Принесли виски. В целом, песня была, конечно, печальная, но Рыжик не мог сдержать ухмылки при мысли, что в каких-то аспектах его друг ни капли не менялся. Например, по-прежнему любил эффектность. Тот закончил петь и сошёл со сцены, уступив место под софитами вернувшемуся саксофонисту. Рыжик отсалютовал Майлзу ещё не пригубленным виски. — Ну ты и бесчувственный чурбан, дорогой, — наигранно скривившись, выдал тот, когда приблизился и отобрал у него стакан. — Что за ухмылочки на такие серьёзные баллады? — Песня о полуночи в полночь? Это ты называешь серьёзным? — насмешливо изогнул бровь Рыжик. Майлз лукаво улыбнулся и присел рядом, закидывая одну руку на спинку диванчика. Помахал стаканом в другой и с нравоучительным тоном спросил: — Это что такое, Эдди? — Это виски, — ответил Рыжик бойко, — который я заказал к субботе, который пока не трогал и на который буду иметь полное право через пару минут. — Н-да? — Майлз поставил стакан на столик и задумчиво провёл по кромке пальцем. — Если хочешь, можешь выпить сам. Я закажу что-нибудь другое попозже, чтобы тебе было спокойнее на душе. Майлз как-то странно на него посмотрел и пододвинул стакан. Кубики льда мелодично клацнули. — Пей уж, ладно. Рыжик подумал, что это может и подождать, и, когда Майлз попросил себе рататуй и воду, спросил: — Что вы такое играли? Под это же танцевать совершенно невозможно! Майлз прыснул: — Дорогой мой, ну это же боп, под него не танцуют. И кто из нас в Америке жил? — Так вот он какой… Я, ты знаешь, дальше Сан-Франциско носа и не казал. Ну, а там со своим диксилендом все пока не настолько прогрессивные и всё такое, — смутился Рыжик. Потом не сдержался и спросил ненавязчиво: — А заявки принимаешь? — О, хочешь что-нибудь личное, Эдди? — томно похлопал ресницами Майлз, придвинувшись и оперевшись подбородком на руку. Рыжик кивнул. Он бы с удовольствием послушал ещё в любом случае, но для себя слушать было бы в разы приятнее. — Хорошо, но услуга за услугу. Покажи мне, как делается тот трюк с колодой! Я давно хотел узнать, — загорелся Майлз. — Этого не могу. Не в моих правилах раскрывать подноготную трюков, — строго посмотрел на него Рыжик, и Майлз надулся. — Какой ты порой бываешь зануда, дорогой. — Один раз тебе объясню — и магия разрушится, оно тебе надо? Да и конкретно этот, по сути, открывающий и на одну и ту же аудиторию второй раз уже не больно-то действует. Ты же знаешь, чего ожидать. Майлз помолчал. — Но было красиво, — мечтательно вздохнул он наконец. — Хочешь, другое что-нибудь покажу? — предложил Рыжик. Майлз махнул рукой, в ожидании скорого хлеба требуя скромных зрелищ. Рыжик подумал и нарыл в кармане три монеты по десять сантимов. Хмыкнул: — У тебя ещё одной не найдётся? Майлз достал франк. — Предупреждаю: я давно это не проворачивал, так что уж не обессудь. Рыжик подвигал сантимы под картами. Те ловко, как в старые добрые времена, оказались вместе, после чего присоединились к франку. Ну слава Богу, всё-таки руки помнят! — Повторить сумеешь? — с лёгким вызовом посмотрел на Майлза он, щёлкая собравшимися картами. Тот до неловкого долго пилил взглядом его ладони. — Душенька, ты меня что, на слабо берёшь? — наконец отмер и тихо хихикнул тот, покачав пальцем у Рыжика перед лицом. Он всё ждал, что его привычно щёлкнут по носу, но этого почему-то не случилось, даже жалко как-то. — Вот тебе встречное предложение: не смогу сделать перенос — будет тебе песня. Щедро, не так ли, бессовестник ты эдакий? — Согласен, — смело сказал Рыжик и протянул руку. Майлз элегантно её пожал. И они оба не сдержались и неприлично громко захохотали, благо саксофон визгливо их заглушил. Конечно же, Майлз не смог. Уязвлённо надулся только больше и уткнулся в свой рататуй. Рыжик тихо посмеивался в усы. — Не знаю, станет ли тебе от этого легче, но мне известны только трое, у кого это безукоризненно получается. Майлз скептически поднял бровь, позволяя продолжать. — Очевидно, я. Тот, кто меня научил, разумеется. Ну и Саймз. Майлз приостановил свою трапезу и возмущённо охнул: — То есть ты Адама учил, а меня отказываешься?! — Он и сам неплохо справился с первого раза, — безразлично ответил Рыжик, расслабленно поигрывая картами. — Саймз вообще тот ещё везунчик. Честно заработал свою тысячу. Мы тогда даже знакомы не были… Майлз почему-то посмотрел на него неверяще и вдруг рассмеялся несколько истерично: — Всё, забудь про колоду, — залепетал тот, икая, — теперь этот фокус мой любимый. Рыжик подвинул ему воду. Майлз залпом её выпил, уткнулся ему в плечо лбом и, по-прежнему содрогаясь, весело добавил: — Я тебе три песни сыграю, дорогуша! Сыграл бы даже тридцать четыре, но я определённо выдохнусь уже к пятой. А так хотя бы по одной за каждую твою монетку, которую я не перенёс. — А я пойму? — Ой, уверяю тебя, знакомого ты услышишь достаточно. Хм, удачно. И чего этот малый так поплыл? — Можешь пить, Эдди, — благосклонно проронил Майлз и, тряхнув головой, встал. — А рататуй? — Пусть с собой завернут. Ну или сам попробуй, — и Майлз пошёл обратно на сцену. Поднявшись, тот неслышно переговорил с музыкантами. Те покивали головами. Рыжик поостерёгся рататуй трогать, попросил официанта положить его с собой, подымил слегка и подумал приняться уже за забытый виски. Майлз уселся за инструмент и принялся призывать присутствующих модно одеваться, после чего сделал виртуозный переход и начал заливаться соловьём про то, как он в настроении танцевать и что пришло самое время целоваться под луной. Рыжик изредка стучал пальцами по столу в такт знакомым задорным мелодиям. Третья песня была, судя по тому, как все дружно стали перебирать ноты, новой. Но Майлз же говорил, что ему точно будет понятно! Вступили все сразу, резко и громко, словно это был не какой-то маленький бэнд, а целый военный оркестр. Погремели пару раз, а потом Майлз затянул:Вот джентльмен дурачок, ошибок полон его счёт. Он неуклюж, где вальс, где румба сам не разберёт. Какой джентльмен простак! Не мог же мне вкус отказать? Ну почему так дрожу я? Моим он не может стать. Какой же джентльмен болван, совсем ведь не сечёт! Дай ему торт, он схватит кроху — вишни не возьмёт. У джентльмена ясный взгляд, но слепец не видит свет. Чего я так добиваюсь? Моим он не станет, нет.
Эдди, с каждой строчкой всё больше краснея от пят до самой макушки, залпом осушил стакан с замученным благородным напитком, разве что не давясь остатками льда. Да, определённо, эффектности Майлзу было не занимать. Ну вот и нужно так паясничать? Тот уже заголосил что-то новое.***
После часа неспешной прогулки от бара они ввалились домой. По внутренним часам Рыжика было где-то три ночи, хотя полной уверенности не было. Ноги его чуточку заплетались, он был слегка пьян, но решительно наказал себе держаться, иначе всё это изначальное провожательство потеряет всякий смысл. Майлз на его упрямство глядел покровительственно и несколько восхищённо. Протопав к своей двери, тот демонстративно вытянул руку открытой ладонью вверх. Рыжик стал полупьяно себя ощупывать. Майлз изобразил шутливое негодование: — Ещё скажи, что потерял их. Мы уже через это проходили. Рыжик на добрые полминуты с ухмылкой задумался и снова методично принялся рыскать по кармашкам и отворотам. Засунув руку особенно глубоко в карман брюк, он таки нашарил завалявшуюся в сгибе связку: — Ты смотри, наконец-то отдохнёшь в собственной постели, старина! Майлз схватил ключницу, словно долгожданное сокровище, и обернулся к двери, спешно расправляясь с замочной скважиной. Но так и замер, не отпирая. От этого его нежелания идти домой у Рыжика в голове слегка прояснилось. — Что-то не так, дружище? — довольно чётко спросил он. Майлз помолчал ещё, а потом повернулся и сказал: — Знаешь, что мне нравится в тебе больше всего, Эдди? — Рыжик на это лишь заинтересованно повёл бровью. — Твоё простодушие. Ты мог столько раз по-лжеджентльменски промолчать о том, что волнуешься за меня, но ты ни разу этого не сделал. Когда я сегодня стал корить тебя дуболомством, ты просто согласился, потому что ты дуболом и есть. Ты мог выпить без моего ведома, но ты об этом и не подумал. Что от меня ни намёк, то от тебя прямота и честность. «Ой, оставь ключи у себя», даю я тебе шанс потерять их. Я же не слепец и не дурак, душа моя, во мне теплятся надежды. Но вот ты бросаешь мне этот шанс в лицо с искренне радующимся за меня: «Наконец-то отдохнёшь у себя». И это по-своему прекрасно! Чудесно! Волнующе! Эта своего рода игра даже приятна. Вот только игры могут и надоесть. И у меня к тебе поэтому вопрос: может, хватит мелочиться? А то что это ты честен по сущим пустякам, но так усердно таишь главное? Рыжик заалел. Проморгался. Майлз решил с чего-то, что нужно ещё и уточнить: — Я просто хочу, чтобы ты был честен с собой. Иначе ерунда какая-то получается, ты не думаешь? — Я с собой честен. Да и не таю ничего, — уверенно сказал Рыжик. — Правда что ли? — цыкнул Майлз. — Я очень тобой дорожу, если ты это хочешь услышать, старина. Если это по каким-то причинам не очевидно. Сам же говоришь, что не слепец. — И всё? — с улыбкой добавил тот. — Ты делаешь меня лучше. — Это, конечно, льстит, но мы о тебе сейчас говорим, а не обо мне, — сказал Майлз хмуро. — А ведь грозы не обещали, ну и за что мне такая жизнь, — пробормотал Рыжик невнятно, чем заработал от того удивлённый смешок. Он смутился и сглотнул: — Мне с тобой чертовски хорошо. И тебе это прекрасно известно. Майлз к нему приблизился с абсолютно шалым взглядом, словно выиграл все лотереи мира и готовился устроить по этому поводу неистовые гуляния. — Я просто не знаю, зачем тебе это, друг мой? Я имею в виду, зачем тебе такой, как я? Со мной может стать дьявольски скучно в какой-то момент и всё такое. — Было бы скучно, ты бы, поверь мне, узнал об этом первым. — Да я верю. Но ты же понимаешь, что больших надежд на меня во… во всём этом возлагать не стоит, старина? — Я точно тебя сейчас от такой нервотрёпки слезливо тресну, родной мой, ты прямо-таки напрашиваешься. — Да и полезь я к тебе, это было бы непристойно с моей стороны. Я имею в виду, ты со всеми милуешься, это да, но разве не оскорбительно думать, что тебе любой подойдёт? Я тебя уважаю, в конце концов! — Нет, ну какой балда! И Майлз впервые его по-настоящему поцеловал. А Рыжику только и оставалось, что честно на эту обжигающую искренность ответить.***
— Кстати, — сказал Майлз спустя не то минуты, не то часы, перебирая волосы у Рыжика на затылке, — а ведь та задумка с солью действительно интересная! Запыхавшийся Рыжик, стянув с него чёртову кепку, расцеловывая очаровательное ухо и добывая звонкое хихиканье и охи, прерывисто ответил: — Финны так перевозили контрабандный алкоголь: в случае облавы ящики топили с солью, а потом контрабандисты возвращались и забирали всплывшее. Майлз рассмеялся: — Радость моя, ты ведь мог побахвалиться, сказать мне, что сам придумал, я бы купился на всё что угодно. — Но ты ведь клюнул на прямоту, Майлз. — Твоя правда, Эдди.