Tear It Up

— Кто-нибудь, хоть кто-нибудь, найдите мне любовь! — кричит он в океан толпы, и она отзывается ревом тысяч глоток, тянется тьмой жадных рук. Изловить, порвать, любить. Дать ему все. Все, что он только захочет. — Вы готовы, братья и сестры? — вскрикивает он на манер проповедника. — Да! — ревет ему в ответ монстр с тысячами дрожащих сердец и, удовлетворенный ответом, он взрывается звуковой гранатой, ударяя по клавишам рояля почти с остервенением, так, что капли пота разлетаются в стороны, сверкая как падающие звезды. Смуглые пальцы почти терзают инструмент, влажное лицо искажает яростная мольба, тело содрогается, и только спина остается ритуально прямой. Брайан смотрит на нее. На сверкающие перлами смуглые плечи, черные мелкие кудряшки, налипшие на шею, он словно кот чутко следит каждое движение, каждый резкий взмах жилистых рук, каждый крутой поворот. Фредди завораживает, Фредди гипнотизирует. Фредди-чертов самовлюбленный павлин под коксом. Порывистый танец его лишь на первый взгляд порожден хаосом, на самом деле Фредди работает. Фредди по профессии пожар. И все они трое работают с ним в связке. Каждым жестом он словно натягивает цепь ошейника, и толпа задыхается от рева, каждым движением он посылает сигнал людям — тем, что рядом с ним, тем, что толпятся за кулисами, ожидая своего часа, минуты или даже секунды. Все отработано до мелочей. Все смотрят на него, все и каждый, но только Брайан-один из тысяч здесь присутствующих-почти не слышит музыки. Рев толпы, грохот барабанов Роджера и гудение баса Джона-все это привычно и яростно бьет по ушам, легко проникая сквозь беруши, но кажется далеким, смазанным и каким-то незнакомым. Все, что он слышит-это пение собственной гитары, и подобный реву болида голос Фредди, и Брайан, иногда отгоняя морок, поражается, сколько громкой силы заперто в этом необъёмистом, юрком теле. Брайан молится. По-настоящему молится. На спину, на плечи, на резкие, рваные движения, которые, казалось, сейчас сломают Фредди. Он страстно хочет, чтобы тот подошел ближе, чтобы просто приблизился, обдав своим жаром, и он зовет его. Не своим голосом, разумеется, Красная леди коварной сиреной поет за него. — Ты сегодня в ударе, Мэгги, — улыбаясь говорит Фредди, подходя ближе бесконечно распутной гарцующей походкой. Он всерьез полагал, что пришел к Брайану сам, по собственной инициативе, и Брайан улыбается, кивая ему в ответ, подыгрывая этой иллюзии. «Еще, вернись, прошу тебя, мне нужно чувствовать тебя рядом, я так соскучился за эти недели беспрерывной работы и неловкого молчания», — бъется в его голове. И он снова поет гитарой, вызывая в круг прожектора маленького огненного ифрита. — Ты чудо, — задыхаясь хрипло шепчет Фредди, сигнализируя о своем приближении запахом духов, пота и тонального крема. И он снова гарцует рядом, и Мэй, глядя на него, в восторге мелко моргает ресницами — жест, ставший нервной привычкой. Он почти слепнет от белозубой улыбки напротив, однако, упрямо, сквозь влагу, впитывает глазами мокрую насквозь майку, карамельную кожу плеч, и чуть поплывшую черную подводку подвижных век. Весь Фредди-скопище сверкающих капель и солнечных пятен, подвижный словно косяк рыбы, не дающий Брайану толком рассмотреть, насладиться собой. «Вернись» — тоскливо молится Мэй, когда запах и тепло исчезают, оставляя его одиноким среди тысяч человек. Он обещал себе не думать, не хотеть и не чувствовать, но тоненькая гадкая тоска, грозящая вновь вспыхнуть той самой чудовищной жаждой, ощутимо заворочалась внутри. Мэй мотает головой отгоняя от себя морок и глупо радуется, когда Меркьюри подходит снова, призванный густым звуком Красной особы. Майка сорвана, брошена за кулисы в заботливые лапки Ретти, и Фредди обнажен по пояс. Нет той застенчивой худобы, которую он робко прятал в махровый халат двумя часами ранее-теперь это подвижное и сильное тело бога Меркурия. Брайан очарован этой переменой так, словно видит ее впервые. Он с восторгом, без тени тоски и гадкого призрака желания смотрит, как быстроногий бог кружит вокруг и чувствует радостное спокойствие от того, что он пылает тут, рядом и от того, что сейчас, в эти секунды, все наконец выглядит так, как было до. Острый нос Фредди, резко уткнувшийся в белый рукав на его плече, заставляет вздрогнуть. Все в порядке, они делали так уже десятки раз — думает он, чувствуя сбивчивое дыхание Фредди и привкус приятного волнения внутри. Фредди провоцирует публику, потираясь о ткань на плече губами и скулой, словно кот. Внезапно ртутью он стекает вниз, к ногам Брайана, и крепкое жилистое тело, обратившись в жидкий мёд, обволакивает собой длинные ноги. Это ново, это слишком, Брайану кажется, что он оглох от штормового рева толпы, что внезапно ослеп, и что сейчас все полетит к чертям. Сквозь тонкую ткань концертных брюк он чувствовал плоский теплый живот и жадные руки, которые всерьез скользили по его бедрам и талии. Ему показалось, что нога, к которой прижимался членом Фредди, плавится как воск. — Хочу выебать твою гитару, — низко курлычет Фредди, глядя на него снизу-вверх. Подведенные глаза кажутся жидкими, и Брайан почти лажает. — Пожалуйста, Мэгги. — кричит он, и в голосе тонко сплелись мольба и каприз. Брайан, совсем ошалевший, готов уступить, как вдруг Фредди допускает ошибку — отстранившись, обдавая Мэя холодом своего отсутствия, и заставляя тем самым прийти в себя. — Еби свою акустику, — тряхнув кудрями и отойдя от стойки микрофона дружелюбно отзывается Брайан, надеясь, что никто из зрителей этого не услышит. Фредди фыркает сквозь усы словно лошадь, закатывает почерневшие глаза и разворачивается на одной ноге столь резко, что несколько капель пота врезаются Брайану в лицо. Он смотрит на удаляющуюся глянцевую от влаги спину, обтянутый джинсами ловкий зад, и взгляд его цепляется за поясницу, на которой виднеется участок темной мягкой шерстки. «Вероятно, природой там был заложен короткий олений или кроличий хвост. Он бы вызывающе торчал вверх над ремнем твоих джинсов, когда ты находишься в состоянии эструса. Пожалуй, он бы торчал всегда», — мелькнуло у него в голове. В то же время внутри шевельнулась тревога. Кожа на ноге горела, голова кружилась, член предательски наливался кровью. Первые аккорды «Рапсодии», как ему показалось, раздались где-то у него в ноющем паху. «Ты мне мстишь, ублюдок, так странно и не вовремя», — с какой-то неприязнью подумал он о Меркьюри, отчаянно пытаясь взять себя в руки и не пропустить начало своей партии, и все же начиная почти наобум. Руки с длинными и умными пальцами сами скользили по струнам монеткой, выручая хозяина, пока тот плыл в своем, полном страхов и чудовищ, внутреннем космосе. Рассеянный взгляд скользит по лицам зрителей, которые сливаются в одно кипящее море, по темной сцене, мимо барабанов Роджера, туда где за роялем мерцает маленькая светлая фигурка, и упирается в Джона. Взгляд Джона, свинцовый и пристальный, прибил Брайана к сцене. Музыка, рев толпы, перекрикивания роуди за кулисами-все вместе громадой обрушилось на него. Он почувствовал себя здесь и сейчас. Навалились тоска и какая-то скованность, словно руки и ноги окунули в цемент. Он растерянно улыбнулся, чувствуя, что задыхается. — Мама, я не хочу умирать! И жалею о том, что когда-то появился на свет! — страшный и пронзительный голос Фредди окончательно стряхнул с Брайна наваждение. «Пошел ты на хуй, Дикки, в конце концов, не перед тобой я виноват», — подумал он, отворачиваясь, и заставляя Леди вступать в игру протяжным соло. «А все-таки интересно, почему Джон не убил меня?» — вертелось у Мэя в голове во время перебивки. Он щурясь смотрел на противоположный край сцены. Фредди тяжело дышал, распластавшись на крышке рояля. Он мелко дрожал и дымился, словно наконец натрахался. Дикон словно страж замер рядом, глядя на его голую спину. Во взгляде, как показалось Брайану, мелькнула жалость, столько раз за эти недели доводившая Фредди до бешенства. А на большом мониторе позади в эти секунды четыре молодых незнакомца принялись выводить свое «Галилео». Роджер, пользуясь крохотным перерывом, выпрямил наконец спину и сладко хрустнув пальцами, закинул руки за голову. Голубые глаза стали похожи на стеклышки, бегая от одного края сцены к другому, светлые брови сошлись на переносице. Он тоже с трудом узнавал тех четверых, что пели на экране свои строки. Какие-то другие-молодые и бессовестно-счастливые люди, без груза несодеянного. Роджер ждал тура как ребенок ждет поездки в Диснейленд. Работа над альбомом обернулась для него пыткой, и тур казался освобождением от чувства неловкости, тревоги и угрюмых лиц коллег, но напрасно. «Это не правда, все неправда!» — кричал он внутри, глядя как улыбаются люди в толпе у сцены, отражая белозубый оскал своего кумира. «Ты врешь, врешь, Фредди», — думал он, глядя на быстрые, как удар хлыста раскованные движения, и все-же на время захлебываясь восторгом, когда тот поворачивался к нему, дразня и улыбаясь. Роджер поддается этому взрывному очарованию отвечая улыбкой, ибо не может иначе. Фредди откуда-то черпает энергию и проникает в каждую клеточку тела Роджера, заставляя быть и играть лучше, несмотря на паутину, стянувшую его внутри. Чувство беды, вины и тайны давило последние несколько недель. Попытки убедить себя самого, что инцидент исчерпан, что гораздо дешевле молчать о том, что произошло, похоронить и забыть, ни к чему не привели. «Фредди просил, Фредди требовал, блять, заткнуться и просто работать, я просто делаю так, как он хочет», — безуспешно уговаривал он себя сам, в то же время понимая, что причиной всему не уважение к чужим границам, а липкий страх, словно он стоит на пороге темного подвала в чужом доме и боится шагнуть. «Все хорошо, все Роджер, блядь, хорошо!» — орал Меркьюри ему в лицо, стоя посреди студии, и обдавая лицо перегаром и клубами сигаретного дыма. Роджер всего лишь дотронулся, просто собравшись с наконец с духом спросил, как он вообще, и теперь то визгливое и ненастоящее «Все хорошо!» впивалось в него и изнутри, стоило ему только опустить палочки, и позволить тишине подступить. Вот как сейчас, во время короткого перерыва. «Все, блядь, хорошо!» — тут же раздался в голове персональный крик боли Фредди Меркьюри. Зашипев сквозь зубы от страха Роджер распрямляется как пружина, ударяя по барабанам чуть раньше, чем стоило, но, собравшись, он все же выравнивается, и окружает себя пульсирующим, грохочущим коконом звука, способным отогнать тяжелые мысли. За барабанной установкой и ширмой из оргстекла спокойно, словно за стеной. С высоты своего кресла он наблюдает, как выстреливший в толпу «Рапсодией» Фредди скрывается за кулисами и выходит, держа в руках свой Ovation. Плавные женственные формы и двенадцать струн. Фредди частенько жаловался, что она тяжелая, однако управлялся он с ней весьма ловко. Гитара мурлычет в его руках, когда он извлекает из нее первые аккорды «Лёгкого сумасшествия» увлекая в него Роджера, Брайана с Джоном и несколько тысяч человек перед собой. Фредди играет боем, ударяя по гитаре гораздо сильней, чем обычно, и глядя на его голую, привычную спину, и покрытый темными волосками загривок, Роджер лупит палочками что есть сил, хотя этого вовсе не нужно. Настроение фронтмена волной течет сквозь него, он ощущает приступ какого-то безумного веселья с малой толикой агрессии. Способный играть вслепую, он смотрит не на установку, а на фигуру перед собой. «Ты стоишь на месте быстрее, чем многие бегают», — усмехается он, глядя как змеятся под золотистой кожей крепкие мышцы, как подрагивают в такт ноги, и обтянутая светлыми джинсами задница. «Повернись ко мне», — почему-то просит он, и тут-же, словно по волшебству, Фредди ловко запрыгивает к нему на подиум, становясь рядом, и поет о безумии, глядя в голубые глаза напротив. Их разделяют бас-бочка и альт-том, но сейчас Роджеру кажется, что он сросся с Меркьюри. Каждое движение тянет за цепочку, на которой бьется его сердце, каждый взлет голоса лопает в мозгу маленькую капсулу адреналина с окситоцином. Самый вкусный коктейль. Тейлор готов порвать барабаны глядя на Фредди, и чувствует изумление и истерический восторг, когда тот, грациозно соскользнув с подиума, падает на колени, грубо сжимает в ладони гриф, и прижавшись пахом к обечайке, словно к бедрам любовницы, совершает несколько поступательных движений бедрами. Толпа, утонувшая во тьме, ревет от возбуждения, Роджер, Джон и Брайан и сами готовы зареветь. Фредди извивается, трахая Ovation. Это выглядит бесподобно вызывающе, почти вульгарно, но лишь почти. Гибкая спина, покрытая влагой карамельная кожа и легкий трепет, свойственный породистым тонконогим лошадям, ставят этот акт шкодливого вызова на грань искусства. Восторг, многоротый рев темного океана. Закончив, они покидают гостеприимную сцену Олимпийского стадиона под звуки оваций и гимна королеве. Со Швецией на этот раз покончено. Их ждет Норвегия. Фредди кутается в заботливо поставленный Джо теплый халат, Роджер и Брайан идут рядом по коридору, мимоходом хватая пальцами лед из поднесенного ведерка. Джон идет чуть позади. Он почти швыряет бас в заботливые руки роуди, с ненавистью смотрит в спину Мэя. «Я бы убил тебя тогда, Брайан, или после. Стянул бы струну на твоей чертовой шее, уничтожил бы, если бы так хорошо не понимал», — думает он, зачерпнув несколько ледяных шариков уставшими пальцами.