empty souls

Aqualung & Lucy Schwartz — Cold

Соня Каспбрак всегда говорила, что гомосексуализм — это болезнь. Что нет ни одной вещи в мире хуже, чем «голубые» парни. Ни чума, ни проказа, ни рак, а уж СПИД появился только из-за того, что когда-то Александр Македонский трахнул какого-то евнуха. Поэтому примерно раз в месяц на протяжении десяти лет миссис Кей возила своего сынишку к психологу на профилактические беседы, чтобы не допустить и малейшей возможности того, что когда-нибудь ее чудесный Эддичка начнёт общаться с геями. Если бы она знала, что уже тогда, когда Эдди было восемь, было слишком поздно. Множество вещей в жизни Касбрака были под запретом — открытые водоёмы, общение с Неудачниками, которых его мать не переносила на дух, рок. Особенно рок. «Сплошные наркоманы, Эдди. А этот твой Меркьюри вообще был геем. И умер от СПИДа, Эддичка!» И если любовь к «нигеру, толстяку, заике, шлюхе, еврею и невоспитанному грубияну» мальчик отстаивал в лучших традициях детских фильмов, про купание в Кендускиге его мать даже не догадывалась, то слушать дома полюбившийся рок было просто невозможно. А потому когда Каспбрак переехал в общагу, первым делом он обвесил стены своей комнаты постерами, поставил в угол старый проигрыватель и расставил все имеющиеся у него пластинки на полку. Сейчас на заднем плане играет Богемская рапсодия, которую Эдди всегда очень любил, но в настоящий момент от прослушивания этой песни состояние парня становится в стократ хуже. Разговоры с психологом не прошли даром — да, Эдди замечательно разбирается в себе и своих чувствах. И сейчас отчетливо понимает, что чувствует себя ущербно. Для человека, которому всю сознательную жизнь доказывали, что геи — больные, оказаться в конечном итоге именно, блять, геем — верх успеха. «Эддичка, ты же нормальный, Эдди? Да, мам, я нормальный». Это слово «нормальный» было надежно вбито в подкорку детского мозга. В подростковом возрасте к беседам психолога добавились редкие посещения сексолога. Так, с легкой руки Сони Каспбрак, Эдди начал себя ненавидеть. Он думал, что по приезде в Нью-Йорк ему станет легче, потому что рядом не будет матери, но на деле все стало хуже. Щепетильные моменты в сериалах между двумя парнями? Эдди начинало тошнить от одного только вида. Какой-то мужчина окликнул его по пути домой и назвал хорошеньким? Ему становилось дурно от одного только представления мужских рук на своём теле. Частенько странные (наверняка надуманные) взгляды со стороны Ричи на него? Ему хотелось плакать от таких мыслей. И вот теперь все это оказалось явью — намёки лучшего друга, похабные шутки, щипки за ляжки и соски. Когда как-то ещё в убежище Ричи шлепнул его по промежности и, стоило Эдди наклониться, тот ущипнул его за грудь — не попал по соску. От этого Каспбрак схватил такой стояк, что именно тогда он понял — ты, дружок, в полной жопе. Эдди хотел, действительно желал этого, избавиться от своей «болезни», и когда, наконец, у него выпала такая возможность, — он ею воспользовался в полной мере. Любая вечеринка, которые в школе Каспбрак ненавидел, не обходилась без алкоголя, а где был алкоголь, там был секс. Возможно, иногда легкие наркотики. Всеми правдами и неправдами Эдди уговаривал себя пить больше, выбирать девочек покрасивее, с короткими стрижками и ебучими оленьими глазами, чтобы, видя их, можно было представить кого-нибудь другого. Ведь на трезвую голову у Эдди на девочек не вставал. И если девчонка соглашалась на что-то помимо классического секса — это было победой. Минет? Замечательно, Каспбрак закрывал глаза и воображал того симпатичного паренька с параллельной группы, ведь рты у всех одинаковые — с ровными (не всегда) рядами зубов, с приятным языком и охуенными гландами где-то в глубине горла. Когда его партнерша могла заглотнуть член хотя бы на десяток секунд и не подавиться, Эдди взлетал до небес и начинал неистово иметь чей-то бедный, мокрый, горячий рот. А уж если девочка давала зеленый свет на нечто ниже вагины, у Каспбрака сносило крышу полностью. И это чувство усиливалось, если он не видел ее лица, а имел ее сзади. Если бы не явно округлые бедра и выраженная талия, можно было думать, что это все тот же симпатичный мальчик с другого класса. Но месяц (а может, и два-три) назад Эдди начал замечать на себе пристальные взгляды Ричи. Не так, как раньше, когда Тозиер смотрел как будто бы сквозь него, а внимательные такие. Изучающие. От такого сосредоточения на лице лучшего друга Каспбраку становилось не по себе. И самое отвратительное было то, что и девочек он стал выбирать с волосами подлиннее, покудрявее да потемнее. И это было ненормально. Ненормально было пялиться на губы Ричи и представлять, как они растягиваются от члена Эдди. Ненормально было пропускать пряди его волос между своих пальцев и представлять, как он сжимает их в кулак и тянет на себя, со всей дури вколачиваясь в него сзади. Ненормально было смотреть в его сраные карие глаза и представлять, как они слезятся, когда член Каспбрака доходит до самых миндалин. Ненормально. А потому каждый секс под таблетками (и он стал частым) заканчивался жестким отходняком и слезами. Эдди воротило от самого себя, он блевал так долго, что желудок уже тупо выворачивало, и выходила только желчь. Горькая, противная, от вкуса которой его тошнило снова и снова, пока он, наконец, не заходился беспокойным сном прямо около унитаза. Ненормально. И сегодня, именно, блять, сегодня, когда Эдди рвет отношения с очередной подружкой, Тозиер шлет его подальше своим признанием. Похер на девчонку, они все нужны только для того, чтобы вылечить его. Когда-нибудь он бы привык к этому, привык к тому, что нужно представлять член вместо вагины, привык бы выбирать девчонок более плоских, чтобы грудь выделялась не так сильно. И чтобы были кудрявыми с невъебенно-красивыми янтарными глазами. (Майра была совершенной противоположностью, но тут Эдди руководствовался тем, что надеялся на полное отсутсвие этого самого секса). Но Ричи-блять-Тозиер делает выбор за него, признавшись. А Эдди не хочет. Ведь он нормальный. А нормальные парни не целуют других парней. Да и не трахают, в общем-то, тоже, даже если им вдруг бы приспичило. И даже не представляют этого, наоборот, нормальных парней должно от этого тошнить. А Эдди же тошнит. Значит, он нормальный. И Эдди от этого улыбается. Забирается в набранную всклень ванну, от которой пар поднимается аж до потолка. В комнате душно, жарко, потому что вода, вероятно, намного горячее той, в которой обычно моется Каспбрак, и так и есть. Лодыжки и икры жжет так сильно, что у парня поджимается мошонка, он уже предчувствует, как это будет больно. Когда Эдди пытается сесть (вода начинает немного вытекать за края), его пенис уменьшается буквально на глазах, становясь раза в два меньше обычного. Но это ничего, девчонкам этого хватает, а больше для счастья ему ничего не нужно. Волосы на голове и в промежности встают дыбом от температуры, когда его спина касается уже нагревшейся спинки ванны. На лбу выступает испарина, капельки пота стекают по лицу, по немного отросшей щетине и носу, застревая где-то над губами. И неожиданно мозг простреливают воспоминания — губы Ричи, сухие, неуверенные, его взгляд из-под длиннющих ресниц, его попытки сделать поцелуй глубже и мягче. И как Эдди захотел, по-настоящему захотел секса. В тот момент он понял, что никогда — ни разу в жизни — Каспбрак не чувствовал такого возбуждения. Буквально в одну секунду ему захотелось, чтобы взяли его, а не он, захотелось целоваться до исступления, захотелось ощутить его руки на своих ребрах, и одновременно с этим ему захотелось умереть, потому что он нормальный. А нормальные парни не хотят другой член в своей заднице. От одной только мысли об этом недо-поцелуе и чужом члене у Эдди встает. Он расслабляется всего лишь на одно чертово мгновение, дает себе слабину, представив длинные изящные пальцы на своем лобке, как они гладят завитки черных волос и надавливают на пульсирующую венку, будто перекрывая канал. Этого хватает, чтобы его пенис, напрягшись, показывается из воды, чуть подрагивая. Головка обнажена, красная и блестит от воды, и как же парню хочется, чтобы кто-нибудь, пусть и другой парень, взял ее. Почему-то в голову врываются черные кудри и карие глаза, впалые от взятого в рот члена щеки и чертов взгляд снизу-вверх. Эдди двигает руками в воде, просто колыхая ее, но очередная картинка проносится перед разгоряченным взором, и Каспбрак, неожиданно для себя, кончает. Тяжелая белесая жидкость чуть выстреливает над водой, тут же оседая и немного растворяясь. И это каплю отрезвляет. Совсем-совсем малость, но этого хватает, чтобы в голову Эдди пришел голос матери. «Ты нормальный, Эдди? Да, мам, я нормальный». — Я нормальный! Вскрик повисает под потолком, и Каспбрак, как умалишенный, начинает яростно тереть свои губы. Сначала горячей ладонью, потом, намочив жесткую мочалку, и ей тоже. Он трет и трет, не чувствуя боли, хотя тонкая кожа тут же начинает зудеть и как будто лопаться. — Чертов ты и твоя сраная любовь, Тозиер, я нормальный! Из-за температуры воды и стекающего пота он не чувствует слез, потому что глаза и так щипет от соли, а лицо уже и без того мокрое. И лишь когда до его слуха доносится какой-то вой, он понимает, что плачет. Ревет, как последняя девчонка, которую бросил парень. От этого он заходится в приступе еще раз, начиная скрести уже щеки, двигая руками так быстро, что брызги опять летят за край ванны. Губы начинает жечь, когда он задевает их, и это будто срывает какой-то предохранитель, потому что Эдди специально проводит по губам еще и еще, со всей силы надавливая на губку, пока, наконец, он не замечает алые пятна крови на ней. — Убирайся из моей жизни, долбанный педик, я нормальный! Голос повышается на пару октав, и, когда парень открывает рот чересчур широко, сильно растягивая губы, кожа на них лопается там, где еще целая. После прикосновений мочалки ощущения от собственных рук кажутся ему очень мягкими, успокаивающими, и он проводит ладонью по щекам, глазам, лбу, но потом вдруг замечает кровь снова, и ему опять срывает крышу. И, хватая губку, он начинает тереть свои запястья. Вода, текущая с мочалки, мутная, коричневатая, и пачкает всю остальную, пока еще чистую, воду в ванной. Крупные капли крови падают с губ, сбегают по подбородку и ключицам, достигая зеркальной поверхности и на секунду превращая ее в матовую, и Эдди, замечая это, начинает бить по гладкости воды, растворяя бурые потеки. Бьет так сильно, что брызги летят на стены, потолок, долетают до самой двери, а ладони начинают чесаться. — Грязь, грязь, повсюду грязь, — сквозь размохренные губы шепчет Касбрак. — Я грязный, надо смыть эту грязь, я нормальный, чистый, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. Истерика захватывает его снова, и, обняв себя, парень плачет. Острые лопатки выступают на выгнутой дугой спине, ряд треугольных позвонков как горный хребет где-то в пустыне. Россыпь родинок на покрасневшей коже поистине красива — она образует неизвестные созвездия и карты сокровищ, соединяется невидимыми линиями и создаёт прекрасные фигуры на коже. — Господи, пожалуйста, прости меня! Эдди запрокидывает голову и, глубоко вдыхая, выпускает воздух через порядком распухшие губы, вновь растягивая их. Прозрачная слюна смешивается с кровью и пузырится, будто размешенное мыло. С силой зажмуренные глаза уже болят от напряжения, но слёзы все просачиваются и просачиваются через сжатые веки. — Пожалуйста, я хочу быть нормальным. Пожалуйста, я не хочу осуждения, не хочу, не хочу. Задевая губы, он проводит ладонью по лицу и запускает уже грязную пятерню в волосы, со всей дури стягивая в кулак. Вода потихоньку остывает, ее становится меньше, потому что старая пробка прилегает в сливному отверстию неплотно, уже виднеются эддины коленки, покрытые редкими темными волосами. Парень гладит проступившие на коленях мурашки, отчего они сразу покрываются коричневыми разводами. Смачивая губку и набирая в неё воду, он ведёт ею по ноге, вновь стирая остатки собственной крови. Его ярость потихоньку уходит, сливаясь в канализацию вместе с водой, оставляя после себя лишь боль. В покромсанных губах, которые все еще кровоточат, в потёртых запястьях и в груди. Раньше Эдди представлялось это наигранностью, пустыми словами из дешевых мелодрам, но сейчас ему действительно больно. Сердце будто щемит от разрывающих его эмоций, оно бьется гулко и неровно. И, конечно, в этом виноват чертов Ричи Тозиер, а не бесчисленные расслабляющие таблетки и литры выпитого когда-то алкоголя. Грудную клетку неприятно сдавливает, когда Каспбрак опять вдыхает слишком много воздуха, и он выходит из легких со свистом. Все тело зудит, будто Эдди несколько часов катался по старому паласу, стирая кожу в кровь. Его почему-то начинает знобить, а отсыревшие волосы выпрямляются от тяжести влаги, пот все еще стекает по скулам, разъедая мелкие царапинки и порезы. В комнате уже темно, но парень без труда находит свою растянутую футболку, и его взгляд тут же натыкается на початую бутылку виски. Замечательно. Одновременно натягивая трусы и делая глоток, Каспбрак задумывается о том, какой же он идиот и как по-тупому выглядит сейчас, сразу же начиная смеяться. От этого жгучая жидкость льется через нос и рот, опаляя огнем раскуроченные в мясо губы, но Эдди будто этого не замечает. Какой-то истерический хохот вырывается из него, и парень съезжает спиной по двери, совсем как некоторое время назад. — Какое же ты дерьмо, Каспбрак. Долбанное, жалкое, собачье дерьмо, — шепчет он себе под нос и закрывает глаза, делая еще один, уже удачный, глоток. — Ричи не виноват, что ты нормальный, что ты не можешь ответить ему взаимностью. Ты сраный псих и истеричка, — еще глоток, и сейчас Эдди уже чувствует, как ноют рваные раны на губах, а потому шипит, когда капля виски стекает из уголка рта. — Он не может читать твои мысли, больной ублюдок, ты мог бы просто все рассказать ему, и он бы понял, так, Каспбрак? Понял бы. Всегда понимал. Из вас двоих именно ты больной, а не он, это тебя надо лечить. Ты, блять, живешь в двадцать первом веке, ты не можешь так реагировать на любое, направленное на тебя, внимание. Это ненормально. «Когда-нибудь у тебя будут чудесные детки, совсем как ты, Эддичка, и они тоже будут нормальными. Ты же нормальный, медвежонок? Да, мам, я нормальный». — Ты ни черта не нормальный, чертов неудачник. Не-а. Он пьет-пьет-пьет, пока желудок не начинает протестовать, и очередной глоток просто не выходит обратно. Его рвет прямо на месте, там, где он сидит. Комната сразу наполняется вонью алкоголя, смешанной с чем-то кислым. Конечно, идиот, ведь ты сегодня ничего не ел. Несмотря на тошноту, Эдди отпивает из бутылки все остатки, и его тут же вырывает еще сильнее, спазмы не проходят, пока желудок не остается чист. Он сидит в огромной луже блевотины и, чувствуя отвращение к себе, снова начинает тереть глаза от подступающих слез. Губы буквально разъедает желчью и огнем, гортань горит от выпитого виски и желудочного сока. Майка, насквозь промокшая, кошмарно прилипает к животу. Каспбрак поднимается на ноги и дергает злосчастную дверь на себя, выходя в коридор. и тут же захлопывает ее. Делает несколько шагов и останавливается напротив соседней комнаты. — Ты, сраный ублюдок, я знаю, что ты там. Его язык не слушается, Эдди почему-то кажется, что говорит он слишком тихо, а потому тут же начинает барабанить кулаком по двери. С нее облетает краска, и замок как-то очень подозрительно щелкает, но в настоящий момент Эдди настолько плевать, что он наваливается всем своим весом на деревянное полотно и продолжает колотить его. — Открывай, сукин ты сын, — рычит он, почти что прижимаясь покалеченными губами к дереву. — Открывай, иначе я выбью ее. Всего на секунду он замирает, но ее хватает, чтобы услышать, что задвижка все-таки елозит по специально выдолбленной выемке, скрипя и не желая поддаваться. — Я услышал тебя, Эдди, и убрался из твоей… Глухой голос Ричи резко прерывается, когда дверь открывается, и его взгляд тут же находит Эдди. Карие глаза округляются до размера пятицентовой монеты, когда он видит состояние лучшего друга — мокрый, отвратительно пахнущий, в трусах и выцветшей майке, но больше всего внимание Тозиера привлекает лицо Каспбрака — красное, все в кровавых подтеках, будто потертое. А его губы… — Эдс, что с твоими губами? Ричи хватает руку, ощущая, какая она ледяная и липкая, и втягивает Эдди в свою комнату, не дай бог, его увидит комендант или кто-то из ребят, хотя мнение последних Тозиера никогда не волновало. — Ты, ушлепок, ты все испортил. Я почти вылечился, я почти смог привыкнуть к этому, блять, дерьму в своей жизни, но тут появляешься ты и несешь какую-то околесицу про ебучую любовь, — Каспбрак зло смотрит на него, не вырывая руки, а как-то даже наоборот, будто не желая прерывать этот больной контакт. — Эдди, что с твоими губами? — вновь произносит Ричи, игнорируя тирады парня напротив и внимательно разглядывая его, замечая все больше и больше абсолютно не нравящихся ему вещей. — Почему ты в таком состоянии? Ты что, — Тозиер делает шаг вперед и принюхивается, тут же отпрянув, — блевал? Сколько ты выпил, придурок? — теперь подходит очередь Ричи злиться, его брови сползаются к переносице. — Не игнорь меня, мудло. Они смотрят друг на друга — оба только в трусах и в майке, мокрые, пьяные и злые. — Не игнорь меня, сраный болтающий мудень. Какого черта ты лезешь ко мне со своими долбанными поцелуями? Я нормальный. Нормальный. Последнее слово он произносит так тихо, что Ричи его еле разбирает. Оно будто неуверенным облаком повисает между ними. И каждый из них думает, что никакой Эдди не нормальный.