Kat Dahlia — Say something
— Я не хочу об этом разговаривать, Ричи. Эдди упорно шел вперед, не оборачиваясь и все больше набирая темп, оставляя Тозиера далеко позади. Второй парень уже бросил попытки поймать его, когда сначала Каспбрак перебежал дорогу почти что на красный, не подождав, а затем срезал путь через магазин. Вот и сейчас успел преодолеть оживленный перекресток быстрее своего парня. Ричи раздраженно выдохнул и пнул светофор, не обращая внимания на косящихся на него прохожих. — О да, я злюсь, давайте будем пялиться на незнакомых людей? — Тозиер не выдержал и фыркнул, наблюдая, как какая-то девушка начала стремительно краснеть. — У тебя своих проблем нет? — спросил парень, когда она подняла на него взгляд, и, не дожидаясь какой-либо реакции, рванул через дорогу, уже высматривая Эдди в толпе. Конечно, он его не увидел, потому что тот скрылся за дверьми большого торгового центра. И Ричи знал, что звонить было бессмысленно, Каспбрак тупо проигнорирует его или вовсе выключит телефон. Искать тоже было глупо, все равно, что иголку в стоге сена. Сегодня Рождество, а значит, людей на улицах Нью-Йорка было больше обычного — все что-то покупали, доделывали свои дела, громко смеясь и прячась от странно разбушевавшегося снегопада. И еще с утра настроение Тозиера было отличным — они с Эдди вместе позавтракали в кофейне и обсудили планы на сегодняшний вечер, решив остаться в общаге, потому как Сочельник Каспбрак провел один — у Ричи было выступление в клубе. Составили список покупок, вдоволь нафлиртовавшись, и так же вместе они пошли к психологу Эдди, где Тозиер прервал их совместное времяпровождение, сославшись на важные дела, а на деле поспешив в ближайший центр, чтобы успеть купить своему парню подарок на такой теплый и уютный праздник, как Рождество. Теперь баночки с дорогой импортной краской были бережно упакованы в красочную обертку и лежали на дне затасканного портфеля. И все было хорошо до тех пор, пока Ричи не вернулся и не увидел, что сеанс со специалистом прошел из рук вон плохо. Пожалуй, хуже, чем обычно, и сегодня Тозиер не на шутку задумался, а был ли вообще смысл в этих долбанных посещениях? Результат был середина на половину — Эдди уже мягче общался на людях, с друзьями вовсе вел себя так, будто был геем всегда, не стесняясь своих отношений с Ричи. Но иногда Каспбрака накрывало пожестче, чем обычно. Он не просто говорил колкости и огрызался, наоборот, начинал хамить и откровенно издеваться, мог запереться в ванной комнате на несколько часов, набирая и сливая воду в ванной, мог врубить музыку так громко, что их немногочисленные соседи звали коменданта. И сколько бы Тозиер не пытался говорить с Эдди на эту тему, спрашивая в лоб и юля, будто уж в луже, они всегда возвращались к одному и тому же — Каспбрак уходил от ответа, начиная отшучиваться или глупо улыбаясь, и Ричи не мог простить себе, что всегда, всегда, черт побери, он спускал такое поведение с рук. Но также Тозиер чувствовал, как все больше и больше подобные ситуации его злили. Не просто раздражали, а именно злили, потому что парень и правда чувствовал себя беспомощным. Он пытался решить все мирным путем, так советовал и Стэн, и всякие умные книжки про отношения, мол, ты поговори на чистоту, и конфликт иссякнет, но ни черта подобного — с Эдди это не работало. Из восьми миллиардов людей Ричард Тозиер влюбился именно в того, кто не хотел слушать и слышать. Он хотел только быть услышанным, и ничего больше. И это удручало. Каспбрак желал иметь личное пространство, не говоря лишнего и живя, будто в особенной капсуле, но Ричи такой расклад не устраивал. Если его половину что-то гложело — он считал нормальным разобраться с этим. Пусть не вместе, но разобраться и не чувствовать этого напряжения, но Эдди такие порывы не разделял и лишь продолжал скрываться за собственной, толстенной, упрямой шкурой. Соответственно, когда Тозиер вернулся в украшенную к Рождеству комнату, она была пуста. Кровать была так же не заправлена, потому что парни торопились уйти, крышечка от зубной пасты валялась отдельно от тюбика, потому что последним зубы чистил Ричи и устроил целое представление, воображая щетку микрофоном. Он забрызгал Эдди чистую майку и был отшлепан влажным полотенцем. На столе стояли чашки с недопитым вчерашним чаем, а около окна под тонкой тканью покоился недописанный эскиз Каспбрака — вчера, пока Тозиера не было дома, Эдди рисовал его. Как сказал позже — просто соскучился. И глядя на все это, Ричи грустно улыбнулся. Он любил Эдди. Любил так, как ему хотелось верить — навсегда и обоюдно. Было что-то в их отношениях такое, что буквально кричало о том, что парни созданы друг для друга. Не было гладкости и отполированности до блеска, нет, наоборот, многие грани еще были не то что не обработанными, но неизведанными, и Ричи это не пугало. Он готов был терпеть и истерики, и иногда нелицеприятные слова в свой адрес, но не знал, был ли на подобное способен Эдди. Тозиер хотел верить, надеялся, что за всей этой некоторой холодностью скрывался любящий Каспбрак. В последнее время Эдди все чаще был мягким и домашним, как откормленный кот, он ластился и мурчал в ухо, но иногда его когти слишком сильно царапали кормящую руку, и абсолютно всегда этой руке было больно. И абсолютно всегда эта рука возвращалась и принимала кота, неважно, как глубоко острые когти вонзались в плоть. Вчера Эдди не дал посмотреть портрет, потому что он был не закончен, но сейчас ничто не мешало Ричи взглянуть на него, все равно — Тозиер знал — из-под кисти Каспбрака выйдет что-то нереально красивое. Конечно, профиль Ричи отчетливо читался в этих беспорядочных линиях, Тозиер видел свои нос и подбородок, на него с холста взирали его глаза — бледные, но с длинными ресницами, которые Эдди очень любил. И, конечно, уже были четко прорисованы губы — как будто чересчур пухлые, с мелкими трещинками и с легкой ухмылкой. Такой, какую использовал Ричи, чтобы смягчить Каспбрака. Тозиер провел пальцами по наброску, и его сердце гулко забилось в груди, будто предчувствуя что-то нехорошее. Просто легкие сдавило в тиски, и в носу гадко засвербило. Ричи быстро-быстро заморгал, не понимая, чем вызваны непрошенные слезы, и накинул на свой портрет лоскут ткани обратно, оставляя его в том состоянии, в котором оставил Эдди. И когда дверь в комнату с треском распахнулась, Тозиер испуганно отскочил от мольберта, спотыкаясь и падая на кровать. — Нет, мама, я не приеду на Рождество, — очевидно злой Эдди (еще более разгневанный, чем раньше) шибанул дверь обратно в проем. — И на новый год тоже. С другой стороны комнаты Ричи слышал, как орала миссис Кей в трубку бедного телефона. И это никогда не могло значить что-то приятное, потому что звонки от матери были чем-то вроде красной тряпки для Эдди. — Я не один. Прекрати названивать мне, я не вернусь в Дерри, как бы ты меня ни просила! — на шее парня ходили желваки, когда он стискивал челюсть. — Да потому что, мам, ничего хорошего от тебя я в этой жизни еще не получил! — Ричи буквально ощутил, как весь его мир сузился до размеров этой комнаты. Потому что брошенная Эдди в сердцах фраза не сулила совершенно ничего хорошего. Он сейчас либо бросит трубку и выскажет все Тозиеру, либо дослушает и все равно выскажет все Ричи, но в этом варианте у самого Ричи больше возможностей выйти сухим из воды. — Ты можешь обливать меня грязью столько, сколько хочешь. И твои сраные врачи в Дерри тоже. И пусть ты будешь считать меня больным, или прокаженным, или мертвым — мне плевать — я гей, мама, и я не хочу ничего менять в своей гребанной жизни! Я — неудачник, и навсегда им останусь. Даже сидя на кровати Тозиер видел, что только что произошло с Эдди. Как весь воздух вышел из его легких, его будто скрутило в спазме, и парень осел на пол, медленно сползая по стенке. — Твой нормальный сынок вырос геем, можешь собой гордиться, — вложил всю желчь в эту фразу Каспбрак и убрал телефон от уха, нажимая на кнопку отбоя. Его ресницы мелко дрожали, он пытался дышать редко и глубоко, но дыхание так и норовило сбиться из-за грохочущего сердца. Ричи казалось, что он слышал его стук даже отсюда, или это его собственное било по ребрам отбойным молотком. Эдди раскрыл глаза и уставился на Тозиера, прожигая его взглядом. Будто весь яд, который Каспбрак вложил в разговор с матерью, сочился сейчас, обжигая Ричи до самых костей. Как будто резали прямо по живому. — Чего ты так смотришь на меня? Будто все понимаешь. От крика голос парня чуть хрипел и был ниже, чем обычно. И, показалось Тозиеру, не было в нем ничего такого, за что можно было уцепиться и вытащить Эдди из его паршивого настроения. — Нихрена ты не понимаешь, Рич. Ричи поймал его пристальный взгляд, смотря на него серьезно и с толикой недоверия — неужели он и правда так думал? Но больше Каспбрак ничего не говорил, только глядел на своего парня и не отводил глаз, будто высматривая что-то. — Ты никогда меня не понимал и не хотел понимать. — Замечательно, Эдс. Это круто, если ты действительно так думаешь, — от горечи в собственной фразе Ричи передернуло, и он даже не стал сдерживаться, когда слова легко слетели с его языка, ведь, чего таить, Тозиер давно хотел высказаться. — Думаю, — подтвердил Эдди и кивнул головой раз, потом еще раз. — Делаешь вид, что тебе не все равно. Будто ты заботишься обо мне. Но я ведь не чертов ребенок, чтобы заботиться, а, Рич? Ты как моя мамаша, только наоборот. Тозиер смотрел, не моргая. Эдди говорил это с легкостью, будто репетировал или думал об этом бессчетное количество раз, и ни то, ни другое Ричи не устраивало от слова совсем. — Приятно, наконец, услышать, что ты на самом деле думаешь обо мне, — выплюнул Тозиер, опираясь локтями на колени и прижимая пальцы сложенных вместе ладоней к губам. — Хочешь узнать? Самое время. Рождество — время исполнения желаний, — едко ответил Каспбрак и усмехнулся. Улыбнулся криво и замолк, окидывая Ричи странным, пронизывающим взглядом. Тозиер же, кажется, уже в этот момент понял, что сегодня их ссора кончится по-другому. Какое-то шестое, или седьмое, или десятое чувство подсказывало (на деле кричало), чтобы Ричи молчал. Чтобы вновь тихо принял то, что скажет ему Эдди, чтобы простил потом и позволил прижать к себе жаркое любимое тело. Но в этот вечер рациональный мозг наконец выхватил победу из цепких ручонок сердца и гордо вскинул приз победителя вверх — мол, смотри, сейчас представление начнется. И то, что копилось месяцами, начало выходить с болью и ядовитыми фразами. — Я слушаю тебя внимательно, — процедил сквозь зубы Ричи, ожидая порцию очередного дерьма из уст любимого человека. — Ты знаешь, я всегда спрашивал себя, почему так получилось? Почему из сотен тысяч людей именно я, блин, вдруг стал педиком. — Ты достаточно умен, чтобы понимать, что такими рождаются, Эдди, — Тозиер вдруг стушевался, не ожидая именно этой темы в разговоре. — Не-а. Это ты сделал меня таким. Указательный палец ткнул по направлению к Ричи и замер, чуть дрожа, в воздухе. Каспбрак закусывал нижнюю губу, активно двигая челюстью, и опять ухмылялся. — Что, прости? — вопрос вырвался прежде, чем Тозиер смог подумать. — Ты виноват, что я гей. Ричи ошалело посмотрел на парня, размышляя о его адекватности в этот момент. Его будто окатили холодной водой, Тозиер открывал и закрывал рот беззвучно, будто рыба, выброшенная на сушу. Разве… разве в таком можно было обвинять? — Это ты сделал меня таким. Ты мог бы поддержать меня и помочь справиться, но вместо этого ты решил сунуть свой чертов язык мне в рот. — Ты правда обвиняешь в этом меня, Эдс? Серьезно? Я всего лишь помогаю тебе принять себя настоящего. — Ты калечишь меня, заставляя хотеть тебя. Тозиер даже не нашел, что ответить на такую очевидную тупость, брошенную Эдди. Не было ни одной мысли в его голове, способной как-то выразить все его эмоции. Наверное, так бывает, когда человек, в котором ты не чаешь души, вдруг обвиняет тебя в какой-то глупости. — Твое внимание всегда было… — Каспбрак запнулся буквально на долю секунды, — нездоровым. И ты добился своего, а, кажется, так говорил Билл? Сколько ты ждал, прежде чем позволить себе испортить нашу дружбу этими отношениями? Ричи и правда казалось, что его сердце биться перестало. Не было ни звуков вокруг, ни эмоций внутри него, ни черта не было. Пустота затянула все густым туманом, таким удушливым и грязным, что нельзя было ни вдохнуть, ни выдохнуть. Иначе в легких остался бы осадок, и он разъедал бы нежную поверхность, оставляя рубцы и язвы, пока в таком необходимом для человека органе не образовались бы дыры, и этот яд не потек бы дальше. И Тозиер вздохнул, — совсем коротко и рвано — будто боялся взять больше. Чтобы еще раз не обжечься и не потерять все, что у него было. Дышал урывками, как после долгой истерики, которая выматывала похлеще марафона по бегу. — Я всего лишь хотел быть счастливым с тем, кого я люблю, — свой голос казался чужеродным — и интонации не те, и слова какие-то странные, будто совсем не подходящие ситуации. — И я, только меня вот никто не спрашивал, — Эдди цокнул языком и откинул голову назад, стукаясь ею о стену. — Да как ты смеешь вообще обвинять меня в этом? — Тозиер поднялся с кровати, делая маленький шажокend