Ca Ira

      Фру-Фру была ужасно противной сукой. Азирафаэль и так не жаловал живность, предпочитая ей молчаливые растения, но теперь и вовсе возненавидел.       С утра Фру-Фру распевалась визгливым сопрано под восхищенные охи хозяйки, в обед, как по часам, случалась генеральная репетиция, а вот к ужину мохнатая примадонна давала полноценный концерт.       К тому же она повадилась гадить под их дверью, и Азирафаэль, опрометчиво как-то сунувшись на лестничную площадку, основательно вступил босой ногой в ее еще теплое дерьмо.       Кроули тогда сочувственно похлопал по плечу и испарил последствия «колик».       — Ты не злись, ангел. Она кормит ее фуагра, что ты хочешь?! Пожалей собачку. Она тут главная жертва. А Мадам Бланк старая сум… женщина! Где твое ангельское сочувствие?! Любовь к людям?       У Азирафаэля был огромный страшный секрет: он не любил людей (и животных! Все одушевленное!). То ли Богиня допустила брак, то ли что-то в нем сломалось за тысячелетия, проведенные на Земле, и он не заметил, но… не любил!       Он любил поесть. Выпить. Когда уставал — поспать.       Читать! Он любил читать! Но едва ли хорошую книгу можно приравнивать к человеку — если только не к плодам его кропотливого труда. За пять тысяч лет ему доводилось общаться с писателями, и чаще всего он приходил к выводу, что лучше бы ограничился шапочным знакомством на страницах их книг.       — Легко сказать «не злись»! — посетовал он тогда. — И кому только пришла в голову эта фигура речи — «ангельское терпение»? Как будто у нас, у ангелов, вовсе никаких прав нету. Как сейчас помню, один итальянский монах [1] возьми да напиши, что, мол, вспыльчивости у нас не бывает. Вспыльчивость, похоть там, говорит: это все частности воли, а воля ангельская неделима и все тут.       — А что тут не так?       — Да все не так! Еще так «заумно» обосновал, мол, если идти от противного, то для восприятия каждого цвета нужна какая-то особая сила зрения. А такого не наблюдается, значит, воля едина, и вспыльчивости места в ней нет.       — Постой, при чем тут глаза?       — Да при том, что тот монах был сущий невежда и дилетант! Уж мне ли не знать! Считай, намедни повадился ходить в мой магазинчик один преприятный господин — то ли Дантон его фамилия, то ли Дарсон [2]… Забыл. Ну так вот, забегает он ко мне посреди ланча с вытаращенными глазами и воет: «Куда катится мир!» Выясняется, что он ухаживал за одной юной особой, у той же была страсть к алым розам. Безвкусица, но да ладно. Фокус в том, что он оббегал всех флористов Лондона, но нигде не отыскал оных! «Хоть убей, всюду нежно-голубые!» — говорит. Ну, я не выдержал и пошел с ним к проверенной цветочнице, сам у нее цветы в петлицу покупаю. Смотрим: стоит ваза, полная алых роз, алее не бывает, а он опять за свое. Торговке не поверил, а вот мне — да. Девушка, впрочем, все равно отказала. Зато он обозвал то явление «цветовой слепотой», целый трактат о нем пишет. Обещал занести мне первый экземпляр, да у меня естественно-научного отдела толком нет. Кроули!       Азирафаэль так увлекся, что и не заметил, как Кроули всецело отдался власти мягкого кресла, запрокинув голову после порции нюхательного табака. Встрепенулся, принял участвующий вид — «негодный!» — и невозмутимо спросил:       — Что? Повтори, сделай милость, а то я потерял нить повествования.       — Проще говоря, глаз видит цвета по-разному, — нотки обиды все же скользнули в голосе, — а, значит, монах был не прав. Вся его теория о единстве нашей воли лыком шита, вот!       — Ничего не понял, но за старание ставлю плюсик!       Сказать, что Азирафаэль был готов на практике доказать Кроули неправоту монаха — ничего не сказать. Вспылить разок ради просвещения позволительно, не так ли? Но в тот день на склоки просто не оставалось сил. Вот уже битую неделю (декады Азирафаэль так и не принял) все дни слились в один: подъем в семь утра — утренний туалет у узенького зеркала на кухне — унылый завтрак из яичницы с беконом (на Кроули в это время надеяться не приходилось) — променад до острова Сите, а там…       «Позор! Позор всем французам!» — сокрушался Азирафаэль, возвращаясь к Кроули каждый вечер. Казавшаяся поначалу блистательной затея со сбором подписей в защиту Нотр-Дама с треском провалилась. Конечно, находились неравнодушные, которых не пугало неровно начертанное на плакате «Nous sommes pour le temple!» (1). Изредка подходили сердобольные старорежимные старушки да боязливые священники в штатском, ставили трясущимися руками свои кривые завитушки и спешно ретировались. В итоге набралось чуть более трехсот подписей — едва ли такое количество убедит Конвент.       Другое предложение — со сбором денег на «финансирование революции», выдвинутое Конвентом как условие того, что храм оставят в покое, также нашло слабый отклик в сердцах парижан.       За четыре года революция приноровилась брать все, что хочет, сама, и в массе своей нищее население вовсе не спешило ей в этом помогать даже под благовидным предлогом. Азирафаэль собирал так мало, что раздавал все накопленные за день гроши попрошайкам по пути на улицу Сен-Сюльпис. Сомнительная благодать, но что еще оставалось?        «Сотворить чудо? Во благо миссии не возбраняется… Но о каком чуде может идти речь, когда парижане сами ни во что не верят?»       Да, Азирафаэль несколько слукавил, когда изобразил перед Кроули потрясение плачевным видом собора. Еще месяц назад его мысли были далеки от революции, о которой он слышал разве что из уст редких посетителей его магазина. Не шла впрок и пресса: забирая с крыльца выписываемую им новомодную газету «The Times», Азирафаэль не глядя пролистывал передовицы, посвященные геополитике, вплоть до раздела «Светская хроника» с его красочными описаниями столичных светских раутов — лучше рекламы ресторанов и не придумаешь!        Так Азирафаэль и продолжал бы жить в счастливом неведении, отгородясь стеллажами книг от земных бурь и тревог, если бы не архангел Гавриил, явившийся как гром среди ясного неба (в буквальном смысле).       Подтянутый, облаченный в пепельно-серый редингот [3] Гавриил возбужденно прохаживался из одного конца зала в другой, подхлестывая свою ляжку плеткой (к удивлению Азирафаэля, его начальник был помешан на верховой езде. Один раз Гавриил вытащил его поиграть в конное поло, тот день долго мучал Азирафаэля в ночных кошмарах). Даже в таком состоянии он говорил не торопясь, со свойственным начальству апломбом:       — Когда эти Жак-бономы [4] отказались платить десятину церкви, мы роптали. Когда их кардинал [5] супротив воли Папы отдал народу право назначения всех клириков Франции, мы негодовали. Когда сборище безбожников-адвокатов постановило расстреливать священников, уличенных в связях с контрреволюцией, мы протестовали. Но когда эти нехристи вскрыли королевскую усыпальницу в Сен-Дени… Видимо, оппозиция сейчас там сильна, как никогда. Преступный просчет с нашей стороны! Азирафаэль, как правило, Небеса воздерживаются от активных действий. Но нет правил без исключений! По нашей информации безбожники планируют подрыв самого Нотр-Дама. Решением совета Архангелов ты, Азирафаэль, послан спасти последний духовный оплот Франции и восстановить тем баланс Сил.       Резонный вопрос Азирафаэля «Почему же я?» был встречен сухим «Ты живешь на Земле дольше прочих, ты прекрасно сольешься с местными туземцами. Только приоденься получше, а то этот жилет уже лет как сто вышел из моды. Как-никак ты едешь в столицу мировой моды. Помни, что встречают по одежке».       Ну вот и встретили, чуть голову от счастья не потерял! Если бы не Кроули… Эх, а может, было бы даже лучше развоплотиться? Прошло полмесяца, а он даже на шаг не продвинулся в своей миссии. Кроули вон как влился, вылитый революционер! а он толком двух слов на местном наречии связать не может: даже с Библиями, которые он достал на французском и латинском, изучение языка продвигалось слишком медленно. Хотя содержание Вульгаты [6] он знал наизусть…       Каждый раз, когда мимо проезжала телега с пороховыми бочками, он гадал: на фронт или в крипту? Каждый раз, когда выносили из собора детали свинцового каркаса утраченного шпиля, Азирафаэль с отвращением отворачивался, стараясь не думать, на что те будут переплавлены.       С таким пораженческим настроением Азирафаэль побрел пятничным утром на все ту же площадь перед Нотр-Дамом.       Кроули проснулся по традиции где-то в половине первого. Солнечные лучи, разбитые рейками жалюзи, исполосовали его скомканную постель и, как стрелы, пронзили веки.       «Солнце, что ты тут забыло? А ну, проваливай, без тебя так хорошо спалось… А где ан… а, опять уперся спозаранку. Вот верно говорят про таких, вечно шило в з-з-з».       Подавлять жажду потягиваний более не было сил. Прогнувшись в спине до мелодичного хруста, Кроули снова плюхнулся на диван, ощущая себя на седьмом небе от счастья. Хотя кто считал эти небеса? Что, на шестом небе уже так себе, а? Смутно припоминалась какая-то нудная книжонка Алигьери [7], которую он в свое время так и не осилил. Но все же надо встать.       В семь часов вечера его ждал обещанный диспут в Якобинском клубе, а до этого еще надо успеть заскочить на рынок. После злополучной облавы страсти до сих пор не улеглись. Его лавочники боялись торговать по-старинке: крыса все еще гуляла на свободе. В целях укрепления коммерции демоническое вмешательство просто необходимо…       Сказать одно — а сделать другое. Кроули не желал ни на что менять сладостные путы комфорта.       Спасение пришло неожиданно: на каминной полке напротив стоял один-одинешенек недопитый бокал бургундского. Конечно, Кроули мог смухлевать и вобрать в себя содержимое бокала одним лишь зрительным контактом. Но он ухватился за спасительную соломинку и, с силой оторвав покрывшееся гусиной кожей тело, настиг свою жертву и залпом осушил.       «Теперь можно и делами заняться».       По мере передвижения Кроули по апартаментам одежда, оставленная невесть где, по очереди объявлялась на своем хозяине.       Уже в дверях Кроули бросил рассеянный взгляд на неубранную кровать — с полусползшим одеялом, смятым покрывалом и подушкой, бережно хранящей вмятину от его головы — она будто осиротела с его уходом.       «А мог спать со мной до обеда… Дур-р-рак, только дураки меняют удобства на принципы».       По крайней мере, так Кроули хотел думать. Но в самых темных казематах его подсознания таилась крамольная мысль: «все прощ-щ-ще, нет там никаких принципов. Просто кое-кто обречен играть свои сценки в театре одного актера».       Покуда собственное подсознание не сыграло с ним злую шутку, Кроули выскочил на лестничную площадку, где закономерно столкнулся лицом к лицу с мадам Бланк. Та как раз возвращалась со своей недособакой с прогулки. Будто осязая его оккультную сущность, шавка залилась отборным лаем.       — Тише, Фру-Фру, а не то мсье Серпэн обидится и перестанет с нами здороваться!       — Не обижусь, мадам, экие пустяки.       — Ой, как неудобно, — мадам Бланк с усилием удерживала собачонку от решительной атаки. Истеричный лай пришелся Кроули не по вкусу. Короткий взгляд из-под очков, глаза в глаза со зверем, и Фру-Фру, жалобно скульнув, замолкла.       — Мсье Серпэн, а у меня такая радость на душе! Я поделюсь прямо сейчас, иначе меня разорвет на части!       — Ну что там?       — Фру-Фру, моя золотая, теперь ест все, что я предлагаю, представляете! Главное, съест и добавку требует! Птичьи желудки, печень, паштет…       — Чертовщина, не иначе!       — Что вы так сразу! Вполне здоровый аппетит.       — Ну, в таком случае, желаю приятного аппетита вам обеим, ну, а я побежал… дела…       Кроули уже успел облегченно вздохнуть, пробежав на половину пролет, как окрик мадам Бланк предательски поразил его в спину:       — Чуть не забыла! Мсье Серпэн, когда же вы познакомите меня со своей зазнобой! Что лучше может скрасить ветхую старость тела — пылкость молодых, конечно! Я не навязываюсь, поверьте, я нисколько вас не стесню.       — Хорошо-хорошо! — поспешно выпалил Кроули лишь бы отвязаться от докучливой свахи. — Только уж давайте в следующий раз. Нынче она почти не бывает дома.       — Интересно, что такое заставляет молодую девицу подолгу отлучаться из дому? В наше-то время?       — Да считайте, вилами по воде рисует. Носится по городу с петицией за сохранение Нотр-Дама, да все без толку.       — Как без толку?! — видимо оскорбилась Бланк. — Ваша пассия — героиня, новая Жанна д’Арк! Да вы должны впереди нее нестись с листком и агитировать за храм! Смейтесь-смейтесь, мсье Серпэн. Как бы не было потом горько. Помяните мое слово, возрождение Франции начнется с женщины!       — Полно, мадам! — Кроули понизил голос. — Шутки шутками, а я могу себя скомпрометировать.       — Мне как раз не до шуток! — Хрен поймешь, от чего слезятся глаза у этих глубоких стариков: то ли сухость, то ли что похуже, от чувств. — Мы с моим муженьком не пропускали там ни одного праздненства, ни одной мессы. Арман в земле, а что мне останется, когда собор снесут? Пустырь да одиночество. И все оттого, что наши мужчины недостаточно сделали…       — Снова прошу прощения, но меня люди ждут! — Вышло не поэтично, но да пес с ним. Еще одна минута с этой мегерой — и его просто порвет!       Однако пропитанный нечистотами уличный воздух не принес облегчения.       Не видя перед собой дороги, Кроули мчал на своих двоих почти наугад, готовый пробить головой, как тараном, стены Тюильри, монастыря святого Иакова и Парижской ратуши вместе взятые.       «Да как они смеют… Это я недостаточно сделал? Ну держитесь, только попросите меня остановиться. Если демон Кроули берется за что-то, то делает это с КОРОЛЕВСКИМ РАЗМАХОМ!»