Ca Ira

      — Как тебе это удается?       — Удается что?       — Это.       Кроули достал новый орешек из кармана карманьолы и запустил себе в рот. Встал на одну ногу, как цапля, почесал носком заляпанной туфли заднюю поверхность голени, оставляя на чулках грязные полосы. Снова прислонился к массивной, точно слоновья нога, пилястре, поддерживавшей в числе других огромный шатровый свод Нотр-Дама.       — Не понимаю, о чем ты, ангел.       — Как тебе это удается? — упрямо повторил Азирафаэль. — Угождать мне и одновременно выслуживаться перед своими?!       — Может быть, это и есть твой хваленый Великий замысел? — ответил вопросом на вопрос Кроули, чем вызвал у Азирафаэля легкое раздражение.       — Нет. Это наверняка сбой. Знаешь, это как люди, которые рождаются с уродствами. Ошибка. Ведь человек создан по подобию…       Кроули грубо оборвал фразу:       — По-твоему, я — эдакая кривая шестерня во Вселенских часах? Ангелом был так себе, а как пал, так еще и демон — дерьмо? Азирафаэль, я сохранил собор. Для тебя сохранил, потому что ты едва ли в этом преуспел бы. У тебя были бы проблемы со своими. Я не стал предлагать никаких сделок с дьяволом, хотя мог! Нет, как дурак, ждал всего-навсего простого «спасибо». Получаю — одни упреки!       — Проблема в том…       Азирафаэль терялся. Если принимать помощь Кроули в малых делах для него стало обыденностью, то спасение религиозного сердца Парижа — это уже никакая не дружеская услуга. Подарок. Самый настоящий подарок, с которым он теперь не знал, что делать. Но отказаться уже нельзя. А ведь Кроули мог просто туже затянуть кольца, придушить, как куренка — не на жалкий брюмер, а на веки вечные.       Сколько бы Азирафаэль ни знал Кроули в прошлом, у него не было твердой уверенности в том, что тот не водит его за нос. Получается же у него который год дурачить кровопийц-якобинцев. Чем он хуже? Одно точно — выкладывать все карты на стол перед Кроули он был не готов.       Заревели духовые. Поднявшаяся в хо́рах суматоха развеяла тяжелые мысли.       Нанятая для празднества [1] актриса, облаченная в слишком тонкую для ноября тунику, заголосила строчки из Марсельезы.       Вокруг стихийно воздвигнутого постамента, на котором восседала замерзшая певунья, табуном проносился озябший женский кордебалет, вовлекая в общий водоворот распаленных выпивкой зевак.       Парижане, не боявшиеся больше гнева божьего, спокойно расхаживали в головных уборах по собору и пели хвалу новой эпохе Разума, воплощением которой и служила актриса.       Торговлю свечами и облатками [2] сменила торговля дешевым кислым вином и «утехами».       — Утех, кому утех? — горланили престарелые дамы, чье коммерческое чутье вовремя подсказало им, что можно неплохо заработать просто переименовав хлеб для причастий во что-то более злободневное.       — Хочешь утех, ангел? — Кроули будто бы уже и забыл обиду, вновь примерил на себя амплуа неудачливого шутника-ухажера.       — Воздержусь. Они невкусные.       — Ты же не пробовал.       — Мы точно об одном и том же?       Кроули принял деланно оскорбленный вид. Ему было не впервой вздергивать нос так, будто его кончиком он хотел проткнуть небо.       Певичка взяла высокую ноту и ужасно зафальшивила, напоминая своими стенаниями утреннюю Фру-Фру. Но ее фальшь можно понять: спой-ка в ноябре на потребу раззадоренной публике, когда губы уже посинели, а зуб на зуб не попадает.       Азирафаэль уже подумал, что от творящегося беспредела лики святых заплачут кровавыми слезами, но их глаза оставались сухими.       Публичные женщины, забредшие на праздник, и дальше безнаказанно завлекали потенциальных клиентов «прогуляться по трифориям [3]».       Дева Мария взирала каменными глазами пусто и равнодушно.       Распутные акулы кружили вокруг своих жертв. Одна как раз подкралась к Кроули легкой поступью, чтобы узнать, не желает ли столь импозантный гражданин посмотреть на одну прелюбопытную картину.       — В трифориях Нотр-Дама нет картин, — чопорно заметил Азирафаэль, когда красногубая гражданка все-таки положила обветренные руки Кроули на плечи. — Там только витражи. Если его и звать, то смотреть витражи. Нулевой уровень культуры, а еще парижанка.       — Я могу показать вам Северную розу [4]! — не растерялась нахалка, продолжая льнуть к Кроули, как мотылек к свету: отчаянно и безрассудно.       Кроули скинул прилипчивые руки, обратившись к женщине со сдержанной улыбкой:       — Я предпочитаю ставить розы только в знакомые бутоньерки [5].       — Ни разу не припомню тебя с бутоньеркой, — Азирафаэль критично осмотрел плечи Кроули, когда женщина отправилась в свободное плаванье.       — То, что ты не видел, не значит, что этого не было, — Кроули блеснул глазами из-под очков, а затем, как ни в чем ни бывало, двинулся вперед сквозь толпу.       И куда он?! Напустил на себя налет загадочности и был таков?!       Азирафаэль поспешил за Кроули. У него все равно не было ни малейшего желания и дальше лицезреть эту вакханалию.       Выйдя через портал Судного дня, они оказались на Соборной площади.       Стало тише: вне собора революционные гимны уже не так резали слух.       Кроули выудил из кармана плаща брегет и проверил время.       — Они уже закругляются, — сухо констатировал он, щелкнув крышкой часов, — но было бы лучше остаться до конца. Проследить, чтоб эти фанатики тут все к чертям не спалили.       — Разве можно сделать еще хуже? — Азирафаэль с толикой грусти поднял с земли увесистую каменную голову в короне. — Ладно, пустить на переплавку золотую утварь и свинец с крыши — бог с ним. Но чем им галерея из Иудейских царей не угодила?       И правда. Ниши над порталами пустовали, а их каменные обитатели в беспорядке лежали на площади: все до одного обезглавленные.       — Не всем же быть умниками вроде тебя, ангел! Будто у обычного скорняка или трубочиста было время разбирать. Раз в коронах — значит, французские короли. У живого короля башку оттяпали, а этих что, жалеть прикажешь? Лучше иди за мной, я проведу нас на самый верх.       — Зачем?       — Ну ты же все ныл: «как все застроено, никакого панорамного вида». Получай!       И они неспешно побрели к порталу Богородицы, что вел в северную башню.       В ход снова пошла бумага, подписанная Робеспьером, и угрюмый гвардеец, завидев ее, степенно отступил, давая пройти внутрь.       Если Кроули хотел его приятно удивить, то ему стоило подумать еще раз. Азирафаэль и так не жаловал тесные пространства, а уж когда они помножены на бесконечно закрученную в спираль лестницу, он был готов рвать и метать.       — Сколько еще осталось?! — спросил он, тяжело опираясь о собственные колени. Загнанное дыхание срывалось с губ, а спина уже противно взмокла.       — Фру-Фру одолевает расстояния побольше твоих и не воет, — послышалось сверху.       — То есть я хуже собаки?!       — Ангел! — Ласковый шепот отразился от каменных стен. — Я тебя жду уже на самом верху. Поторопись.       Тщетно пытаясь подавить хрипящую одышку, Азирафаэль наконец одолел последние ступени и оказался в колокольной клети. Дневной свет робко пробивался через широкие шиферные щитки, укрывавшие скромное убранство колокольни от непогоды. Где-то наверху — на звоннице — сердито закурлыкали голуби: в их владения вторглись впервые за несколько лет.       — Кроули? Ты где?! — просипел Азирафаэль.       — А ты найди, — прозвучало громовым эхом будто бы со всех сторон.       — Мне не нравится этот твой новый голос, прекрати.       — Вот найдешь, и прекращу.       Азирафаэль тщетно облазил все углы, собрав, кажется, штанинами всю скопленную за годы пыль, но злорадный смех продолжал насмешливо бить по перепонкам.       — Не наш-ш-ш-шел!       Наконец Азирафаэля озарило.       — Может хватить богохульствовать на сегодня? — возмущенно спросил он, заглядывая внутрь единственного колокола в башне — гигантского, как само небо.       — Почему? Это же так забавно!       Кроули кряхтя сполз по языку колокола вниз и наконец вылез с видом нашкодившего школяра, для которого учительские розги уже были слабым аргументом.       — В старину Эммануэля уже так давно не звонили, ему ужасно скучно. Давай?..       — Кроули!       — Ладно-ладно. А мог и подыграть! Другого шанса может и не представиться!       — Это еще почему?       — Да так. Всего-то Нотр-Даму, точно богохульнику, вырвали языки. Ну, не совсем языки. Четыре колокола Южной башни. А вот этот бедолага пока уцелел.       Азирафаэль ошеломленно присел на старый покосившийся табурет звонаря.       — Не горюй так! — отмахнулся Кроули. — Те колокола и сейчас звучат. Только далеко отсюда, на полях сражений.       «Может быть, Небеса в который раз просчитались? Реликвии, сакральные места, блаженные — всем им теперь место на полках истории? Здешнему народу вполне комфортно живется в безбожии. А что до соборов… приспособят их под музеи, что ли».       Но вслух Азирафаэль этого не сказал. Вместо этого он подпер руками щеки и уперся взглядом в грязный, измазанный птичьим пометом пол. Голуби то и дело слетали с балок и, шурша серыми крыльями, покидали собор через просветы между щитками.       — Пошли, — Кроули легко тронул его плечо и последовал за голубями. — Покажу тебе одну картину.       — Как та гражданка предлагала?.. — усмехнулся Азирафаэль.       — Ч-что? Нет, ангел, моя картина проигрывает этой. Зачем показывать тебе заранее проигрышное?       — Не думаю, что все так плохо, — задумчиво произнес Азирафаэль, а затем подошел и встал за Кроули, выглянув из-за его плеча.       Кроули, покрывшись некрасивыми красными пятнами, будто обожженный укусом крапивы, мотнул головой и резво перешагнул через порог.       Выйдя через узкую дверцу, они подошли к самому парапету, парившему над древним городом.       Запах подточенных жуками балок тут же прогнали яростные порывы ветра. Кроули пришлось нахлобучить свою двууголку на лоб, чтобы жадный ветер не прибрал ее к рукам.       — Ну вот, перед тобой весь Париж, как на блюдечке! — Кроули протянул таким голосом, будто бывал тут не единожды.       Густо набитый льнувшими друг к другу домиками, остров Сите будто плыл по вздувшейся от долгих осенних паводков Сене. Только девять мостов-трапов не давали этому «ковчегу» сняться с якоря, а дальше… В носовой части «корабля» возвышался комплекс Дворца правосудия — пристанища «самого гуманного суда в мире».       Азирафаэль вдоволь вкусил этого правосудия: тогда присяжные, призванные на бумаге противостоять всемогуществу судейского триумвирата, дружно утвердили его смертный приговор.       Как бы в насмешку рядом торчал шпиль часовни Сен-Шапель, умудряясь уживаться с холодной твердыней Консьержери.       — Отсюда можно увидеть, где мы живем?       — Конечно. Смотри, — Кроули неопределенно помахал рукой в сторону юго-запада. — Вон, две башни без шпилей. Это церковь Сен-Сюльпис. На той же улице мои апартаменты. А там, на юге, — Кроули указал на еще зеленеющие поля окрестных садов, — Люксембургский дворец. За ним уже полная глухомань. Та громада с куполом, под копирку твой Собор святого Павла — Пантеон. Задумывали как церковь, но после того, как схоронили там Марата, придется заново освящать. Ха. Я даже вижу свой рынок…       Кроули стоял так близко, что Азирафаэль чувствовал его запах. Вопреки расхожему в среде ангелов мнению, демоны не пахли серой, дымом или магмой.       Азирафаэль несколько раз втянул воздух носом. Старался как можно незаметнее. Не вышло.       Лайм, цедра, бергамот, апельсин…       — Это кельнская вода, — невозмутимо поделился Кроули, заметив неосторожный интерес.       — Хороший запах.       — Ты пахнешь приятнее. Даже без всяких парфюмерных отдушек.       Азирафаэль поперхнулся от столь неожиданного заявления, неловко оступившись. Он бы не сорвался, нет. Парапет надежно защищал от случайного падения. Но Кроули все равно положил ладонь на загривок, сжав жёсткий воротник его пальто.       — И чем же я?..       — Птицей, — тут же сказал Кроули, разглядывая башни без шпилей вдали. — Нагретой буковой корой. Первым галантусом и весенней оттепелью. Скошенной зеленью, сладкими запеченными яблоками и лакрицей. Ты пахнешь Раем, ангел.       Азирафаэль глядел на Кроули во все глаза и тянул с ответом.       А Кроули, будто уловив неловкость момента, хрипло рассмеялся.       — Все шутки шутишь, — Азирафаэль дёрнулся в попытке освободиться, но Кроули держал цепко, как кошка-мать своего несмышлёного детёныша.       — Конечно, — согласился он, — на самом деле по́том и кофе. По́том так особенно.       — Подъем по лестнице был долгий!       — А тебе он так тяжело дался… — с напускным сожалением сказал Кроули.       Хлёсткий ветер завыл в прорехах арок осквернённого Нотр-Дама. Кроули ступил каблуком на кости давно почившей птицы, тут же размолов их в пыль.       Азирафаэль нахмурился и отвернулся.       Ветер не перекричал рёв фанфар.       Азирафаэль высунулся, насколько позволяла хватка Кроули, чтобы поглазеть на развернувшееся внизу зрелище. Люди, казавшиеся отсюда маленькими муравьями, стали массово выходить из собора, размахивая трехцветными знаменами. Следом за ними на улицу вытащили трон с осипшей певицей, за которым верно семенил кордебалет. Когда народа собралось достаточно, процессия толстой гусеницей поползла в сторону моста Святой Девы.       Азирафаэль долго бы провожал ее взглядом, но отвратительный металлический скрип отвлек его. Его воротник давно отпустили.       — Кроули, какого?.. Прекрати немедленно!       — А что? Всего-навсего хотел увековечить памятный момент, — и Кроули продолжил карябать ржавым гвоздем, подобранным невесть где, на одной из замшелых горгулий с хищной орлиной мордой. Каменная стражница собора не отвлеклась от своей службы, чтобы заехать дерзкому вандалу по носу. А зря.       — «А плюс К»? Серьезно? Это все, на что ты способен?!       — Поди! Сейчас еще сердечко будет!       — Еще одно движение, и я уйду! — предупредил Азирафаэль.       — Но шедевр еще не закончен!       И почему-то Азирафаэль был уверен: Кроули нацарапал бы и сердечко — кривое, косое — но нацарапал бы. А затем, несомненно, отстоял бы право этой надписи на жизнь.       Но горгулья внезапно ожила, тряхнула угрюмой мордой, отчего сухие комья мха посыпались с ее клюва, и злобно уставилась на Кроули.       Кроули аж гвоздь выронил.       — Демон Кроули. Хватит скрести мою задницу. Сию минуту спускайся. Собрание перенесено. Сбор сейчас, — прокаркав это, горгулья брезгливо поморщилась и снова окаменела.       Азирафаэль пораженно моргнул.       — Это ваши так сообщения передают?       — Как видишь, — Кроули, разом растеряв весь задор, кивнул. — Доберешься обратно без происшествий?       — Д-да. Конечно да.       Кроули легко вспрыгнул на парапет. Театрально взмахнув руками, он прошел пару шагов, как циркач по канату. А затем резко опустился на корточки перед самым краем.       — Только не говори, что собираешься спускаться таким способом? — Азирафаэль обеспокоено встал за спиной Кроули, готовый в любой момент схватить его за шиворот и утянуть назад.       Но Кроули фыркнул, не удостаивая этот вопрос ответом:       — К вечеру буду, — сказал он и медленно начал покрываться каменной корочкой: от кончиков носков до трепыхающейся на ветру завитушке в хвосте. Последним застыл его взгляд, обращенный в сторону площади при городской ратуше, где совсем недавно они вместе лицезрели казнь.       Его некогда рыжая голова потемнела и теперь тяжело опиралась на руки, придавая лицу выражение печального философа. И только дразнящий язык, который Кроули высунул в последний момент, портил все впечатление.       Еще немного постояв у задиристой фигуры, Азирафаэль было направился к выходу, но как бы невзначай еще раз взглянул на недоделанную Кроули работу.       Предательская рука потянулась за оброненным гвоздем, чтобы заключить два инициала в утративший былой смысл лист плюща.       Азирафаэль с минуту рассматривал корявые буквы, пытаясь понять свои чувства. А затем, прикоснувшись к холодному камню, стер надпись без следа.       Ведра звенели от капавшей сверху воды, черная плесень расползлась по потолку еще на десяток сантиметров с прошлого раза, а у Вельзевул появилось на три мерзких струпа больше. Зато в высоких ботфортах и рейтузах, с хлыстом и туго завязанным галстуком по последней моде — будто только с лошади слезла (или собирается залезть?) — она выглядела впечатляюще грозно. Но как бы ни был хорош наряд, он не скрывал её уродливую рожу.       «Заткнись, сам не лучше выглядишь в истинном обличье».       — … по замыслу врага все сущее должно пребывать в гармонии, наше же дело не дать этой гармонии…       Кроули в полудрёме прослушал официальную часть. Его коллеги, сидевшие по соседству на полуразломанных стульях с продранной обивкой, пребывали в таком же состоянии. Кто-то равнодушно чиркал на листочке бессмысленные каракули, кто-то зевал в ладонь, кто-то спал, уткнувшись головой в спинку впереди стоящего стула. Каждый раз находилось и двое придурков (известные своими шашнями), гогочущих на задних рядах, пока Вельзевул звоном своего колокольчика гневно не оглушала их.       Никому не были интересны эти планерки. Тем не менее они стабильно проводились.       В конце всем каждый раз вручался буклет с устаревшими инструкциями «как поработить мир за семь дней», из которого большинство сидящих в зале делало самокрутки.       — Последние замечание, сволочи, дальше только гауптвахта на Девятом круге! — рявкнула Вельзевул той самой исключительной парочке.       Дисциплина ненадолго восстанавливалась, но легче от этого не стало.       — Кроули, иди сюда, — сказала Вельзевул. — Тебе нынче полагается грамота.       — Еще одна?! А жалование? Где мое золото?       — У меня в заднице. Достать хочешь?       — Надеюсь, выйдет естественным путем… — пробубнил Кроули себе под нос, проходя к кафедре, за которой стояла Вельзевул.       — Если бы не твои заслуги перед Адом с этой революцией — размазала бы твои кишки по этой стенке. И заставила бы оттирать.       — Но…       — Да-да-да, придумать новую ересь было неплохим ходом. Продолжай окучивать свою свечку, тигра или кто он там у тебя. И… чем так воняет? Ты что, надушился?! Снова, что ли, начал соблазнять плотскими утехами?!       — Вношу разнообразие в свои искушения.       — Ладно, вали. Предоставишь дополнительный отчет, но о золоте все равно не грезь.       Кроули забрал бесполезную хвалебную бумажонку, которая и одного су не стоила, и смурным вернулся на место.       Надушился ради Азирафаэля, называется. Что ж. Внимание он привлек. Только не совсем такое, которое хотел бы и не в тех объемах.       Вельзевул снова загудела про мировой пожар революции, анархию и грядущий Армагеддон. Осталось всего каких-то два столетия до финальной битвы: ждать совсем недолго.       — Эй, пожрать есть что? — сосед по несчастью, чье имя Кроули так и не удосужился запомнить, тыкнул его в колено длинным черным ногтем.       — Орехи, — Кроули пошарил в кармане карманьолы. На самом дне еще осталось штук с десять миндальных орехов, которые он взял на рынке для Азирафаэля. Заигрывающе предложить, а затем и положить их в рот своему ангелу духу не хватило, хоть голодному демону скормит.       — Блядь, нет. Чешусь от них и пухну, как помидор.       — А, ну больше ничего нет.       — Ты же этот… ну кого в Париж командировали? Ангельский десант уже прислали?       — Новые ангелы? — удивленно спросил Кроули.       — Ну да. Они же там… — демон глубокомысленно посмотрел наверх, — планируют что-то провернуть с грядущим человеческим антихристом [6]. Не слышал, что ли?       — Впервые и только от тебя.       Демон пожал плечами и поскреб полуразложившуюся черепаху на своей голове, вплетенную в спутанную волосяную гульку.       — Откуда?..       — Да так, одна птичка певчая напела. Да не ссы ты, у тебя, как смотрю, все там схвачено. Это у меня в Российской империи полный швах.       — А что там? — вежливо поинтересовался Кроули.       — После того, как зарубили мой проект с новым самозванцем [7], не знаю, куда и податься. Ну не срослось у нас с Пугачевым, что ж теперь, опустить руки?!       — Не опускай. Перемелется — мука будет.       — Куда мне до этих твоих… Как их там кличут?       — Якобинцами. В честь монастыря — они там часто посиделки проводят.       — Слышал, они там не сидят сложа руки. То и дело что-нибудь новенькое выдумают. Это ж сколько есть способов мочить роялистов: головы рубить, косить картечью, топить баржами!       Кроули поморщился:       — Я к этому касательства не имею. Мокруха — не мой профиль. Финансовые махинации — еще куда ни шло, остальное давно наскучило.       — Понимаю, — сказал демон и уныло уставился на свои ногти.       Вельзевул почти закончила с речью.       Кроули поерзал по неудобной обивке. Жесткая пружина упиралась в левую ягодицу, обещая оставить синяк.       Что этот дурак мог понимать.       «Наскучило» — лживое слово.       «Претит, бесит, блевать хочется» — куда ближе. С самого падения Кроули считал, что очутился в Аду по ошибке. Возможно, списки перепутали, или его имя случайно попало не в ту строчку: в Раю ненавидели заниматься бумажной волокитой так же, как и в Аду. Если чем-то Кроули и провинился перед Небесами, то лишь парочкой неудобных вопросов Богине. Богиня была усталой, и у нее болела голова. Но она болела всегда: с самого сотворения мира. Это же не повод отмахиваться от своих любопытствующих созданий из века в век?!       Ярых приспешников Люцифера было всего десять. Тогда почему, почему демонов насчитывается десять миллионов?!       Кроули по-новому посмотрел на своего соседа. Пёс с ним. Может быть, он что-то и понимал.       В конце концов, все они когда-то гуляли по облакам — белым, как и они сами, а сейчас варились в одном грязном котле.