Ca Ira

      Азирафаэль по-ребячьи ломал ледовую корку на противоположной кромке лужи. Ступал носком туфли играючи, чтобы трещины рождались от касания, и тут же отходил. Аристократы так забавлялись с кроликами, не давая им издохнуть под каблуком, но сломав пару косточек. Калеченое животное уползало хрипеть в угол.       Вода оставалась заточенной в ледяной клетке.       — Доиграешься — промочишь ноги, — предупредил Кроули.       — Сдаешься?       — Я думаю.       — Не разочаровывай меня, дорогой.       — Маньеризм? — предположил Кроули.       — Верно.       — Ричардсон, Руссо, Гёте.       — Сентиментализм, — сказал Азирафаэль и снова наступил на лед. — Слишком просто. Возьмем еще парочку тем? Музыку? Архитектуру? Мм, религию?       — Так хочешь выиграть?       — Выигрывать приятно. Но с тобой мне нравится процесс. У тебя очаровательно подрагивает морщинка, когда ты размышляешь.       Кроули выдохнул облачко пара. У него весь лоб в морщинах. Какая из?       — Во всех темах ты меня обскачешь.       — Я в седле-то едва держусь. А ты про обскачешь, — Азирафаэль покачал головой.       Пошли в ход словесные каламбуры.       Я у Мамы дурачок. Безобиден, как ослик, нежен, как младенчик.       Несмотря на то, что Кроули никогда лично не видел, как Азирафаэль пользуется оружием, ходил слух, что рыцарь-улыбка забил противника трухлявой палкой. Доспехи сидели на Азирафаэле второй кожей. Они были… естественны. Как шкура на льве. И с Михаилом Азирафаэль тогда был на короткой ноге, предоставляя отчеты ему, а не Гавриилу. Он выигрывал битвы Артуру, как харкал.       — Милетский, Анаксимен, Птоломей.       — Геоцентризм?       — А я уже хотел выиграть! — улыбнулся Азирафаль и деланно всплеснул руками.       Порошило.       Азирафаэль ненадолго замолчал, щурясь на холодное солнце и собирая снег в светлые кудри.       Фример [1] принес холода и гусиную кожу по утрам. Лед заковывал Сену в кандалы, но жалел беднягу и возвращал ключи. Оттепели чередовались с заморозками. Снег сменялся дождем. Было грязно, противно и промозгло. Ветер дул с реки, заставляя прятать красные руки в карманы пальто.       — Мне нужна помощь, дорогой, — сказал Азирафаэль.       Кроули округлил бровь.       — Мне нужна работа. И документы. Уроки французского тоже не помешают.       — Почему ты просишь меня, а не своих?       — Кроули, буду честен. Я тысячу раз пожалею, если вызову Гавриила сам. Каждую мою просьбу он исполняет, будто делает великое одолжение. И едва ли я хочу проводить время с кем-то, кроме тебя.       Азирафаэль умел подобрать нужные слова.       Если бы Кроули не знал Азирафаэля пять тысяч лет, он сказал бы, что его улыбка обольщала. Манила. Обещала. Розовые губы на морозе покраснели, будто зацелованные. Но это же Азирафаэль. Он улыбался каждой подзаборной собаке, если та приветливо виляла хвостом.       — Пользуешься моей безотказностью, ангел?       — Ты всегда можешь сказать мне «нет».       — Ты же знаешь, что не скажу.       — Откуда мне это знать? — Азирафаэль снова принялся трещать ледяной коркой. — Так поможешь?       — Попробую, но ничего не обещаю.       Лёд под ногами Азирафаэля не выдержал и крякнул, но Кроули зря рванул вперед. Туфли, которые должны были захлюпать холодной жижей, остались сухими. Будто насмехаясь над лужей, Азирафаэль пересек ее, ступая по воде, как когда-то Христос.       — Сегодня скользко, Кроули, — сказал Азирафаэль и взял его под руку. — Я замерз. Пошли домой.       Пошли домой.       Он мог сделать подошву устойчивой. Он мог сотворить трость из воздуха. Он мог сделать что угодно, даже чтобы лед таял от его шагов и прорастал одуванчиками. Но выбрал взять под руку демона.       Тонкая манипуляция? Расчет? Или наконец увидел, что его верный пес смотрит на него голодно и кинул кость на затравку?       Или…       — Ох, — Азирафаэль едва не шмякнулся на задницу, и только предоставленная для опоры рука вовремя предотвратила это.       Действительно скользко.       «Не надейс-с-с-ся».       — Спасибо, дорогой. Всегда ты рядом, когда нужно.       — К твоим услугам, ангел.

***

      — Годен! — и штамп с всевидящим оком смачно впечатался в графу с заглавием «Прохождение воинской службы». — Следующий!       Кроули с минуту выжидал, а потом методично брался за перо и выводил в протоколе медицинского освидетельствования «Легкая хромота на правую ногу. Подозрения на бельмо на левом глазу. Жалоб на здоровье не имеется».       «Зачем оба глаза, если при стрельбе левый все равно закрывать?»       Снова печать расплывалась по бумаге, Кроули откладывал документ в сторону, после чего вносил запись в лист призывников.       Порою он закрывал глаза и представлял, как укомплектованные им части отважно сражаются на заливных лугах верховьев Рейна. Как проклятые интервенты дрожат под шквальным огнем их ружей и обращаются в бегство, преследуемые победной «Марсельезой».       Вот ординарец батальона водружает на взятую высоту знамя с шитой золотыми нитками фразой «Французский народ восстал против тиранов». Патриоты плачут от счастья, супостат молит о пощаде…       Да-да-да, все было точно так. Если не лезть дальше отчетов для Комитета общественного спасения. Несуществующий батальон новобранцев уверенно вел республику к победе над князьками трепещущей Европы. А на деле была лишь внушительная прореха во фронте, и только благодаря неведомой демонической силе разведка до сих пор не пронюхала о ней.       Ружья, порох, реквизированные у фермеров провиант и фураж исправно отправлялись на фронт, где успешно растворялись в горниле вечного дефицита всего и вся. Естественно, кое-что «терялось» по дороге, чтобы потом чудесным образом очутиться на прилавках Хлебного рынка. Ну, и на его обеденном столе, разумеется.       Нет, тот, кто обвинил бы Кроули в порыве филантропии, напросился бы на смачный плевок. Кроули щадил мужское население десятой секции по более прозаичной причине: ему хотелось насолить Багряне [2]. Эта дамочка заглатывала молодое мясо, не пережевывая. Так пусть же подавится его «мертвыми душами»!       Для себя эти порывы он объяснял именно так. Он же демон. Он злой. И никого не любит.       «Что тебе выбрать-то…»       Кроули бегло просматривал стопку гражданских карточек [3]. Ох уж эти негласные правила, по которым нельзя наколдовать ни деньги, ни документы…       Выбор в этой декаде был не велик. Все карточки, что хранились в сейфе, не подходили по возрасту владельцев. Оболочке Азирафаэля было явно немного за сорок, в то время как всем, кто угодил в сейф, было либо до сорока — границы призывного возраста, либо существенно больше.       «Может, снова наведаться в Наблюдательный комитет? Забрать из архива новую партию на проверку, там что-нибудь найдется…», — думал Кроули, пощипывая переносицу, — «Или зарегистрировать его законно?»       «Долго», — он быстро отказался от этой идеи. — «К тому же с его французским и при военном положении… Сошлют как англичанина на каторжные работы, а там опять его вытаскивай…»       Он помассировал пальцами виски.       В этот самый момент дверь богадельни распахнулась, и в образовавшемся проеме показалась златокудрая башка. Напудренные кудеря покачивались и извивались в знаки вопроса. Их были десятки.       «Явился — не запылился».       Маленькие глаза зорко сузились, а губешки-бантики, над которым маслились подвитые усишки, зашевелились:       — Не хочу отрывать вас от государственных дел, но вас ожидают на заседании секции, гражданин Серпэн.       — Да-да-да, я почти закончил, — сказал Кроули, запирая документы в металлическом сейфе.       Пожалуй, пуще своего начальства Кроули ненавидел только этого придурка.       По роду занятий публицист мелкой газетенки, Жан Батист Кёронт сидел занозой в заднице практически у всего комитета секции. Не способный ни на что большее, кроме фельетона или безвкусной карикатурной мазни, он с лихвой компенсировал недостаток таланта воспаленным красноречием. Любое заседание становилось сущим Адом, стоило этому «ура-патриоту» появиться там. Каждый день он сотрясал воздух пламенными речами, что, дескать, еще не все аристократы перерезаны, да не все амбары выметены. Доходило до того, что председателю комитета приходилось силой сгонять его с кафедры, хотя Кроули предпочел бы просто отвесить ему смачный поджопник. Точно быстрее дошло бы.       — Для Республики сделано недостаточно, если не сделано все! — победоносно восклицал гонимый.       Естественно, это не могло понравиться другим членам комитета, поголовно состоявшим из мелких торговцев и ремесленников. Все уже порядком устали от революции и хотели хотя бы декаду пожить спокойно.       Едва скрывая раздражение, Кроули проделал весь путь от богадельни до рынка бок о бок с этим премерзким типом.       Тот трещал, как сорока, не затыкаясь. Но даже эта птица голосила приятнее:       — А в соседней секции вчера арестовали скупщика Андрэ! Подумать только! Укрывать целый центнер угля от республики! Когда же у нас возьмутся за этих каналий?!       — В секции Серпэна все под контролем, — отрезал Кроули.       — Ну это мы еще посмотрим, гражданин Серпэн!       Кроули овладели недобрые предчувствия. Они не исчезли даже тогда, когда он по очереди обнялся с каждым из членов наблюдательного комитета. Всех он знал поименно и гостил у каждого хотя бы раз. Но все сегодня хмуро переглядывались и вели себя тише, чем обычно.       Вскоре Кроули узнал в чем дело.       Председатель секции вцепился в его плечи, будто утопающий в круг:       — Антуан, голубчик, помоги! Поступил донос на Сюбисса.       — На Сюбисса? Он-то в чем прокололся?       — Говорят, он последний скупщик: ночью сгрузил себе несколько тюков пеньки.       — Кто сказал? Кто донес?       — Аноним.       «С евреем тоже был аноним…»       С трудом, но Кроули удалось рассадить смятенных членов комитета по местам. После чего он бегло пробежался глазами по тексту доноса, который дал ему председатель.       — Так-так. Числа седьмого фримера …под покровом ночи …вероломно?! Какое слово-то! Ве-ро-лом-но!       — Антуан, ты дальше читай! — чуть ни плача, сказал председатель.       — «Преступно укрывает у себя данный излишек, не предоставляя на обозрение сведенья о нем, как того требует закон». Какая нудятина.       — Антуан!       — Гражданин Серпэн, Вы назвали волю Конвента нудятиной?! — встрепенулся Кёронт, параллельно что-то чиркнув в своем блокноте.       — Гражданин Кёронт, может, вы займете уже свое место? Поверьте, за свое рвение вы все равно больше сорока су не получите.       — Я здесь не ради мзды, а ради общественного блага! И, как по мне, тут попахивает трибуналом! — заявил Кёронт, но все же занял свое место.       «Дерьмом тут воняет. И от тебя», — подумал Кроули, но сказал другое.       — Укоротить Сюбисса на голову трибунал всегда успеет. То, что наша славная Конституция еще не введена в действие, не значит, что можно так просто рубить головы направо и налево. Революционный порядок остается порядком. Вызываю на допрос гражданина Сюбисса!       Как и ожидалось, Сюбисс явился скоро. Коммерсант, на чьих веревках сушилась добрая половина белья в Париже, забитой собакой оглядел все собрание.       — Сюбисс, старина, ты еще не в Консьержери, возьми себя в руки, — однако председатель комитета только усугубил робость Сюбисса.       — Клянусь, я невиновен! Я ходил на все праздники, был на Марсовом поле в годовщину Республики… Я…Я…       — Сомнительные заслуги в свете последнего злодеяния! — фыркнул Кёронт.       — Еще одно слово, и вы у меня вылетите быстрее пушечного ядра! — ах, как хотелось Кроули претворить это в жизнь! Притихший Кёронт снова нырнул в свой блокнот. — А теперь, если никто не возражает, я начну допрос. Что там у вас?       Своим вопросом Кроули смог пробудить Сюбисса от забытья. Трясущимися руками он передал Кроули несколько помятых бумаг.       «Долговая расписка, ага. А это что? Закладная на товар? И еще опись заложенного, смотрим: «итого семь тюков пеньки». А в доносе сколько написано? Тоже семь. Дело раскрыто! Ай да Кроули, ай да сукин сын!»       — Десятая секция Парижа в моем лице признала гражданина Сюбисса… невиновным! Так что, Сюбисс, шуруй-ка ты к Монтеню за бутылочкой красного. Да смотри, бери только сухое!       Члены комитета, еще недавно такие затравленные, разом приободрились.       — Что ж ты сразу не сказал, что те тюки заложил? — напоследок спросил Кроули.       — Прошу, не пойми меня неправильно… — И Сюбисс прижал бумаги к сердцу. — Боялся, не поверишь ты мне. Времена-то какие пошли. Уже взаймы взять страшно! И какого рожна мне выпускать в продажу товар, который не сегодня, так завтра отдам в уплату долга? А в декрете об этом ни слова. Разве это не глупо?       — Глупо, — признал Кроули, — вот я и не буду никакого отчета по сему отписывать. Нынче ведь как? Только дай любому делу ход, а там этим законникам до фонаря, что ты там на деле сотворил. Они уткнутся в свои законы и ничего, окромя них, не увидят. Знаю я, как эти законы пишутся. Ночью на коленке, а с утреца — сразу в печать. Но это так, между нами.       Что было дальше? Удушающие объятья, приглашения в гости. Похвальбы «куда мы без тебя» — плевать, что это лесть. В родном Аду не слишком баловали подобными вещами, так что грех ему гнушаться такими благами на Земле. А бутылку он распьёт не один, а на пару с Азирафаэлем. Может, пьяненьким его на фанты подбить? Заказать невинную шалость. На трезвую голову он ввек не решится. Но нет, вдвоем в фанты играют одни извращенцы…       Но даже посреди гула одобрения Кроули чудился иной едва слышимый шум. Скрежет маленьких коготков по дереву? Тонкий писк? Хруст разгрызаемой поживы?       Вдруг Кроули охватила призрачная боязнь. Боязнь, с которой сталкивался каждый. Когда в задушевной беседе выпил больше, чем следовало. Когда ломаешь голову, закрыл ли печную дверцу перед уходом.       Боязнь предательства.       — Постойте, да отпустите же! Кто видел Кёронта?       Коммерсанты только развели руками: «Да вышел куда-то».       — Когда?! Мы даже перекличку не провели!       — Поди опять в свою газетенку унесся строчить на нас кляузы. Бог с ним, без этой пиявки даже дышится легче.       — Когда, я спрашиваю! — Кроули вцепился в председателя, выдавив из несчастного только: «минуты с две назад».       «Он не мог уйти далеко».       Ничего не объясняя, Кроули метнулся к служебному выходу. Окрестная площадь, как и всегда, кишела людьми. Толпы мытарей слонялись промеж обозов, безуспешно пытаясь обменять свои бесполезные поделки на еще более бесполезные ассигнаты. На этом бы все и закончилось, но Кёронт имел одну маленькую слабость: плюмажи из перьев. Пестрый всполох фазаньих перьев и выдал своего владельца. Поминутно оглядываясь, Кёронт уже покидал площадь, направляясь в сторону Тюильри.       «Знаю, куда ты скачешь. Думаешь, донесешь на меня в Комитет общественной безопасности — и все? Я тебе этот блокнотик в задницу засуну».       Кроули почти настиг Кёронта, замешкавшегося на переходе через улицу: на том месте простиралась «вечная» лужа, которой чуть-чуть не хватало до статуса озера.       Грянула оттепель, лед таял, и несчастные пешеходы вновь разучивали па в попытках не замочить обувь.       — Куда прёшь, шельма! — проревел кучер, едва не задавив лошадьми Кёронта.       Тот отскочил, куда придется — в самую лужу.       Возгласы изумления послышались со всех сторон. Кроули глянул поверх очков: «что за чертовщина?» Вместо того, чтоб полоскать ноги по щиколотку в холодной жиже, Кёронт невозмутимо прошелся по водной глади «аки посуху».       Тут уже сомневаться не приходилось.       — Стой, сука! Перья вырву! — но Кёронт даже не думал его послушаться.       Наоборот, заметив преследователя, он дал деру.       Кроули матюкнулся сквозь зубы. И понесся следом.       Он, как кошка, перепрыгивал вдавленные в мостовую тысячами колес колеи. Опрокидывал корзины и клети, принимая в спину ругань торговок. Несколько раз его могла задавить лошадь, но во что бы то ни стало он не спускал взгляда с пестрого пучка фазаньих перьев.       У Кроули было одно неоспоримое преимущество: за пятнадцать лет жизни он исходил кружево парижских улиц вдоль и поперек. Еще два поворота — и ангелочек будет его.       Так и случилось.       Запыхавшийся, с налитым кровью лицом Кёронт метался у кирпичной стены. Они оказались в тупиковом переулке, зажатой между мыловарней и заброшенной мануфактурой.       — Попался! — просипел Кроули. — Это мой рынок. Чего ты хотел?!       Вместо ответа в него запустили бочкой, которой можно было и голову размозжить.       Кроули отпрыгнул и быстро пригнулся. Сила и гибкость человеческой оболочки уберегла его от удара.       Возникшая в руках шпага непривычно обожгла холодным эфесом.       — А чего с кулаками-то сразу?! Я ж по-норма…       Вторая бочка просвистела у уха и ударилась о стену дома, лопнув, как пузырь. По брусчатке растеклась желтая маслянистая жидкость.       — В дефицит чужое добро переводишь?!       — Изыди, демон! — крикнул Кёронт.       — Демон? Какой демон? Не знаю никаких демонов.       У стены осталось еще две бочки. Две безнадежно были испорчены. Кроули мысленно извинился перед хозяином мыловарни. Этот выблядок щедро попортил его бизнес.       — Гражданин Серпэн (1), не ломайте комедию. Вы бы хоть фамилию другую выбрали.       — Нормальная фамилия, — фыркнул Кроули, — получше сороки (2) будет. Белобока.       — Ты мне зубы не заговаривай, — лицо Кёронта помрачнело, — а проваливай подобру-поздорову. Если дорожишь этим телом.       И что делать? Переулок был узкий, как бутылочное горлышко. В тупике, где стоял напряженный Кёронт, и вовсе можно раздвинуть руки в стороны и коснуться кирпичных кладок соседних домов.       Ни крылья выпустить, чтобы призвать настоящую силу, ни развернуться толком. Не устраивать же репетицию Армагеддона на такой убогой площадке?       — Кёронт, я готов умыть руки, — примирительно сказал Кроули. — Просто отдай мне блокнот и не трогай мой рынок. Смотри, как я здо…       Новый свист и новый грохот.       Ладно. Этот ангел не был Азирафаэлем. Перед ним стоял истый ребенок своей Матери. Бескомпромиссный, не желающий слушать и тупой. Как дубок.       Язык людей им непонятен, увы, только кулаков. Такие в томлении ждут Армагеддон и натачивают оружие, представляя поверженного в грязи противника.       Кроули неуклюже встал в ан-гард. Шпага — не его вещь. Она была чужеродной, и ее хотелось отбросить, как дохлую крысу. Но придется защищать свой рынок. Своих людей. Себя в конце концов.       Отчасти он мог понять Кёронта. Он был правильным ангелом. По регламенту при раскрытии оппозиции ее следовало немедленно устранить. Это он, как старик с амнезией, забывал про это правило. Азирафаэль лежал в той же палате.       Только Кёронт был изобретательнее. Он скучающе достал пистолет.       — Нечестно! — прицокнул языком Кроули, и следом раздался выстрел.       — С-с-сука! Ай-ай-ай! Как жжется! — Кроули выронил шпагу и притронулся к горящей правой щеке. Кажется, запаять дуло было плохой идеей. Он-то хотел, чтоб пистолет, взорвавшись в руке Кёронта, превратил его в инвалида. Вместо этого — сноп горящего пороха прямо в рожу.       Сквозь рассеивающееся облако дыма он видел силуэт Кёронта. А в следующий момент в правый бок что-то ткнулось.       Боль тут же разлилась, охватывая правое подреберье.       Кроули инстинктивно отшатнулся и поскользнулся на пролитом масле.       Затылок встретился с брусчаткой, родив новый кровавый очаг.       Кроули хотел перевернуться на бок, вскочить, ринуться в атаку, но понял — бесполезно. Человеческие оболочки такие хрупкие. Самое лучшее остаться лежать на спине и попытаться убаюкать боль, как кричащего младенца. Рука прижалась к ране на боку. Силы потекли с кончиков пальцев, окутывая ее хлипкой защитой.       Мокро. Липко. Страшно.       Кёронт хорошо его продырявил.       Лоскут неба выглядывал сквозь тиски крыш.       Кляксы птиц в высоте.       Рваные облака с безмятежным течением.       Кроули часто заморгал, стараясь, чтобы картинка не плыла, как в бракованном микроскопе, а облака с птицами не двоились.       Демоническое вмешательство приносило плоды. Боль засыпала под его колыбельную. Мир яснел, возвращался в четкую форму.       Когда опасное, на грани обморока, состояние пошло на спад, Кроули решился осмотреться по сторонам и тут же встретился с Кёронтом. Тот лежал в луже масла, откинув челюсть. Из его проломленной брусчаткой черепушки текла густая, вязкая кровь, окрашивая масло в нежно-розовый цвет. Рядом лежала опрокинутая пузатая бочка.       Этот придурок тоже поскользнулся?!       Кроули засмеялся. Сначала тихо, а потом громче, распробовав вкус победы. Правда пирровой, ни дать, ни взять.       Он же сейчас сдохнет, как собака под забором.       И Мама не придет. Не пожалеет. На коленку не подует.       Кончай, Кроули. Тебе никто не нужен.       Но у этой сволочи еще надо забрать всратый блокнот. Хотя бы из любопытства, что он там настрочил. Кряхтя и марая чулки в масле, он подполз к бездуховной оболочке и выудил из кармана её жилета искомое. Как бы Кроули ни хотел прямо на месте ознакомиться с вероломными планами Кёронта, кровоточащий бок перетягивал на себя внимание. Потому блокнот отправился в карман плаща до лучших времен. Непригодившаяся в бою шпага сейчас пришлась кстати. Опираясь на ее эфес, Кроули со стоном поднялся на ноги.       «Надеюсь, наверху тебе достанется дерьмовая оболочка».       — Гражданин, вам плохо? — детский голос заставил Кроули тотчас обернуться. Перед ним стояла девочка лет девяти в заплатанном дряхлом платьице и с лотком, наполненным всякой чепухой. Ее блестящие на холоде глаза говорили «хочу есть». Пустые блюдца.       — Ничего, просто в боку покалывает, — Кроули поспешно скрыл тело Кёронта за полами плаща. — Ты ступай. Маленькой девочке тут нечего делать.       — Был такой грохот, а потом вдруг «хлоп!» — отчиталась девочка, невозмутимо глядя на Кроули. — Я и подумала, вдруг беда какая.       «Проклятье! Два дебила! Подняли столько шума в таком многолюдном месте».       — Да я… спьяну тарантеллу танцевал. На бочке. Она возьми да и лопни! — Кроули натужно засмеялся. На самом деле было не до смеха. Пара забулдыг фланировали поблизости. Из-за угла показались обеспокоенные женские лица — кажется, поднятые на уши работницы мыловарни — но быстро вернулись внутрь. Харкнув с досады «фу, а думали, поножовщина!» забулдыги побрели дальше по переулку. Как легко внушить доверие окружающим, просто полюбовно заговорив с ребенком!       Кроули попробовал проковылять пару шагов, оперевшись рукой на шпагу, но боль тут же сковала его: «Ай! Чтоб я…».       — Нет-нет, вам срочно нужно в лазарет! А что с вашим лицом? — девочка решительно подставила плечо под локоть Кроули.       — А, это? Ерунда. Ведьма мимо пролетала да в щеку поцеловала.       Между тем Кроули чувствовал, как плащ, кюлоты и частично чулки пропитываются его кровью.       «Хорошо, что ряжусь всегда в темное. Напугал бы зазря малявку».       — А я думала, взрослые не верят в сказки…       — Этот — верит.       Девочка не стала спорить, только неумолимо повлекла его в сторону улицы Сухого Дерева. Ему оставалось только осклабиться и покориться.       «Веди меня, мой маленький ангел-хранитель. Другой ангел очень расстроится, если я опоздаю к ужину».       Несмотря на ноющую боль, Кроули почувствовал себя лучше, как он удалился от места поединка. Плевать, что девочка была неважной опорой при ходьбе. Зато ее детский лепет заглушал физические страдания. Она рассказывала о девушке, бежавшей от отца в ослиной шкуре, и о происках Жеводанского зверя. Увы, Кроули не поддерживал разговора, так что девочка затянула чистым голоском:       — Под славным гвардии штандартом       В объятом пламенем тылу       Презрев различия кокарды,       Камраду руку протяну. (3) Эту песню пел мой отец, когда уходил на фронт, — и девочка с гордым видом протянула грубо вырезанную из дерева фигурку гвардейца. — Вылитый мой папа!       Слепое лицо куколки, украшенное одними усами, мало что говорило об облике ее отца. В висящем на шее девочки лотке шеренгой стояли еще с десяток таких фигурок. В пару каждой полагалась кособокая лошадь и наточенная веточка.       — Давно твоего папы нет дома? — спросил Кроули.       — Давно. Как король прошлой весной послал воевать с годонами, только одни письма шлет. После того, как мамы не стало, их мне дедушка читает.       «А ты умеешь поднять настроение!»       — Хотите фигурку, дяденька? — оживилась девочка. — Дедушка мастерит. Он хороший. Он раньше сам продавал, но, как отнялись ноги, я сама подвязалась. Хорошие фигурки. У вас есть дети?       — Есть, — легко соврал Кроули. — Сколько стоит одна?       — Два ливра.       Они вышли на улицу. Оживленный поток людей беспрепятственно тек, не замечая двух фигур: бледную и тонкую, как хлыст, и маленькую и голодную, как хилый цыпленок.       Кроули достал из кармана бесполезные ассигнаты. Не отсчитывая, передал в руки девочки.       — Я плохо считаю, но это много, — покраснела она. — Очень много.       — Это всего лишь бумага, — сказал Кроули и пригладил растрепанные косички, торчавшие из-под чепца. — А игрушки хорошие. Я буду в них играть.       — Вы?       — Я тоже ребенок. Большой только.       — Вы чудной. Взрослых таких не бывает! — Девочка насупила нос в мелкую веснушку. — Вы первый. Почему?       — Когда-то я задал этот же вопрос — «почему». Мама сказала: вырастешь — поймешь.       — Поняли?       — Нет.       Девочка, расплывшись в ласковой улыбке, сняла с шеи лоток и передала ему:       — Идемте, чудо-дяденька. Я доведу вас до лазарета.       Кроули покачал головой.       — Мне в другую сторону.       — Но…       Кроули не дал себя уговорить, немедленно поймав экипаж. Уже забираясь на ступеньку, он утешил огромные глаза, обеспокоено взирающие на него:       — Не волнуйся. У меня дома волшебная микстура. Да и смотри! Сколько теперь у меня твоего папы. Он меня защитит. И донесет, куда угодно.       Огромные глаза не поверили, но девочка кивнула.       Кроули гаркнул кучеру адрес. И, откинувшись на потертое холодное сиденье, наконец застонал.       Кровь была черной, как смерть.       Кроули лежал на кровати Азирафаэля и разглядывал кончики пальцев. На темных изогнутых ногтях почти и не видно. Накрасил криво еще один слой лака, подумаешь, с кем не бывает. Выдавала кожа, уже стянутая кровавой липкостью. Тут уже не спутаешь.       Змеи на голове тревожно шипели, тыкались гладкими мордами в щеки: «сделай что-нибудь, идиот».       А у него не хватало сил даже поддерживать маскировку. Она распалась, как нерадиво сшитое платье.       Подаренные цветы завяли — их особенно жаль. Он так старался поддерживать в них жизнь, но теперь все силы уходили на то, чтобы не разораться от боли.       Это еще что! А вдруг мадам Бланк заявится? Она как раз в это время пьет чай, почитывая свежие романы. На крики она встрепенется и откроет дверь своим ключом. Фру-Фру вбежит первая, зальется визгливым лаем, тряся мокрыми от слюны брылами. А мадам Бланк увидит. Ужаснется. Спасибо, если ее удар не хватит, и она молча вызовет наряд, чтобы нечто вынесли из ее квартиры.       Интересно, его нашинкованное тело выставят в анатомический музей полоумного Фрагонара или сразу зароют в мерзлую землю? Век Просвещения обязывал отдать необычный образец науке…       Ангел тоже ужаснется. Всплеснет белыми руками, может быть, посетует на то, что ужина сегодня не будет. Тронет его бездыханный бок и с тяжелым вздохом окажет услугу: похоронит тихо и без свидетелей.       Но он об этом не узнает — он будет далеко. Ему еще предстоит оправдываться перед Вельзевул и подавать прошение на новую оболочку.       Кроули погладил себя по руке. Красивой руке. Даже золотые чешуйки и ногти, будто бы под кутикулу забитые черной грязью, ее не портили. Жилистая, идеально выточенная. Микеланджело любил такие.       Умели же раньше делать.       — КРОУЛИ! — Входная дверь с грохотом распахнулось. — Ты тут? Ты слышал?! Струна лопнула. Кого-то развоплотили.       Кроули почему-то стало стыдно оттого, что он лежит в кровати, отданной Азирафаэлю. Еще и капает своими нечистотами: кровь, масло, грязь — белые простыни впитали их и потемнели.       — Кроули? — снова позвал Азирафаэль. — МАТЬ МОЯ БОГИНЯ.       И Кроули позволил себе скользнуть в блаженное забытье — прочь от всех этих потенциальных упреков, слышать которые он никогда и не хотел.       Вода была восхитительно горячей, будто ее только-только сняли с печи. Влажный воздух пригвождал своей тяжестью, усыплял.       Нос уловил слабый запах оливкового масла, но его дополнял и другой — тот, непостижимо райский.       К голове бережно прикасались пальцы. Змеи льнули к ним, обвивали костяшки тугими кольцами, прятали клыки.       — Я им нравлюсь, — сказал Азирафаэль, когда Кроули открыл глаза. — Пятеро были мертвы, но я это поправил. Смотри, какие славные!       Теплый свет, будто Азирафаэль поймал солнце в ладони, грел ноющее темечко. Свет тоже усыплял. В жаркий полдень Кроули любил подремать в тени буков.       — Ты…       — Извини, я немного тут все разгреб. Ванну попробовал создать. Извини. Криво. И вода… не остыла еще, нет? — Азирафаэль окунул локоть в воду, не закатывая рукава рубашки. — Вроде горячая еще. Извини. Ты был такой бледный, холодный…       Азирафаэль болтал без умолку и постоянно извинялся непонятно за что. Кроули уставился на свой хвост, который не видел, пожалуй, несколько сотен лет. Упругое черное золото свешивалось за бортик ванны. С его тонкого кончика капала вода. На полу наплакалась круглая лужа.       — … хорошо? — спросил Азирафаэль, перемещая ладони с темечка на затылок. Змеи, как верные питомцы, последовали за ними. — У тебя было ранение в печень. И ты сильно ударился головой. И еще этот ожог на щеке. Кроули?       — Ты должен меня бояться, — сказал Кроули.       А его змеи должны шипеть и терзать нежные пальцы, а не льнуть к ним молочными щенками.       Но никто не делал то, что нужно. Ни Азирафаэль, ни змеи.       Ангел, который еще недавно опасался зажечь свечку не огнивом, загонял в него силы, будто черпал их ведрами из колодца и вливал в потрескавшуюся голодную землю.       И приживалось.       Выжженная земля проклюнулась свежими побегами, и те рванули в рост.       У ангела Начал не могло быть таких собственных резервов.       — Я должен был проститься с оболочкой! — взвился Кроули.       — Извини, дорогой. Мне очень жаль, что я расстроил твои планы. Ведь извинишь?       — Ангел…       — Да?       — Серпэн должен был умереть.       — Ну не умер же, что уж теперь… Всё, закончил. Ну-ка, поверни голову.       Кроули нехотя исполнил указание.       Мягкие губы мимолетно мазнули обожжённую кожу и тут же исчезли.       — Теперь точно все, — сказал Азирафаэль, сияя устало и довольно. — Как новенький.       Островок нежной кожи на щеке взамен старой — повреждённой — ласкался о подушечки пальцев.       Кроули хотел, чтобы Азирафаэль повторил это движение, слегка промазав. Он же такой неуклюжий. Пусть притворится. А там он уж подхватит, сделает вид, что случайно уронит на себя — в воду.       Хвост тут же возьмет заветную жертву в кольцо. Но не будет душить, нет, только удерживать. На Азирафаэля у него были другие планы.       Но ангел так благопристоен…       — Мне отвернуться? — спросил он.       Кроули покачал головой, возвращая себе контроль и человеческую оболочку.       Хвост уменьшился и раздвоился, как у Мелюзины [4]. Оброс человеческими мышцами и рыжей порослью. Кроули, опираясь на бортики, встал.       Он уже давно изгнал стыд и предпочел видеть тело как проверенный рабочий инструмент. Но перед Азирафаэлем все казалось неправильным: то ли он болезненно тощий, то ли ноги кривые, то ли волосы по-ведьмински спутанные, то ли вообще косой и вылепленный из непригодного материала. Одним словом, хотелось опуститься обратно в ванну, поджать ноги и нагнать пены на неудобные места (все).       А теперь еще этот ярко-розовый шрам в правом подреберье…       Азирафаэль не опустил глаз. Наоборот, рассматривал с любопытством, будто перед ним не тело, а новый фолиант. Наверное, приценивался: брать или оставить на полке — до лучших времен. И перевешивал явно второй вариант.       Кроули выжал с длинных волос прозрачные капли. Нахально упер руки в бока:       — Ну?       — Врун, — отмахнулся Азирафаэль и подал ему материализованный белый баньян. — Вполне достойная картина. Могла и посоперничать с той панорамой. Чудесная… le dos (4)? Заварить тебе чаю?       — Азирафаэль… — Кроули нырнул в теплую парчу и тут же туго завязал пояс. — Спасибо.       И ангел беззаботно кивнул.