Огни Самайна

      Серхио ласково гладит коня по холке, треплет чёрную густую гриву, в которой путаются осенние жёлтые листья, пропускает между пальцами жёсткий волос и едкий угольный дым. Беллудо встряхивает головой, фырчит тепло, чуть ворчливо, ластится под руку, легко бодая его в плечо круглым лбом. Серхио улыбается — вспоминает строптивый характер слишком умной призрачной лошади, когда он только приручал её, — и целует холодными губами во влажный подставленный нос.       Серхио любит животных, но лошади — его отдельная персональная любовь, и он обожает искренне каждую на своём ранчо, обожает возиться с ними, разговаривать, заботиться, наблюдать, объезжать. Серхио любит работать на конюшне, вероятно, также сильно, как и играть в футбол, но беллудо… Беллудо требовала к себе особого отношения и возвращала ему это сторицей. — Хорошая девочка, хорошая, — Серхио воркует с мифической инфернальной тварью, пожирающей людей и призывающей своим голосом, кажется, ад на покрытую тьмой землю, в чьей огромной пасти помещается два ряда острых зубов, а в глазах горит кровавое пламя, и инфернальная тварь довольно выдыхает, подставляясь под его ладони, требуя почесать крепкую шею. Рамос тихо смеётся, покорно проходясь татуированными пальцами по жгутам мышц под лоснящейся шерстью, проходится по чёрным в тёмно-серое яблоко тощим бокам. — Стройная моя девочка, сколько ни корми, а ты всё такая же тощая.       Он не меняет елейного любящего тона, ни сколько не сомневаясь в том, что Беллудо, в отличии от лошадей на конюшне, понимает не только интонации, но и сами слова, и кобылка, подтверждая его мысли, фыркает будто по-человечески насмешливо, переступает передними ногами, выбивая копытами из асфальта пронзительные визгливые звуки. — Тише, тише, Белли, скоро поедем, — Рамос обнимает её за шею коротко, успокаивающе поглаживая по буйной гриве.       Дьявольская стая беснуется за его спиной, оглушительный лай грязным раскатистым эхом катится по узким старым улицам, разбивается призрачными человеческими криками о стены накрепко запертых домов. Сегодня никто не рискнёт показаться наружу, боясь справедливо за свои жизни, но им не нужно их добровольное согласие, их приглашение — нечисть беснуется в ночи, предчувствуя скорую вольность. Серхио не нужно видеть, чтобы знать, кого с радостным лаем приветствуют адские гончие, — не удивительно, но они всегда больше любили его дорогую супругу больше, чем его.       Серхио оборачивается, с удовольствием наблюдая забавную картину, как бешеные псы скачут вокруг улыбающейся им Пилар, виляя хвостами счастливо, как домашние ласковые щенки, слизывают длинными шершавыми языками стекающую с её пальцев тёплую кровь, вьются игриво у ног, выпрашивая ласку. Пилар треплет кого-то из них между ушей, цокает укоряюще, но любяще, когда, кажется, Эмери, встаёт на задние лапы и пытается дотянуться языком до её лица. — Нет, плохой мальчик, не пачкай маме платье! — Пилар смеётся, обнимая пса, чешет мощную крепкую шею и чуть отталкивает от себя, чтобы высвободиться из цепкой хватки. — Идите есть, дорогие, — гончие понятливо лают, тычутся благодарно страшными мордами в её ладони и уносятся с воем и криками в осквернённый храм, пожирать тела, оставшиеся после её трапезы.       Беллудо нетерпеливо ржёт, бьёт копытами об асфальт, встряхивая головой. Серхио что-то ласково ворчит, похлопывая её по шее, пытаясь успокоить, но лошадь, почувствовав терпкий запах крови, вырывается из-под прикосновений, ярится, желая присоединиться к адскому пиршеству своей своры, но не в силах уйти без приказа своего всадника. — Отпусти её, Серхио, мы пойдём домой, — Пилар улыбается ему, но к твари не подходит, держится на расстоянии — не боится, естественно, что может сделать первородному демону нежить, пусть даже и сильная, но она уважает любовь Серхио ко всем своим животным, а вместе с тем признаёт и связь между ними. Она ждёт терпеливо, сцепив руки в замок перед собой, пока Рамос, шепча что-то тайное на ухо Белле, отпускает её на всю ночь бесноваться, как только захочется. Беллудо встряхивается, сбрасывая морок, становясь той инфернальной адской жутью, что наводила страх много веков на всю Андалузию, и уносится в ночной густой мрак в авангарде своей адской своры.       Серхио смотрит недолго им вслед и отпускает, уделяя всё внимание своей странно тихой супруге, обнимает её аккуратно за тонкую талию, притягивая ближе и глубоко целует, чувствуя уже привычный кисловатый вкус крови и греха на мягких губах. Пилар жмётся к нему, обнимая горячими руками за шею, улыбается в поцелуй, покорно размыкая губы и позволяя ему углубить поцелуй. Серхио мягко давит ладонью на её поясницу, притискивая к себе, зарывается пальцами в вороные густые волосы, распаляясь от её притворной покорности и мягкости, прекрасно чувствуя всю её дикую силу и страсть внутри. — Позволь мне показать тебе кое-что, — её голос в его голове звучит почти привычно, почти необходимо, и Серхио рычит низко, утробно, упиваясь поцелуем и этой магией, связывающей их. — Конечно, любовь моя, — он знает, что ему достаточно только подумать, поэтому не утруждает себя тем, чтобы отстраниться от неё, только разрывает поцелуй, упираясь лбом в её лоб, и прикрывает глаза, позволяя ей делать всё, что заблагорассудится.       Пилар обнимает ладонями его лицо, мягко поглаживает подушечками пальцев, успокаивая мысли, подготавливая его, а потом давит не сильно, но настойчиво, острыми ногтями на виски, проникая полностью в его мысли. Ощущается это неприятно, но Серхио за долгие века вместе уже привык ко всяким проявлениям демонической магии, и только расслабляется, покоряясь её воле и чувствуя, как её сознание сливается с его. Они — одно целое, у них одни на двоих мысли, одни на двоих чувства, и Серхио не может отделить, не может понять сейчас, в чьей горячей любви и трепетном обожании они вместе захлёбываются, тонут, пропуская через себя слишком сильное тепло для тех, кто давно мёртв или не жил вовсе. — Что это? — Серхио с трудом вылавливает в хаотичном потоке единственную собственную оформленную мысль, теряясь среди всех образов и ощущений, наполнявших разум и мёртвое сердце.       Пилар отстраняется от него, широко улыбаясь, отнимает пальцы, оставляя только привычную тонкую нить связи, чтобы чувствовать его всегда и везде. Серхио переводит дыхание, будто вынырнул с глубины на поверхность, смотрит на неё большими тёплыми глазами, полными почти слепого обожания и любопытства. Она целует его коротко, крепко, не выдерживая всего этого, ласково прикусывает пухлую губу, слизывая терпкую сладковатую кровь со своим неповторимым привкусом. — Это то, как я тебя люблю, — Пилар касается губами его щеки, оставляя алый влажный след, ловит его широкую мальчишескую улыбку, гордую, довольную, счастливую, и тихо посмеивается. — Как жаль, что ты перестал носить сутану, любовь моя. Ты так потрясающе в ней смотрелся. — Ради тебя могу снова начать ходить в ней дома, — Серхио усмехается наискось, вспоминая, что когда-то, больше четырёх столетий назад, свято веровал в Господа и отмаливал чужие души перед их уходом в иной мир, а теперь признаётся каждый раз в самой чистой и искренней любви убившему миллионы, миллиарды людей демону, признаётся в любви, дьявол побери, как его убеждали в католических семинариях, невесте Люцифера, его Лилит, его дорогой супруги. — Только не на поле, сутану мне точно не простят. — Нет, лучше делай так, как хочешь ты, меня всё устраивает, — Пилар перехватывает его руку с улыбкой, чувствуя все его суетливые странные мысли, накрывает тыльную сторону ладони своей ладонью и вдруг прижимает к своему плоскому животу, обтянутому тонкой тканью алого шифонового платья. — Ты будешь отцом, любовь моя. — Что? — Серхио теряется, глядя откровенно недоумевающе на неё, выискивая взглядом в её знакомом до мельчайших деталей лице признаки фальши, ищет насмешку в ярких зелёных глазах, но находит только сияющее счастье и нетерпеливое ожидание его ответной реакции. — Но как? То есть, я очень рад, я безумно рад, н-но… — Дорогой, я один из сильнейших демонов в этом мире, я устроила эпидемию чумы, которая уничтожила половину Европы, и покупала души королей и королев всех стран, ты же не думаешь, что… — в её улыбке появляется что-то ехидное, и она, кажется, хочет продолжить что-то про сомнения Серхио в её способностях, но он подхватывает Пилар на руки, кружит, обнимая крепко за бёдра, и смеётся счастливо, вжимаясь щекой в грудь и что-то шепча благодарно. — Спасибо. Спасибо, любовь моя, — Серхио ставит её осторожно на землю, тут же вновь окружая теплом своих рук, целует отрывисто, коротко всё, до чего только может дотянуться, касается губами скул, век сощуренных глаз, растянутых в смешливой радостной улыбке губ, подбородка, кончика носа. — Люблю тебя. Ты великолепна. — Ты знаешь, как говорят человеческие женщины, часики тикают, время не бесконечно. Спустя пару тысячелетий можно и ребёнка родить, — Пилар откровенно смеётся, издевается ласково, закинув руки ему на шею и глядя глаза в глаза. — С тобой.