Огни Самайна

      Лука опасается Классико в этом году — не потому, что не в форме, не потому, что половина Реала сидит на травмах, а вторая — на карточках, не потому, что команды в таблице нос к носу в турнирной таблице. Ему плевать, он уверен в себе и своей команде, он выходит на поле, готовый умереть там под улюлюканье и свист сине-гранатовой пёстрой толпы, добровольно лечь под сияюще-белый королевский саван, чтобы оставить его не опороченным очередным позорным поражением с разгромным счётом от принципиального соперника, и он знает абсолютно точно — их команда готова превратить Камп Ноу в окопы и братскую могилу, но не позволить кулес насладиться победой.       Атмосфера в клубах, в чемпионате накалена до предела, и все знают, что в январе произойдёт взрыв, до которого таймер бомбы их самоуничтожения отсчитывает жалкие недели. В подтрибунке каталонской крепости зарево грядущей баталии слепит глаза, но он видит даже так — ему не нужно для этого идеальное зрение — волчьи взгляды, тщательно скрываемые за вовремя опущенными ресницами и фальшивыми натянутыми улыбками. Сине-гранатовая свора, готовая рвать и метать, едва сдерживающаяся от того, чтобы не вцепиться в глотку самой себе.       Это чем-то напоминает ему далёкое детство, балканский футбол — борьбу за выживание и переломанные кости, и это совсем не то, о чём хочется вспоминать. Лука напружинивается, внутри него кипит страстное желание двигаться куда угодно, лишь бы бежать, сражаться, играть. Опасное состояние. Несущее ошибки и травмы состояние. Но Лука переступает несколько раз с ноги на ногу, вскидывается, поправляет волосы, и видит как рядом сгорает в собственном нетерпеливом рвении Серхио, прожигающий тёмным взглядом светлое пятно стадиона впереди. Сегодня они все готовы плюнуть на предосторожности.       И Лука опасается Классико, потому что не только они охвачены этим огнём. Он переходит на сторону Барселоны открыто, смело, вскинув гордо голову и не смущаясь их откровенно враждебных взглядов, тянет руку — чуть влажную от нервоза и лихорадочной взбудораженности — и ловит прямой ответный взгляд, стискивая пальцами широкую ладонь.       В светлых глазах Ивана ртутная зелень травит ядом, обнажает уже несдерживаемых адских гончих, рвущихся с цепей душеного спокойствия и равновесия, и в расширившихся антрацитовых зрачках в фосфорном диком пламени заживо сгорают, щерятся клыкастыми пастями все его внутренние запреты и устои. Лука опасается Классико, но обнимает Ивана, притягивая его к себе с силой, стискивая руками напряжённое крепкое тело, и шепчет на ухо на родном хорватском, взывая к нему, отбросив все метки гербовых цветов на груди, как капитан к своему вицэ: — Не делай глупостей, — Иван сжимает его в ответ едва не до хруста костей, чуть отталкивает от себя, не позволяя задержаться дольше, чем на несколько секунд, прежде чем волчьи взгляды не начнут прожигать их спины слишком откровенно, и возвращается в свой строй, будто проигнорировав его слова.       Иван зол, Иван раздражён, Иван на взводе — опасно, бесконтрольно, безрассудно. Лука готов собственными руками удавить всех тренеров и директоров, которые довели его до такого состояния бюрократическим адом и четырьмя месяцами мучительной неопределённости, показательным пренебрежением, откровенными гонениями и насмешками. Королевский клуб жесток к своим преданным детям, Лука знает, видел и помнил прекрасно, но никогда прежде такой откровенно враждебной не была каталонская мятежная фурия ко всем ним. Лука смотрит мельком на тех, кто стоит рядом с Ракитичем, обводит коротко стиснувшего кулаки Видаля, цепляет пристальным взглядом желваки на щеках скрывшегося в тени Бускетса, ещё не отошедшего от травмы, но уже рвущегося в бой Артура и хмурого Френки; и понимает со всей отчётливостью.       Сегодня что-то произойдёт.

***

      На десятой минуте Лука знает — сегодня кто-то пострадает.       На двадцатой, когда залетает мяч в их ворота, отправленный лёгкой ногой Де Йонга, и как тот обходит показательно стоящих в стороне Серхио и Ивана, ища объятий только довольно щурящегося Лео и скалившегося Луиса, он знает — сегодня кто-то пострадает.       И через десять минут, вколачивая с наслаждением гол в ворота Марка-Андре, Лука, встречая агрессивную возбуждённую радость своей команды, даже не оборачиваясь, чувствует — время приближается.       Он падает на тридцать пятой минуте, сваленный точным подкатом Роберто, и наблюдает беспомощно, как уводит мяч, обходя Каземиро и Тони, Бускетс, примеряясь к их штрафной. Когда через двенадцать секунд Френки записывает на свой счёт голевую передачу, получая всю любовь стадиона, Лука видит, в отличие от остальных, злые волчьи взгляды со скамьи и напряжённые одинокие силуэты тех, кто не празднует этот гол в сине-гранатовой куче у чужих ворот. Де Йонг сияет горделивой улыбкой, слишком быстро отстраняясь от и без того нарочито лёгких прикосновений команды, и Лука понимает, кажется, причину, по которой они уже готовы вцепиться в глотку самим себе, уничтожая всех, кто подвернётся под руку. Лионель стискивает его в объятьях слишком долго, выказывая необдуманно всё своё отношение к нему перед лицом всей команды, и Лука почти слышит тяжёлое звериное дыхание с дальнего левого фланга каталонского нападения и видит клубы дыма в резком свете прожекторов, вырывающиеся из оскаленной пасти. Он вовсе не хочет быть свидетелем пролитой ало-золотой крови в первых рядах.       Второго тайма не будет. Осознание этого бьёт обухом по голове, оглушает на секунду, но Лука понимает отчётливо, что это абсолютная истина, что никогда ещё его предчувствие настолько близко к действительности. Он знает, видит, чувствует это в тот момент, когда Иван падает, получая по ногам в абсолютно бессмысленном фоле Менди, и не может подняться сам, когда они все обступают судью, и Серхио с Жераром наперебой требуют у судьи жёлтую для Ферлана, а Рамос уже, кажется, что-то втолковывает исключительно Месси. Он знает, видит, чувствует это в тот момент, когда Иван сжимает челюсти, упираясь лбом в землю, и хрипит надсадно, держась рукой за лодыжку, а Лео даже не обращает на него внимания, продолжая препираться с судьёй и Серхио. Он знает, видит, чувствует это в тот момент, когда Иван всё же поднимается и продолжает игру, а уже через несколько минут слышит свист с их трибун, потеряв мяч из-за бросившегося наперерез Френки, уже протащившего мяч в штрафную и ударившего нелепо-сильно куда-то значительно мимо ворот.       Судья свистит пронзительно в бесполезный свисток, фиксируя очередное нарушение на игроке блаугранас, но его игнорируют абсолютно, косясь опасливо на вцепившегося сведёнными судорогой пальцами в газон Ивана, с трудом сдерживающего в себе одичавшую бесконтрольную магию, архаичное злое божество, требующее крови и костровых пожарищ. И Лука не знает, не представляет, на что способен разъярённый древний дух кицунэ, победивший приютившую его слабую человеческую душу.       Он чувствует жар на своей коже, обжигающее лицо эфемерное пламя — всего лишь искусный мираж, совершенная магия, но даже этого хватает, чтобы отшатнуться невольно, инстинктивно пытаясь спастись от опасности. Иван опускается на колени, припадая на пострадавшую правую ногу, и за его спиной химерные гигантские хвосты щёлкают в воздухе опасно близко от игроков, пока только призрачные, но уже способные опалить, и Луке не нужно ждать, чтобы представить весь масштаб катастрофы, если Иван обратится сейчас.       Он рвётся подойти к нему, уже только краем глаза замечая, как удерживает грубо за плечи Бускетс приближающихся опасно близко Луиса и Френки, не позволяя им вырваться, как сцепляется с кем-то из игроков в выпачканной землёй белоснежной форме Пике, как кричит, ругаясь, с бровки поднявшийся разминаться Видаль. Лука видит только злые волчьи взгляды сине-гранатовой спровоцированной своры, готовой вгрызться в глотки самим себе, и девять пламенеющих хвостов, бьющих дико по земле и сеющих разгорающиеся искры повсюду. — Смотри на меня! — Лука кричит, не задумываясь о том, чем может грозить ему подобная безрассудность, бросается прямо к нему, игнорируя жар и злобные ржавые искры в безумных глазах, падает перед ним на одно колено, стремясь закрыть от него остальной мир собой, но тот цепляет упрямо за его спиной сцепившихся яростно Лионеля и Серхио, уже размахивающих когтистыми руками, за что-то втолковывающего Де Йонгу Бускетса с сиянием ртутного серебра в глазах, за ругающихся на французском Гризманна и Менди. — На меня!       Лука дёргает жёстко Ивана за подбородок, заставляя фокусировать всё его внимание, всю его ярость только на нём, и уже не думает, что тот может сжечь других, что кто-то может навредить ему. Из горла Ракитича вырывается хриплый звериный рык, острые клыки вспарывают тонкие губы, а химерные лисьи хвосты за его спиной вьются к тёмному небу вполне реальным рубиновым пламенем. Он смотрит на него и не узнаёт, Иван смотрит на него и не осознаёт, в его глазах нет ничего человеческого, он не может сдерживаться, не может перебороть то, что так долго загонял внутрь себя насильно.       Кто-то хочет подойти к ним — Луис, кажется, — но Лука оборачивается к нему резко, вскинув осунувшееся лицо, и рычит на него, не боясь собственной всплеснувшейся внутри магии: — Не подходи к нему! — маховые перья на его руках багрово-рыжие, металлически-медные, полыхают заревом утренних бомбардировок, отблесками сожранных безжалостным пламенем городов, и он расправляет свои крылья уверенно, становясь иллюзорно больше, нависая защитной тенью над Иваном, закрывая его привычным пламенем. — Лука… — он скребёт землю под собой, пытаясь подняться, но эта магия сильнее его, эти чувства сильнее его, Лука знает, что он не сможет справиться с этим один, насколько бы силён не был, потому что никто бы не смог. Ни он, ни Лука, ни хвалёный своей выдержкой Лео Месси, ни один грёбаный (не)человек в мире. Лука обнимает его руками-крыльями, не жалея тлеющую на них форму нисколько, притискивает его к себе, надеясь если не помочь, то хотя бы спасти. Всех тех, кто вокруг них, от Ивана, и Ивана — от них самих… — Отпусти, — Иван хрипит надсадно, и Лука подчиняется — не желает злить разъярённого кицунэ сильнее. Ракитич поднимается с земли с трудом, пошатываясь, подволакивает осторожно правую ногу, и выпрямляет спину, вскидывая голову. Девять хвостов обнимают его тонкую фигуру эфемерным меховым пламенем, и белые огни вспыхивают рядом с ним неизвестным созвездием.       Иван смотрит на них по очереди, дыша тяжело — на Лео и Чехо, разнятых командами, на Серхио с живой неподатливой ртутью в чёрных глазах, на застывшего изваянием Антуана, удерживаемого крепкой хваткой Карима на его запястье, и плетётся к подтрибунке сам, отмахнувшись от предложенной помощи медиков. Лука прячет крылья, подавив взбунтовавшуюся в груди магию, раззадоренную, разозлённую кипящей пламенной страстью вокруг, и смотрит на хаос сцепившихся в безумной ярости одичавших стай. — Давно пора было его продать, — досадливый шипящий шёпот за спиной.       Лука думает, что всё кончено — для сегодняшнего матча, для них всех, для Классико, для Ивана. Лука думает, что сейчас судья раздаст всем карточки и свистнет для продолжения игры, когда Бускетс сваливает Де Йонга на землю точным ударом в челюсть, не посмотрев на вскинувшуюся ему в спину красную карточку в руках арбитра.