Set me free

— Хорошо! Вдохновение! Поехали! Ты можешь это сделать! Просто… возьми кисть… и твори! — ТэТэ, давай, просто… нарисуй уже что-нибудь, ради всего святого.       С накопившимися проектами количество картин, которые он должен был сделать, превысило количество тех, которые он фактически закончил, поэтому можно было с уверенностью сказать, что Тэхён был в завале. Он провёл слишком много времени, развлекаясь со своими новыми друзьями, чтобы заметить, что давно не брал кисть в руки. Поэтому теперь, когда квартира была полностью в его распоряжении, в то время, как Чимин был на своём, без сомнения, супер романтическом свидании с любовью всей его жизни и будущим мужем, Ким был полон решимости воспользоваться этим.       Он накрыл большую часть гостиной пластиковым брезентом и поставил мольберт прямо посередине. Из крошечного динамика тихо играла музыка, свет приглушён, свечи были расставлены по всей комнате. Ким пытался создать какую-то магически романтическую атмосферу, разжечь в себе вдохновение, которое заставил бы его написать нечто достойное названия «любовь в деталях».       Пока что ничего не получалось.       Ладно, иногда просто нужно с чего-то начать, верно?       Наконец, он взял тонкую деревянную кисть, поднёс расписанную в радужные цвета палитру поближе к холсту и просто продолжал смотреть на него, нервно подрыгивая ногой, покусывая нижнюю губу зубами.       И он продолжал пристально вглядываться.       Минуты шли…       Бам!       Его мозговой штурм был остановлен громким стуком двери, когда она открылась и закрылась с такой интенсивностью, что Тэхён испугался, что стены вокруг неё рухнут.       Быстро, но осторожно, Ким отложил палитру и кисть и поспешил на звук, доносившийся от входной двери. — Чимин? — спросил он удивлённо, шокированный, увидев своего лучшего друга в таком состоянии.       Его светлые волосы растрепались и запутались, подхваченные ветром, трясущиеся руки, лицо покраснело от ярости, на щеках виднелись высохшие слезы, губы сжались в тонкую линию. Ким подошёл как раз вовремя, чтобы увидеть, как Чимин яростно срывает второй ботинок, и, даже не взглянув и не поздоровавшись, помчался мимо Тэхёна в свою комнату. Которую также громко захлопнул, что вибрация глубоко отозвалась в ушах парня.       Теперь пришло его время поднимать шум. — Чимин! — крикнул он, беспокойство сжимало желудок. — Что, чёрт возьми, произошло?       Следуя той же траектории, Тэхён протопал к комнате танцора и принялся колотить по ней, время от времени выкрикивая его имя. — Чимин, что, он, чёрт возьми, натворил?!       Но, несмотря на все громкие крики и яростные удары, он получил ноль ответов. Как только его голосовые связки устали, парень замолчал и услышал тихое сопение, доносящееся за дверью. — Ублюдок, — проворчал себе под нос, отойдя от двери и двинувшись на поиски телефона. Ким не собирался просто сидеть и смотреть, как его родственная душа страдает, что бы там ни случилось. — Лучше бы он не был причиной этого, потому что, клянусь, я отрублю ему яйца.       Однако его снова прервали отчаянным стуком в дверь.       Решив, что это мог быть главный злодей, Тэхён оставил поиски телефона и, практически, побежал к двери, распахивая её.       Однако он не ожидал увидеть то, что его там ждало.       Весь гнев и ярость, все обещания разрубить органы покинули разум, когда он увидел Чонгука, стоящего там, запыхавшегося и выглядящего так, словно из него высосали душу.       Честно говоря, выглядел он ужасно.       Чон выглядел так, словно в него стреляли, а всё счастье в мире покинуло его, и солнце погасло. — Тэ, — прохрипел он, облегчение отразилось на его лице, когда тот получил доступ в их квартиру. — Чувак, что случилось? — спросил Ким, бросив ещё один взгляд на внешность собеседника. Он заметил сиреневую, потрёпанную ветром розу, которую держал в руке. — Я… я… Тэ, мне так жаль, — выдавил младший, отчаянно нуждаясь в том, чтобы Тэхён понял и услышал, его глаза наполнились слезами. — Что ты сделал? — спросил Ким, но вместо едкого выпада, который ожидался, его голос был наполнен только состраданием и участием. — Я… чёрт, я облажался, — вздохнул младший, уронив голову на руки, — действительно облажался.       Тэхён грустно наблюдал, как парень трёт лицо, а затем тянется к волосам, больно оттягивая. — Я не могу… ничего… не хочу беспокоить — наконец вздохнул он. — Я знаю, что он не хочет видеть меня в данный момент, может быть, вообще никогда, но я просто… — он сглотнул, глядя на розу, которую всё ещё держал. — Только, пожалуйста, передай ему это, ладно?       Тэхён взял одинокую розу из рук друга. Она была прекрасна. — Просто… убедись, что он её принял, пожалуйста, хён, — взмолился младший.       И хотя Тэхён понятия не имел, что это значит. Почему для него было так важно, чтобы Чимин получил розу, которая, несомненно, будет сразу же выброшена в мусорное ведро, он кивнул, и на этом Чонгук ушёл, чувствуя лишь лёгкое облегчение.       Как только дверь закрылась, Ким быстро подошёл к двери Чимина, прислушиваясь, но, ничего не услышав, подумал, что, возможно, тот устал и заснул. Решив, что теперь его долг — помочь этим двоим разобраться, парень прошёл на кухню, срезал конец розы и положил её в крошечную вазу, заверив, что она подойдёт ещё один день.       Как только всё было сделано, Тэхён осторожно поставил цветок рядом с дверью Чимина, чтобы тот случайно не уронил, если всё же решит выйти.       Потом он вернулся за мольберт, и на него вдруг снизошло вдохновение. Парень взял фиолетовую и белую краски, смешал их вместе, получив нежно лиловый цвет, и начал наносить мазки на холст.       На следующее утро Чимин проснулся с осипшим горлом, мучительной головной болью и предсказуемо дерьмовым настроением.       Пак старался не думать о событиях вчерашнего дня, но это было действительно неизбежно. И первое, что его мозг произвёл, когда он, наконец, пришёл в сознание, было лицо Чонгука, когда они смотрели друг на друга, галактика сияла вокруг них, благоговение, которое он видел в его глазах… что-то, что он уже неверно истолковал… что-то, что, как он надеялся, означало…       Пак старался не вспоминать о событиях вчерашнего дня, но как назло, первое, что пришло ему в голову было лицо Чонгука. То, как они смотрели друг на друга, тот космос, что окружал их, и восхищение в чужих глазах, которое неправильно истолковал, на что-то надеясь. — Малыш.       Малыш, малыш, малыш…       Чимин ненавидел, как отзывалось его сердце. Бесконечно презирал то, что мог слышать только мягкий голос, называющий его малышом, был в ярости от желания слышать это снова и снова… Пак испытывал отвращение к самому себе и не мог поверить, что всё, чего он хотел на самом деле, было желанием вернуться в прошлый день, прямо перед тем, как… Чимин не верил, что хотел затащить Чонгука в млечный путь и станцевать среди звёзд.       С гневным рыком, Чимин швырнул подушку в другой конец комнаты, которая мягким белым комком ударилась о дверь почти беззвучно, а затем упала на пол.       Внезапно всё это стало для него слишком. Он начал вспоминать мучительную боль, которую почувствовал в своём сердце, когда заметил, что Чонгук снимает; когда понял, что ничего из этого не было реальным. Танцор был всего лишь одним из проектов… как подставное свидание, фальшивая галактика и выдуманные эмоции… всё это было лишь иллюзией.       А Чимин полностью отдался наваждению.       Ему нужен воздух. Нужно проветрить голову. Пак не мог здесь больше сидеть. Не мог вынести чувства вины и осуждения, которые вот-вот обрушатся на него за то, что снова открылся, снова доверился кому-то, снова во что-то поверил.       Он вытащил из шкафа первую попавшуюся спортивную одежду, застегнул толстовку и направился к двери.       Чимин, на самом деле, не был атлетом, но это определённо был один из тех моментов, когда выматывающий бег был единственным, что могло бы помочь.       Тихонько, чтобы не потревожить соседа, который возможно был здесь или уже ушёл, он открыл дверь.       Его взгляд сразу же сфокусировался на том, что находилось перед комнатой, подальше от двери. Ослепительная и завораживающая лавандовая роза, которую он в спешке оставил в волшебной комнате. Она стояла там в крошечной прозрачной вазе, ожидая, когда её заберут, чтобы холить и лелеять.       Сладкая горечь. — Я не могу злиться на чёртову розу, — подумал Чимин и наклонился, чтобы поднять одинокий цветок. Он быстро вернулся к своей кровати и положил её рядом на прикроватный столик. Всё выглядело идеально… как будто и должно быть.       Как бы ему ни хотелось взять цветок и кинуть им в лицо Чонгуку, или просто сжечь, сломать, или раздавить — не мог. Это был не он.       Позволив себе посмотреть на розу ровно две десятых секунды, Чимин снова развернулся и вышел из комнаты, даже не взглянув на пластиковый брезент или разбросанную повсюду краску. Это уже было обычным явлением в их квартире. Не было никаких сомнений, что через несколько дней, когда Тэхён уже всё уберёт, то найдёт ещё одно загадочное пятно краски где-нибудь на их диване. — Это придаёт характер, — сказал Тэхён, когда это случилось в первый раз.       Чимин покрепче завязал шнурки, и, раз взглянув в зеркало, решил, что люди будут меньше обращать внимание, если его волосы будут спрятаны под капюшоном толстовки. И, наконец, когда парень решил, что, несмотря на тёмные круги под красными опухшими глазами, он всё ещё выглядел прилично, он открыл дверь.       Только для того, чтобы яростно попытаться захлопнуть её ещё раз. — О, чёрт! Господи, ну и силища у тебя, — выругались прямо за дверью. Той самой дверью, которая со всего размаху прошлась по конечностям младшего, когда он пытался помешать ей закрыться.       Вскрикнув, Чимин слегка отскочил от неожиданности. Он сразу же почувствовал себя виноватым за то, что причинил боль другому, но в то же время чертовски разъярённым. — Что за идиот засовывает свои грёбаные культяпки между дверью?!       Пак бросил попытки закрыть дверь, боясь, что на самом деле серьёзно навредит другому, но не стал её распахивать шире. Таким образом, он мог видеть Чонгука через узкую щель, находящуюся между ними.       Чонгук выглядел плохо. Конечно, он всегда выглядел безупречно красивым, но Чимин мог сказать, что определённо был не единственным, кто не спал этой ночью. Но был слишком зол и обижен, чтобы обращать на это внимание. — В моём вкусе, — выдохнул парень, ослабляя хватку на двери. Чимин всё ещё мог разглядеть вены на руках и предплечьях, которые выглядывали наружу.       Чёртов кретин, прекрати нести чушь! — Ты не мог бы уйти? — спросил он, через силу заставив свой голос стать прохладнее. Пак не хотел показывать большее. Было ошибкой довериться, и он не совершит этого снова… в третий раз. — Чимин, пожалуйста, просто выслушай меня, — взмолился Чонгук, отчаяние плескалось в глазах. — Пожалуйста, убери ногу от моей двери. — Чимин, пожалуйста.       Он просто ненавидел свою слабость. — У тебя есть пять минут, после которых я собираюсь захлопнуть эту дверь так сильно, как только смогу, и, если твоя нога будет мешать мне, я не почувствую угрызения совести из-за того, что она сломана. — Мне так чертовски жаль, Чимин, — взмолился младший. В нём сквозило отчаяние, когда умолял Чимина выслушать и поверить в его правду. — Я не собирался ничего снимать, никогда не делал ничего подобного. Я включил камеру, в первую очередь, потому, что хотел поймать твою реакцию… она прекрасна, Чимин, как и ты. Но… я просто… забыл, что она вообще работает, и просто… чёрт, Чимин, я просто облажался, и мне так жаль.       Ложь, ложь, ложь.       Ему на тебя наплевать. Он использовал тебя. Ему нельзя доверять. Он такой же, как и… — Если хочешь, я всё сотру. Мне на это наплевать. Я сделаю всё, что ты скажешь, Чимин-а. Хочешь, чтобы я разбил свою камеру? Или сбей машиной? Я сделаю всё, что угодно. Только, пожалуйста, поверь мне, когда говорю, что снимал тебя не нарочно, я, действительно… не могу объяснить, как чертовски дерьмово себя чувствую, потому что нарушил твоё доверие. — Переехать тебя на машине прямо сейчас — звучит здорово, — пробормотал Чимин, не в силах больше смотреть на собеседника.       Он, действительно, всем сердцем хотел верить в то, что сказанное было правдой.       Но на самом деле внутренние сомнения никуда не уходят, они всегда возвращаются в подходящий момент.       Чимин не ожидал, что Чонгук, буквально, выхватит из кармана ключи от машины и швырнёт их в него. — Я пошутил, ты — полный идиот. — Ох.       Чонгук положил ключи обратно, но продолжал стоять на месте. Изо всех сил желая, чтобы произошло какое-нибудь чудо, которое снова всё исправит. — Чимин, мне не нужно, чтобы ты меня простил… Я хочу, но не рассчитываю на это… Может быть, в один прекрасный день, ты найдёшь меня достойным. Просто хочу, чтобы ты поверил мне. Хочу, чтобы ты знал, что я не использовал тебя и не нарочно всё сделал. Это была случайность, и я бы никогда так с тобой не поступил… И если ты сможешь найти для меня место, просто дай мне второй шанс… Я буду доказывать тебе каждый день, если понадобится. — Мне нужно время, Чонгук.… просто, пожалуйста, уходи.       Время. Достаточно легко, не так ли? — Да, конечно, всё, что ты захочешь, — пообещал он.       Уже прошла неделя. Неделя!       С каждым днём страх усиливался, а надежда, что всё будет хорошо, угасала.       На протяжении всей недели, целых семь дней, Чонгук жил с пожирающим чувством вины. Беспокойство клокотало в животе, все его мысли были заполнены только одним лицом, только одним именем. Он чувствовал себя призраком, который вот-вот перейдёт в преисподнюю, словно сидел на бомбе с часовым механизмом, а звук становился всё громче и громче. Чон больше не мог нормально функционировать.       К концу недели учителя сильнее забеспокоились, даже вызвали его на разговор. — Кое-кто из профессоров беспокоится, Чонгук… дома всё в порядке? — вот о чём они его спрашивали. — Да, всё в порядке.       Всё было не в порядке. Он почти не ел, не спал, избегал фотоаппарата, как чумы, и лишь вполсилы брал его в руки во время танцевальных занятий Хосока, которые пока состояли только из него и его брата. — Он сказал, что заболел, — пробормотал Хосок, но все знали, что он не болен.       Новости об их ссоре довольно скоро добрались до всех друзей. Источником, несомненно, был Тэхён. Но, по крайней мере, они не знали, что произошло. Чонгук не был удивлён и уж точно не собирался говорить об этом. Он чувствовал на себе встревоженные взгляды, слышал шепотки своих друзей, но ему было всё равно.       К воскресенью Чонгук почувствовал, что теряет самообладание. В его голове царил хаос, он действительно чувствовал себя больным, страдающим лихорадкой, умирающим от какой-то неизлечимой болезни. И это бесило, конечно, Чон не был бессердечным, но и никогда так сильно не переживал из-за ссоры с другом, как сейчас. Он не мог понять, почему ему так больно сознавать, что поступил неправильно. Чонгук ненавидел мучиться из-за таких вещей, человеческие отношения обычно давались ему довольно легко. Но это… Чон не мог перестать думать и беспокоиться об этом, думать о нём. Ест ли он, спит ли? Посещает ли школу, ходит ли на работу? Что, если он, действительно, болен? — Дружище, — вырвал его из оцепенения брат, осторожно приближаясь к дивану, на котором Чонгук лежал, свернувшись калачиком. Только тогда он заметил, что фильм, который включил ранее, уже достиг середины. — Поговори со мной, — сказал Сокджин, садясь рядом с Чонгуком и кладя руку ему на плечо. Парень видел, что брат пытается быть небрежным, но ему это отчаянно не удавалось. Он видел всё насквозь, чувствовал, что старший искренне переживает. — Что-то ещё случилось? — спросил Сокджин, сверля Чонгука взглядом, словно пытаясь прочесть его мысли. — А? Что ты имеешь в виду? — растерянно спросил Чонгук. — Так, значит ты… — теперь пришла его очередь смущаться.       На несколько секунд воцарилась тишина, пока оба брата пытались понять, что же на самом деле происходит. Наконец, старший из них снова вздохнул. — Значит, ты в таком состоянии из-за Чимина?       Чонгук не знал, что ответить. — Чёрт возьми, что ты натворил, если всю эту неделю был, буквально, трупом? Ты убил его семью или что? — тишина. — Что делает его таким особенным? — спросил брат, понизив голос.       И Чонгук не мог удержаться, чтобы признание не выплеснулось наружу. Не мог остановить поток мыслей.       Сокджин был его братом, человеком, которого он любил больше всего на свете, человеком, на которого мог положиться, которому мог доверять всем своим сердцем. И парень уже впадал в отчаяние. Пытался дать Чимину время и пространство, как тот просил, но это оказалось слишком. Неизвестность и тревога съедали изнутри. Если Чонгук не может довериться своему брату, то никому не сможет.       И он всё рассказал. Начиная с их первой встречи в Амстердаме и ссоры на вечеринке у Хосока. Рассказал о первом занятии танцами, как даже малейшее движение парня привлекало внимание. Рассказал о том, как Чимин впервые, по-настоящему, танцевал, как у него захватывало дух от красоты и грации. Поведал о мелочах: что парень согласился танцевать для него, что танец Чимина был тем, о чём Чонгук мог думать — так это было прекрасно, что Чон был уверен, если бы весь мир увидел это, они все перестали дышать. Он рассказал брату о первом свидании — о том, как щёки Чимина загорались всякий раз, когда младший прикасался, или когда подарил цветок. Рассказал, что танцор скрытен, и те проблески откровений, что Чонгук углядел, были настолько удивительными, что тот хотел и нуждался в большем. Потом Чон рассказал о тайной комнате — о том, как прекрасно и потрясающе парень выглядел тогда, как расцвёл прямо перед ним… и как он сам всё это разрушил.       Он изливал все мысли, которые преследовали. Слова сыпались на пол, на стены, касались потолка, ласкали их щёки, вся комната была заполнена Чимином.       Сокджин чувствовал себя глупо. Парень был совершенно ошарашен, как будто его стукнули кирпичом по голове. Как же он раньше ничего этого не замечал? Сокджин привык к тому, что у Чонгука бывают моменты одержимости, когда тот полностью погружается во что-то, будь то вид, который должен поймать на камеру; или техника редактирования, которую хочет освоить, старший заметил симптомы и на этот раз… но впервые не обратил внимания, за что зацепился его брат. Впервые он был так слеп. Из всех моментов, когда младший был таким, как сейчас… поправка, на самом деле, никогда не был таким. Никогда центром его внимания не был человек… Старшему было ясно, что происходит, и он не мог удержаться от смеха.       Было неправильно смеяться, но Сокджин не смог сдержать смешок, сорвавшийся с губ. — Так тебе всё это кажется смешным? — рявкнул Чонгук, принимая оборонительную позицию. Но прежде, чем смог по-настоящему взорваться, Сокджин притянул его в крепкие объятия, всё ещё фыркая, как будто весь этот взрыв был самой смешной вещью. — Это не так… просто ты очень глупый, Кук. — Что? — Ты вообще смотрел отснятый материал?       Что за тупой вопрос?       Зачем ему вообще смотреть то, из-за чего оказался в такой ситуации? Зачем ему прокручивать боль и предательство в глазах Чимина? Зачем ему снова смотреть, когда он и так всё видит каждую ночь во сне? — Какого чёр… — Мне кажется, ты должен посмотреть, в конце концов, может и поймешь. — Это глупо, — проворчал Чонгук, падая на стул. Парень вздохнул, глядя на снаряжение для камеры, разбросанное по всему рабочему столу.       Он решил намеренно не обращать внимания на громкое «просто сделай это», которое крикнул брат из кухни.       Чонгук не решался открыть камеру и просмотреть запись свидания. Он не хотел этого видеть, не хотел вспоминать, как предал доверие. Жалел, что вообще пригласил Чимина на это дурацкое свидание. Тогда бы у них было всё хорошо. Чёрт возьми, они только начали ладить друг с другом.       К счастью, просмотр видео был прерван очередной длительной вибрацией телефона, свидетельствующей о том, что он получил сообщение.       Наивно надеясь, парень сразу же открыл текстовое сообщение, только чтобы увидеть прикреплённую фотографию от Тэхёна.       От Тэ-хёна, 7: 23 вечера:       Не знаю, имеет ли это какой-то смысл для тебя, но он сохранил её.       Сразу же поняв, о чём идёт речь, Чонгук открыл фотографию, которую прислал Тэ. Это была та самая роза, которую он подарил Чимину; та самая роза, которую он сразу же принёс к его дому в надежде, что она останется у него. Веря, что она подарит надежду, что у них снова всё будет хорошо.       И теперь, увидев цветок, надёжно стоящий в крошечной прозрачной вазе на ночном столике рядом с тем, что, как он предполагал, было кроватью Чимина, Чонгук снова почувствовал огромную надежду. Может быть, с ними всё будет в порядке?       Он сохранил её. Это было всё, о чём Чонгук мог думать с глупой улыбкой на лице, когда написал ответную быструю благодарность своему хёну. Пока сохранял фотографию, парень на секунду задумался, почему это так сильно на него подействовало, почему заставило что-то шевельнуться в глубине живота, каким-то волшебным образом подняв настроение в одно мгновение.       Однако счастье длилось недолго, и он вернулся к тому, на чём остановился. Тяжело вздохнув, Чонгук убрал телефон и открыл компьютер.       Может быть, Сокджин прав? Может быть, это поможет ему двигаться дальше или что-то в этом роде?       Будущий кинорежиссер достал SD-карту из своей камеры и подключил её к компьютеру, убедившись, что перенёс все файлы, которые были на ней.       Нервно дрыгая ногами под столом и нетерпеливо барабаня пальцами, он выждал несколько секунд, пока компьютер закончит передачу, а когда та, наконец, закончилась, дважды щёлкнул по папке с датой происшествия.       Чонгук немного подождал. Дал себе время подготовиться к тому, как на него могут повлиять эти записи. Мышь зависла как раз над первым видео, первым из… трёх.       Трёх?       Чонгук не мог припомнить, чтобы снимал три отдельных видео. Он знал, что первое будет в танцевальной студии, о танце Чимина, которым был недоволен Чонгук; а второе видео определённо было ужасной космической комнатой. Но, ради всего святого, не мог вспомнить, когда в третий раз брал в руки фотоаппарат.       Он нажал на первое.       Видео ожило, Чонгук стоял перед огромными зеркалами в ярко освещённой танцевальной студии. Его отражение подняло руку и слегка помахало в знак мира. Затем камера быстро переместилась на бежевую перегородку, где виднелась тень Чимина.       Камера оставалась там меньше секунды, пока не переключилась на чёрные кроссовки Чонгука. Его ноги двигались и шаркали, исполняя какой-то танец, которому он научился у Хосока некоторое время назад. — Эй! — Голос Чонгука доносился с экрана, — сколько тебе ещё осталось, — он остановился. Камера медленно двинулась вверх, показывая Чимина, который теперь стоял, облокотившись на перегородку, в своих чёрных леггинсах и слишком большой рубашке, которая обнажала одно плечо. Он тихо смеялся, его прекрасные глаза сверкали маленькими полумесяцами.       Чонгук проигнорировал укол в груди при виде этого зрелища. — Теперь я, наконец, понимаю, почему все называют тебя золотым, ты действительно талантлив во всем, — хихикнул старший.       Тем не менее, он не мог игнорировать то, как голос Чимина звучал на видео, такой приятный и ровный. Не мог не обратить внимания на то, как хорошо старший выглядел со слегка зачёсанными назад волосами, по которым недавно проводил рукой.       Чонгук продолжал наблюдать, пропустив лишь несколько минут разминки Чимина, когда камера была направлена в никуда, и можно было слышать только их разговоры о сообщениях. Ещё одна вещь, о которой Чонгук хотел забыть.       И снова, когда Чимин, наконец, начал танцевать, Чонгук был в восторге от мастерства и полного совершенства движений. До встречи со старшим Чонгук даже не подозревал, что люди могут двигаться с такой элегантностью и точностью. Но точно так же, как и в реальной жизни, Чон заметил даже на видео недостающую искру, заметил, когда танцор наблюдал за собой в зеркале. — Что случилось? — спросил Чимин на записи с беспокойством и страхом в голосе, его глаза блестели от ужаса. — Ничего, малыш.       Чонгук резко ударился головой о стол, не обращая внимания на боль, пронзившую его голову при ударе. Он очень надеялся, что не придётся хотя бы слышать эту часть, надеялся, что сможет пережить несколько минут записи, не умирая от позора.       Видео внезапно оборвалось, и Чонгук объявил об отъезде.       Ладно, это было не так уж и плохо.       Заинтересовавшись третьим таинственным видео, Чонгук дважды щёлкнул по нему.       Видео длилось несколько секунд. Это они шли по кампусу: Чимин немного спереди так, что Чонгук, по сути, просто снимал сзади. Решив, что просто случайно щёлкнул запись в какой-то момент или что-то в этом роде, он уже собирался закрыть видео, но остановился, когда Чимин внезапно повернулся, уставился прямо в камеру и улыбнулся самой сладкой и застенчивой улыбкой. Его щёки были окрашены в розовый, а глаза сверкали, будто драгоценности.       А потом видео закончилось. Простая ошибка, верно? Но почему это заставило Чонгука что-то почувствовать? Почему он всё больше и больше тревожится? Почему тикающая бомба стала ещё громче? Почему это становится невыносимо?       Проглотив комок в горле, он перешёл к последнему видео.       Видео ожило, показав только темноту. Тихая мелодия песни еле слышно играла на заднем плане… а потом комната окуталась самой красивой смесью голубого, звёзды сверкали вокруг, как будто это действительно было снято в глубинах космоса.       Чимин стоял посередине прожектора, весь синий и светящийся.       Никогда ещё Чонгук не был так ошеломлён тем, что снимал раньше. Конечно, время от времени он задыхался от красоты, которую запечатлел в своей жизни, иногда удивляясь самому себе, насколько великолепными могут быть жизнь и природа.       Но всё это было тусклым по сравнению с тем, что видел сейчас на экране. Никогда ещё его сердце так громко не билось в груди, никогда ещё в животе не было такой пустоты. Казалось, что миллионы бабочек яростно хлопают крыльями в каждой части тела. Было трудно дышать.       Если он думал, что Чимин выглядел потрясающе в реальной жизни, то камера увеличила это на миллиард процентов. Старший сиял, сиял синим и белым светом. Чонгук мог видеть только его.       Боль в груди становилась всё сильнее с каждой минутой видео. К тому времени, когда Чимин заговорил о причинах, побудивших танцевать, Чонгук хватал ртом воздух, в его глазах блестели слезы… он знал, что взрыв произойдёт достаточно скоро. — Ты снимал?       Так всё и было.       Снова услышать боль и осознать, что именно он её причинил… Не важно, кто это сделал. Он никогда больше не хочет слышать её повторения в голосе старшего.       Слёзы теперь медленно текли по щекам, а осознание этого спокойно ползло к нему. Понимание.       Наконец-то всё понял.       Чонгук никогда не видел красоты в людях, никогда не находил их достойными съёмок, не находил в них ничего захватывающего, кроме Чимина. Чонгука едва ли волновало, что люди думают о нём, едва ли страдал из-за потерянной дружбы или испорченных отношений… единственным исключением был Чимин. И уж точно никогда не плакал из-за кого-то.       Никто никогда не заставлял Чонгука чувствовать, что весь мир создан только для них, никогда не верил, что существует кто-то, кто может заставить все звёзды на небе потускнеть для них. Кроме Чимина.       Чонгук понял, что никогда не был одержим танцами Чимина, никогда не хотел снимать его на пленку.       Нет.       Это был вовсе не танец.       Это был просто он.       Полностью.