Заходите в гости

На кухне стоял огромный диван, в котором можно было утонуть, если неудачно сесть. Какие-то растения нашли себе место на подоконнике в, скорее всего, самодельных горшках, наверное, мать Хельмута развлекалась. Из окна было видно аккуратную широкую улицу с разными, а не однотипными домами, где-то вдалеке можно было усмотреть парк или сквер. Музыка ветра, бренча, раскачивалась на сквозняке и её звуки создавали достаточно специфическую атмосферу в квартире. Какая же она была яркая, по сравнению с той, в которой жил Рудольф с матерью. Пока Хельмут рылся в поисках своей будущей трапезы, фон Штрохайм смирненько сидел на диване на кухне и рассматривал окружение, насколько было возможно. — У тебя тут уютно, — сделал он этот комплимент спокойным тоном. — Чего? — Донован, который до этого шуршал пакетами в шкафу (в холодильнике был только лед) и поэтому не слышал, практически высунулся откуда-то и сейчас удивлённо хлопал глазами. — Красивая квартира, говорю. Сам украшал? — Что-то сам, что-то было до меня, что-то просто появилось. Хельмут снова головой пропал в чудесном шкафном мире, а бренное тело его продолжило находится на кухне, и за неимением других объектов для рассматривания Рудольф начал рассматривать своего друга. Халат на нем был длинный, — в нормальном стоячем состоянии волочился по полу — сделанный на манер кимоно и к тому же ярко-оранжевый с разноцветной вышивкой. Домашние штаны как-то нелепо с ним смотрелись, но Донована такие мелочи не волновали. — У вас такое разве продают? — Снова спросил Рудольф так громко, чтобы его услышали. — А? — Не услышали. — Нет, такое не продают. Такое, — Донован сделал на этом слове акцент, — как шпильку ищут. — То есть? Хельмут наконец вылез из шкафа с едой в обнимку, положил её на стол и только потом начал обьяснять. — Такую красоту просто так не купишь, её надо искать, с продавцом договариваться. — А ты-то как халат нашёл? — У девушки забрал. — То есть? Донован на пару секунд отвернулся, чтобы осмотреть свой продуктовый улов, удовлетворился им, достал нож и начал готовить себе еду. — Мы с ней переспали и я взял халат в качестве оплаты, — произнес он, не отрываясь от доски. — В качестве оплаты за что? — Ну, я предоставил себя и свое достоинство. — И украл у нее халат. — Ну, а что, надо было белье брать? — Хельмут повернулся и скорчил фальшивую гримасу отвращения, — Фе, такая банальщина. Хельмут гордо провел руками по поясу. — А вот халаты…! Вот это вот дело. Правда, когда девушки заходят на кофе, прятать приходится, чтобы обратно не отобрали. Рудольф хихикнул — Донован был неисправим. Его хаотичная творческая натура находила себе выражение и применение в самых различных ситуациях, но не всегда к месту. — И сколько у тебя уже таких? — С улыбкой спросил фон Штрохайм, подыгрывая и ожидая каких-то невероятных фантазий, шкафа, заваленного халатами, или хотя бы чьего-то пеньюара, но Хельмут и тут его удивил. — Ну, ты знаешь, — Донован слегка замялся, но в его случае это практически ничего не значило, — я подумал, что… Короче говоря, этот халат — единственный в своем роде, больше таких у меня нет. Хельмут замолчал на пару секунд, изображая оскорбленного джентльмена, чтобы затем внезапно продолжить: — Меня просто в гости не зовут, у девушек постоянно соседки, родители, то, сё. Нет возможности оценить именно её халат. Оба рассмеялись, но делали они это недолго и вскоре вновь наступило неловкое, но в этот раз не очень, молчание, которое постарался прервать Рудольф, потому что до этого ему сказать не дали. — А, насчет шпильки, — воодушевленно начал он, пару раз хлопнув себя по коленям, — русские бы сказали «как иглу в стоге сена» или «днем при свете факелов не найдешь». — Ты с каких это пор в полиглоты заделался? — Недоуменно спросил Хельмут, на секунду отворачиваясь от почти готового завтрака. — Вообще, давно. Я же в языковую сферу пошел учиться и вот, повезло. Я и про тебя говорю, и про поездку в Ленинград по обмену. Там, конечно, мрак и скукота, по сравнению с которой Берлин просто рай на Земле, но ребята там прекраснейшие. — Вот ты всё это мне дословно переводишь, — перебил его Донован, — а слабо теперь на русском, м? Рудольф растерянно улыбнулся, теперь пришла его очередь смущаться. Он, конечно, что-то изобразил, но это было настолько странно, что даже Хельмут понял, что что-то здесь не то, но насмехаться над другом не стал. — Эх, ты, страус. А кем ты хоть работать будешь, в языковой сфере-то? Тебя до официальных лиц не допустят, на что кушать будешь? — Донован положил тарелку с бутербродами на стол, затем поставил турку с водой на огонь и достал мешочек, в котором оказался кофе. Рудольф сделал вид, что обиделся. — Вообще, я книжки собрался переводить или кино, его же много снимают сейчас. В конце концов, можно пойти на шофера учиться. — Ладно, ладно, — Хельмут погладил друга по голове, как бы не давая начать конфликт на ровном месте, — не кипятись. Ешь давай, у вас ведь и такой еды нет. Он прыснул со смеху, на что Рудольф сделал серьезное лицо, но не смог его долго удерживать и тоже усмехнулся. — Ну, ладно, — фон Штрохайм протянул руку и взял бутерброд, — Стой, стой, стой, я не буду кофе, — он заметил, что Донован достал вторую кружку. — А, понятно, — Хельмут не пытался переубедить фон Штрохайма. — Мне же больше достанется. — И сел рядом. Какую-то минуту они просто жевали, но фон Штрохайм пришел же не для того чтобы есть. — Знаешь, так много времени прошло, что я не знаю даже, о чем тебя спрашивать, — произнес он, потер шею и отвел взгляд в сторону от друга, развалившегося рядом на диване. — Давай сделаем так, — тот весь подобрался, сел ровно, выпрямил спину. — Меня пока еще зовут Хельмут Донован. Чтобы получить мой возраст, отними год от своего. Я учусь на медицинском, мои оценки вполне хороши. У меня есть некоторая компания друзей и знакомых девушек, с которыми я провожу свободное, — он сдержал смешок, — от учебы время. Иногда курю, но это ничто по сравнению с тем, что было раньше. Ну, ты помнишь! Да, Хельмут начал покуривать достаточно рано, но как не начать, если после пары лет житья от твоего отца, помимо проблем, некоторых денег и светлых воспоминаний, остались сплошные сигаретные заначки. — Люблю музыку, за редкую пластинку убью. Кстати, я включу что-нибудь, чтобы шуршало на заднем плане? — Спросил Донован, потянулся к коробке и начал в ней рыться. Он вытянул одну пластинку и счастливо улыбнулся. — Не против «The Beatles»? Рудольф разрешающе кивнул и мельком посмотрел в окно. Хельмут запустил граммофон и уселся рядом, сияя, прямо как рождественская елка. Показывать всё лучшее, что у тебя есть — детская привычка, пережиток прошлого, когда кусок битого цветного стекла был драгоценным камнем, а небольшая, просто отличающаяся от других ветка — веткой редкого заморского дерева. Хельмут был горд за свою вещь, точнее за то, что он ей владел. — За них, например, вот рву и метаю. Ты хоть о британцах-то слышал? — Спросил он немного снисходительно, но с искренним любопытством и участием. — Ну, слышал о них, но не слушал. Ты понимаешь, мне для репутации надо было. Они же моральные разложители и прочее. — Угу, — Хельмут понятливо кивнул головой и продолжил свою мысль, — Они альбом выпустили. Очередной, — Донован сделал многозначительный акцент именно на это слово, — Ты же понимаешь, сколько времени на написание одной песни уходит? Рудольф пожал плечами и отпил чай. — Так они с шестьдесят третьего выпустили пять штук альбомов и еще вот этот, по примерно четырнадцать песен каждый. Эти англичане вообще спят или они на наркоте и им не надо? Они же ещё по концертам мотаются. Вопрос очевидно был риторическим. — Мне сказали, что во мне есть что-то битловское, — Хельмут гордо улыбнулся. Ему это льстило — такой комплимент, видимо, был для него лучше написанной оды. — Смотри, — он вскочил с места, взял обложку пластинки и поднес её к лицу так, чтобы можно было сравнить. Рудольф уже было открыл рот, чтобы согласиться (там определенно был схожий нос и брови), но Донован смущенно хихикнул, будто про себя, и не дал ему начать: — Врут, причем бессовестно. Я петь-то совсем не умею, а так был бы похож. Хельмут почти бросил обложку в коробку, встал спиной к кухонному столу, облокотился на него руками, опустил голову, затем поднял её и спокойно продолжил мысль: — Я, кстати, хотел на их концерт попасть, когда они только популярность набирали, даже билеты купил и приехал, но там кое-что случилось, и именно поэтому я теперь полосатый хожу, — Донован показал жестом на свой лоб. Рудольф даже не знал как реагировать. То ли улыбаться, то ли сделать сосредоточенный вид. — Дело, значит, было в Гамбурге, в шестьдесят втором, — внезапно начал рассказывать Хельмут, видимо, заметив это. — Я прилетел часа в три, концерт был вечером. Комнату решил не снимать, потому что зачем, на следующий день все равно улетаю. В сумке какая-то сменная одежда, бутылка воды и что-то пожевать было, всё на всякий случай, был налегке, так сказать. Времени до концерта оставалось много, так что я решил пока с кем-нибудь пообщаться. Там были девушки, которые тоже, видимо, шли вечером на концерт, у них был алкоголь, а где алкоголь и веселая компания, там и я. С ними также был брат, уже синий по такому поводу, в общем, хороший парень, — Хельмут тихо рассмеялся и почесал нос, но внезапно тон его голоса стал относительно серьезным, насколько это было возможно. — У брата был мотоцикл. Стало скучно, мы поехали кататься. Дальше я не помню, но мы, вроде, с чем-то столкнулись. Все были целы, брат отделался синяками, а я, как самый везучий, сломал себе локоть и мне еще лицо к тому же расцарапало, так что шрамы остались. Вот, кстати, — Донован подошел ближе, развязывая халат, поднял майку, оголил торс и показал пальцем на небольшой продолговатый шрам, начинавшийся на нижнем ребре и идущий немного вниз, — не только лицо. — И тебя отпустили в шестнадцать в Гамбург на концерт? — С явным неверием в голосе спросил фон Штрохайм. — Ага, — Донован захлопнул халат, — Мама-то думала, что я там аккуратно буду. Рудольф выдохнул и издал какой-то нервно-удивленный смешок. Не зря он, в свое время, переживал и волновался, только жаль, что это вообще никак и ни на что не повлияло. Хельмут, видя замешательство фон Штрохайма, пожал плечами, взял кусок булки, лежавший на столе, и сел с ним рядом. Рудольф кашлянул и, чтобы сменить тему, спросил: — А это как называется? — Он шутливо дернул кончик достаточно длинного хвоста, свисающего с макушки аж до шеи. — А, это, — Хельмут задумчиво покрутил его на пальце, — это значит, что мне надо приводить голову в порядок. А так, «undercut». — Я так понимаю, виски и затылок бреют, а на макушке волосы укладывают? — Ага, — Донован вгрызся зубами в кусок черствой булки. — Только я их отрастил случайно. Ничего страшного, если честно, но только вот на меня смотрят косо. Ну, ничего, зачеты сдам и пойду стричься. — Ты резинки так же у девок воруешь? — Что? — Хельмут поперхнулся воздухом и булкой. — Дольф, — возмутился он, продолжая давиться и кашляя через слово, — зачем ты так? — Не знаю, — смеясь над своей удачной шуткой, ответил фон Штрохайм. Он окончательно успокоился, выдохнул и снова улыбнулся. — Ты бы сейчас себя со стороны видел. Хельмут отдышался, насупился и продолжил жевать булку. Рудольф толкнул его в плечо. — Ну, ты что, обиделся? — Спросил он и погладил его по предплечью после минуты игнорирования. — Не, — ответил Хельмут и продолжил жевать. — Точно? — Да не обиделся я, — вспылил он, когда его снова ткнули в плечо пару раз, — подавлюсь и задохнусь еще, что ты будешь без такого красавца делать. Рудольф улыбнулся и отсел немного. — Расскажи, чего делаешь, где учишься, пока я жую, — произнес Хельмут с набитым ртом и повернул голову к другу. Если честно, с такими щеками он был похож на хомяка и фон Штрохайм даже не сдержал смешка, чем вызвал новую шуточную обиду. — Мое имя ты уже знаешь… — Не знаю, — перебил его Донован и приснул со смеху. — Рудольф, очень приятно, — фон Штрохайм не обратил внимания на этот подкол и продолжил. — Учусь на лингвистическом, хорошо общаюсь с одногруппниками, но друзьями их не считаю. Состою в Союзе Немецкой Молодежи. Занимаюсь там с хорошим тренером, я благодаря ему на второй разряд по плаванью сдал. И еще, вот, к тебе пришел, — Рудольф слегка улыбнулся, говоря о своих достижениях, затем по смешку Хельмута понял, что сказал что-то не то, и начал спешно объяснять. — Ну, благодаря тому, что я в союзе состою, а не потому что плаваю хорошо. — Да понял я, — Донован доел свою булку и отряхнул крошки с рук на пол. — Мои поздравления! — Воскликнул он пару секунд спустя. — Я теперь могу тебя с чистой совестью снова звать выдрой. А вот у этой остроты была своя история. Рудольф научился плавать довольно-таки рано и можно было с чистой совестью сказать, что в его случае легкие были ошибкой эволюции. Хельмут же, наоборот, шел на дно топором до определенного возраста, пока тело легче не стало, и поэтому очень воды боялся. А фон Штрохайму было одному очень скучно плавать, когда они с мамами куда-то выезжали, и поэтому он хватал друга в охапку, несмотря на его возмущенные визги, и тащил купаться. В итоге, если Донован не брыкался и не пытался его потопить, Рудольф умудрялся лежать на воде и держать того на себе, как плавают выдры с детенышами, благо Хельмут был до определенного момента довольно миниатюрным. И все равно они тонули под звуки паники, смеха и крики матерей с берега. — Сколько лет должно было пройти, чтобы ты наконец смирился с тем, что ты выдрёнок, — отшутился в ответ Рудольф. Их так родительницы и прозвали: выдр и выдрёнок, потом и мальчики сами себя так называли. Только, Хельмуту не нравилось быть в роли ребенка и он всячески сердился, когда разговор заходил о плавании в обнимку на животе у друга. — Опять обиделся? — Спросил фон Штрохайм, когда ему не ответили. Хельмут ткнул его кулаком в плечо. — Да смирился я, — Донован играючи боднул Рудольфа головой. — Но когда же я наконец вырасту и стану взрослой выдрой? Хельмут жалостливо это протянул, чем вызвал смех своего друга, а затем сам рассмеялся. — Помнишь, как хорошо мы ездили на Северное море? Рудольф весело кивал в ответ. — А ты помнишь Плэнтервальд? — С радостным возбуждением произнес фон Штрохайм, привлекая к себе внимание. Донован помолчал с секунду, затем улыбнулся, и, что-то вспоминая, засмеялся. — Ага, — сквозь смех говорил он. — Там на нас когда-то ещё дед наорал. Тут уже засмеялся Рудольф. — Помню, помню. Мы с тобой тогда еще, вроде, тряпку забыли, на который мы обычно лежали.— Да, и поэтому я расстелил свою куртку. — А она же не очень большая была, — продолжил фон Штрохайм мысль за Хельмутом. — Поэтому мы лежали с тобой почти в обнимку. — Да, а там этот старикан проходил и давай орать: содомиты, разврат посреди бела дня, — Донован всплескивал руками и говорил сиплым голосом, как бы пародируя того человека. Дальше, оба внезапно замолчали и смущенно посмотрели в разные стороны. И ведь было чего смущаться: когда тот старик, накричавшись, ушёл, тогда еще подростки поцеловались. Причем, сделали они это не назло дядьке, тот был благополучно забыт спустя пару минут, а просто потому, что атмосфера располагала. Неподалеку ласково и по-доброму шуршала Шпрее, над головой галдели птицы, парк был таким пустынным, солнце прорезалось через крону изумрудных листьев, а рядом лежал такой родной человек, что было невозможно удержаться. Причем, насколько Рудольф помнил, именно Хельмут все это начал, ближе подвинулся, его руки к земле прижал и… Именно тогда, он сделал для себя окончательный вывод: лечиться, конечно, надо, но уже не обязательно, и не только ему. — Знаешь, я вот тут думаю, — нетипично серьезно для себя начал Хельмут, — насколько давно это было? Он обратил внимание на непонимающее лицо Рудольфа и продолжил свою мысль: — Ну, просто по датам лет пять прошло, а по ощущениям, — шея Донована покрылась красными пятнами, так выдавалось его смущение, — а по ощущениям, — это он сказал тише, почти пробурчал, — по ощущениям, я будто всего пару недель тебя не видел или, наоборот, целую вечность. — Хельхерт, — неслышно начал Рудольф, — помнишь, как мы с тобой промолчали тогда, застеснялись оба? И, — фон Штрохайм замялся на секунду, выдохнул и затем продолжил, — я тогда не сказал одну очень важную вещь. — Какую? — Донован весело улыбался и тут Рудольф понял, что всё. Все слаженные слова пропали к черту, а в горле застрял ком. — Ну, ладно, она не очень-то и важная, забудь. Фон Штрохайм растерянно отвел взгляд и нахмурился на пару секунд. Всё. А, главное, Хельмут не мог и не хотел допытываться, потому что знал, что, если Рудольф почему-то решил промолчать, то его не уговорить рассказать, что он такого надумал. Проигрыватель издал громкий «брям», точнее, так начиналась мелодия и Донован заметно оживился: — О! — воскликнул он, почти подскакивая на месте от неожиданности, — Моя любимая. Затыкай уши, я докажу тебе, что не умею петь. — Хель, что?! — Рудольф ошарашенно посмотрел на Донована, который вскочил с дивана, схватил ложку и начал подпевать, пародируя при этом, наверное, всех битлов одновременно. Да, танцевать или петь Хельмут действительно не умел, но выглядело это настолько комично, что фон Штрохайм хихикал и совершенно не смущался, глядя на эти дрыганья. Донован тоже веселился и наслаждался собой, хоть сам порывался несколько раз прекратить это шоу. В итоге, он, несмотря на все возражения Рудольфа, стащил того с дивана и, схватив его за обе руки, начал с ним танцевать и подпевать солисту, а на словах «feeling you holding me tight» так вообще неожиданно обнял его, прижимаясь действительно «tight». — Расслабься ты наконец, — Донован перекрикивал чьё-то соло, чтобы донести до друга информацию, правда, он делал это в ухо и было очень неприятно. И Рудольф начал расслабляться, правда, он не понял как это получилось. На следующей песне он уже так же танцевал и так же хохотал, если Хельмут что-то вытворял. Правда, потом произошло нечто, чего явно никто не ожидал. Фон Штрохайм уже довольно-таки разгорячившийся или даже вошедший в раж, что бывало с ним довольно-таки редко, внезапно начал поминать по матерям всех членов ГКП, которых он знал. Также, досталось Хрущеву, по крайней мере, он может быть икнул. Рудольф кричал о том, как он ненавидел их, их идеи и все остальное, в общем, желал всем всего плохого. И это выглядело бы даже грозно в какой-то мере, если бы не выглядело так жалко. Фон Штрохайм не устраивал бунт или шел против правительства, он злобно жаловался на судьбу, потеряв самообладание, под завывание музыки на заднем плане. Правда, он её умудрялся перекрикивать и поэтому Хельмут, который теперь остановился рядом с ним в недоумении, решил его одернуть — Тихо, тихо, — перебил его возгласы Донован, — Ты бы лучше так не кричал. Конечно, соседи привыкли, что я шумный, но я вроде в пропаганду не записывался. — А? — Рудольф удивленно раскрыл рот и поднял брови. — То есть? Хельмут внезапно стал очень серьёзным, выключил свой проигрыватель, подошел вплотную к фон Штрохайму и по-заговорщически начал шептать, насколько это было возможно. — Садись, я тут тебе кое-что расскажу, — у Рудольфа создалось ощущение, что он в каком-то шпионском боевике, настолько настороженно Донован это произнёс. Тот сел рядом, притянул его голову к себе как можно ближе и начал говорить, смотря в глаза. — Как-то раз ко мне постучали, как ты сегодня, только днём. Относительно недавно, кстати. Я один был, никого не ждал. В дверь сначала позвонили, затем, видимо, попытались выломать. Я спросил, кто такие, что надо, они потребовали открыть. В глазок увидел двух широкоплечих товарищей, знаешь таких типичных, — Хельмут закатил глаза, подбирая слово, но у него не получилось и поэтому те двое так и остались типичными, — и один был послабее на вид. Все, главное, в гражданской одежде. Я не отвечал сколько мог, потом пришлось. Они настоятельно рекомендовали открыть дверь, иначе у меня будут проблемы. Они, правда, у меня уже и так были. Одна в том, что я в то время деньги задолжал, другая, что я с несколькими товарищами, когда граница только появилась, начал план подкопа и прочего готовить, но мы передумали, не было возможности добыть нормальную карту. Хельмут замолк на пару секунд, вдыхая и вспоминая подробности, затем так же вкрадчиво продолжил: — Мы покричали на друг друга через дверь, они обещали вызвать полицию, если я не выйду. Я сказал, что без адвоката не буду разговаривать, и перестал отвечать на их вопли. Знаешь, что произошло потом? — Донован смотрел Рудольфу в глаза так, чтобы тот и не думал отвлекаться. Фон Штрохайм слегка помотал головой. Очень хотелось узнать, но Хельмут почему-то тянул и нагнетал атмосферу. И, когда, казалось что, в этой истории могло произойти уже всё, что угодно, Донован практически прошептал: — Они ушли. И, главное, расплылся в улыбке Чеширского кота. Рудольфу понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что вообще произошло. — То есть? — Ушли, просто ушли, — Хельмут уже сдерживал смех, розыгрыш удался. — Мораль такова: ты, конечно, кричи, что хочешь, но последствия именно мне придется разбирать, а еще нужно иметь адвоката, — произнес Донован спокойным, насколько это было возможно голосом. — Я сегодня, кстати, тебя ножом чуть не полоснул, потому что думал, что те товарищи вернулись. Донован выдержал паузу и продолжил: — Шучу, — он улыбнулся и похлопал Рудольфа по плечу, — Если они придут снова, — Хельмут снова сделал вид, будто рассказывает страшилку, — я серьёзно вызову адвоката, — Донован громко закончил фразу, схватил друга за плечи и звонко рассмеялся. Спустя пару секунд и нервных смешков, Рудольф тоже расхохотался и, чтобы не упасть на пол, он упал Хельмуту на колени, тот издал драматичный вопль, хлопнул его по спине пару раз и улегся на него сверху, делая «бутерброд». Казалось бы, взрослые люди. — А ты не думал, что я могу быть завербован Штази, и меня послали, чтобы тебя посадить? — Слегка отдышавшись от хохота, спросил фон Штрохайм, все так же лежавший на чужих коленях. — Ой, да не смеши, — Донован посмотрел ему в лицо. — Хотя, — Хельмуту в голову, очевидно, пришла какая-то идея и он хитро сщурил глаза, — если это так, то я покалечу их агента, — сказал он и начал щекотать Рудольфа, точнее, хватать за бока в попытке пощекотать. Смех прекратился, однако Рудольф продолжал улыбаться. Он, посмотрел на часы, а затем на друга. — Знаешь, мы, наверное, сможем посидеть еще пару часиков, а потом я пойду, — с некоторым сожалением в голосе произнес фон Штрохайм и вернулся в сидячее положение. — Ой, — Хельмут будто отмахнулся от этих слов. — Зачем уходить? Я тебе постелю, поживешь некоторое время у меня, пока документы не получишь, а если хочешь, оставайся на сколько душа пожелает, я вообще не возражаю. — Да нет, — добродушно возразил Рудольф. — Я должен вернуться к определенному времени, меня же еще проверять будут гораздо тщательней, чем когда я сюда шел. — Так, так, стоп, — Донован выставил руки вперед, будто останавливая диалог, — то есть, как это так? Дольф, как это? Что значит «проверять»? Хельмут повернулся к другу и снова взял его лицо в ладони. — Ну, — фон Штрохайм был немного удивлен, — у меня же разрешение на один день, у меня проблемы будут, если не приду вовремя. И вообще, я думал, что ты понял это. Видимо, переоценил догадливость своего друга. — Дольф, Дольф, — прошептал Хельмут, растерянно смотря ему в глаза, — как же это так. Скажи, что ты врешь, пожалуйста. — Нет, я не вру. — Дольф, — Донован обнял фон Штрохайма, и тот оказался прижат к чужой груди. — Ты же понимаешь, что другой возможности может и не быть. — Понимаю, понимаю. Но, тут такое дело, что… Рудольф внезапно замолк и сжал губы в тонкую полоску. — Давай ты просто примешь тот факт, что я тут на один день и скоро должен буду возвратиться домой, — фон Штрохайм выбрался из чужих рук и серьезно посмотрел на Хельмута, чтобы тот действительно это сделал. Не сработало. — Не приму, — Донован упрямился, — Ты должен рассказать, в чем дело. Что случилось-то, в конце концов? — То, что обычно для него работало как стоп-сигнал, в этот раз возымело обратный эффект. — Хельхерт, — Рудольф решил попробовать обратную методику, — У меня просто документы только на один день и я должен буду вернуться. Ты ведь сам говорил, что к тебе наведывались всякие, ты же не хочешь, чтобы такое вновь произошло. — Врешь, — отрезал Хельмут. Фон Штрохайм замолчал, отвел взгляд и начал рассматривать пол. Донован победно усмехнулся. — Знаешь, как я угадал? — Рудольф поднял глаза и кивнул головой в знак того, что он внимательнейше слушает. — Ты никогда не говоришь таким елейным голоском, ты им врешь. — Как ты… Хельмут развел руками. — Я же тебя не первый час знаю. К тому же, — Донован наклонился ближе к нему, — мы как-то с тобой ходили плавать, хотя нам запретили и потом ты рассказывал матери про то, как нас случайно облил садовник. Вот та же интонация, только басом. Рудольф сам чуть не рассмеялся. Надо же, как его знали. А ведь сам не догадывался. Однако, всё же предстоял серьезный разговор. — Ладно, раскусил, — фон Штрохайм признал свое поражение и взял руку Хельмута в свою. — На самом деле, все не так весело и просто, как могло показаться, — Рудольф снова увел взгляд в пол и стал говорить тише, — ты рассказал свою историю, а теперь моя очередь, да? Хельмут напряженно сглотнул и кивнул. Фон Штрохайм пару раз выдохнул, собираясь с мыслями и начал. — Я не могу сейчас остаться не из-за документов. Я плевал на них, честное слово, и наплюю еще кучу раз, наверное. Тут причина гораздо серьезнее. Рудольф внезапно замолчал, затем открыл рот, чтобы продолжить, но, видимо, долго подбирал слова или одергивал себя. В итоге, просто хлопал ртом. — И что это за причина? — Донован спросил это с достаточно ехидной интонацией. На самом же деле, он просто хотел помочь другу собраться с мыслями. — У меня болеет мать, — фон Штрохайм выпалил это на одном дыхании. Хельмут усмехнулся. — А я думал это что-то серьёзное, — Донован как-то слишком поздно подумал, что зря он это ляпнул. Фон Штрохайм вырвал свою руку из чужих, обиженно стиснул зубы и сжал кулаки, а в его взгляде, ну, и в выражении лица читалась неприкрытая угроза пустить их в ход. Рудольф прочистил горло. — Следи за языком, пожалуйста. — Да, да, хорошо, — Хельмут шутливо поднял руки вверх. Это была довольно-таки парадоксальная ситуация: вроде, так честь своей семьи должен был защищать Донован, все-таки это он был рожден еврейкой от оккупанта в стране, люди которой таких как он попросту бы истребили, а не Рудольф, вполне «нормальный» даже по нынешним меркам человек. Они не жили в суровое военное время, а в послевоенном он был очень мал, чтобы так себя вести. Его матери не требовалась защита, она была самостоятельна, а на то, что там говорили злые языки, ей было ровным счетом наплевать. Пускай говорят. Но откуда взялось это отношение к семье, похоже даже для самого фон Штрохайма оставалось загадкой. Рудольф все еще обиженно молчал. — Ладно, — внезапно буркнул он и провел пару раз руками по коленям, вытирая их. Хельмут оживился. — Ты же как врач, наверное, хочешь знать, что случилось, — договорил фон Штрохайм уже более спокойным тоном, а Донован с энтузиазмом покивал в ответ. — Только давай без шуток, тема серьезная для меня, — а вот это Рудольф уже произнес обычным для него голосом. Конфликт, вроде, исчерпал себя. — Помнишь, моя мать отрастила волосы в какой-то момент? И заплетала их еще постоянно. Фон Штрохайму не нужно было подтверждение, он и так констатировал факт. Хельмут это понимал и, когда по нему скользнули взглядом, с думающим видом кивнул головой, чтобы их разговор снова не стал спором. — Твоя моей подарила гребни, заколки, всю эту чепуху. Передай ей, пожалуйста, благодарность. Моя мать стеснялась всё это в лицо сказать, думала, что авторитет свой потеряет. — Так что случилось-то? — Я к этому подвести пытаюсь. — Ты треплешься. — Хельмут! — Прости. — Смотри, — Рудольф начал немного жестикулировать. — Моя мать в какой-то день не смогла самостоятельно заплести косу, у неё дрожали руки. Такое и до этого проявлялось, что-то выпадало, например. Но тут она не могла держать даже расческу. — Руки дрожали, говоришь? — Хельмут что-то вспоминал. — Да, а что? — Это скорее всего связано с двигательными нейронами. Ну, то есть, — Донован принял практически ту же позу, что и его собеседник, и приготовился рассказывать, — Знаешь же про них? Тут либо… — Стой, пожалуйста, — Рудольф вытянул руку вперед и положил её на чужую ладонь, — Мы были у врача, я ничего не понял, если честно. Но я знаю одно: когда-нибудь моя мать не проснется, потому что задохнется во сне. Голос дрогнул. Фон Штрохайм начал часто моргать и смотреть по сторонам. Он утер нос и сумбурно продолжил: — Ну, ты понимаешь. Не могу сейчас остаться. Все-таки она меня вырастила, хочу ей помочь. Нормальное человеческое отношение же. Вот, косы научился плести, а она попыталась себе волосы остричь, чтоб мне легче было. В общем, живем, два бедолаги, — Хельмут внезапно взял его руки в свои и начал успокаивающе гладить. Рудольф сжал губы, но на этот раз не из-за злобы. — Хельхерт, — тихо начал фон Штрохайм после того, как Донован немного пришел в себя после услышанного, — все-таки хочешь скажу кое-что важное? Наклонись. Тот пожал плечами и исполнил просьбу. Какого же было его удивление, когда после того, как он приблизил свое лицо к лицу Рудольфа, тот быстро притянул его за шею, приложился губами куда-то то ли в щеку, то ли в висок и задержался так ненадолго. Было смазанно и непонятно, но в этом поцелуе попытался Рудольф выразить всё. Всё, что когда-то не было сказано и забыто на долгий срок, всё, что, наоборот, лежало на поверхности, все неотправленные им письма, все их слова, слова, слова. Фон Штрохайм был сейчас готов ко всему, он уже сделал то, что хотел, но Хельмут усмехнулся где-то там вне зоны его видимости и, скорее всего, расплылся в улыбке. Рудольфа резко крепко обняли вокруг шеи, будто душа, ему даже показалось, что хрустнула какая-то косточка в его теле, и он обнял в ответ, обхватил руками чужую поясницу, держась как за последнюю соломинку. Так они сидели, правда, хватка стала слабее, но они продолжали обниматься. Два друга. Два совершенно разных по мировоззрению, по характеру человека, которых сравняло падение государства, захватившего полмира и потерявшего всё, но разделила стена, в самом прямом смысле этого слова. И, если бы не было этого равенства сначала, то им бы нечего было друг другу сказать. — Дольф, — тихо шептал Хельмут куда-то фон Штрохайму в макушку и им обоим кажется, что другой душит всхлип, — Если ты перейдешь через границу насовсем, я куплю тебе самую лучшую гитару, на которую смогу накопить. — Знаешь, я, наверное, приеду к вам на Рождество или Сильвестр вместе с матерью, — Донован держал в руках бумагу с печатью, разрешение на пересечение границы. — Что ж ты раньше-то не приехал, если оно у тебя готово? — Спросил его Рудольф, стоя на одном колене и завязывая шнурки на ботинке. — Я вот эту вот, — Хельмут потряс документом в воздухе, — Дрянь, — было видно, что он хотел выдать что-то покрепче, но сдержался, — знаешь сколько времени получал? Фон Штрохайм кивнул головой, как бы говоря «продолжай». — Пять месяцев. Сначала мне отказали, потому что, видите ли, мой отец родом из Ирландии, а это, по их мнению, значит, что я очень ненадежный человек. — Шпион и буржуй, — улыбнулся Рудольф, вставая и отряхивая колени. Последнее слово он снова произнес по-русски. — Ага, — кивнул Донован и раздраженно продолжил, — Почему ты меня так вообще называешь? Что это значит? — А почему бы и нет? Ну, ты гражданин капиталистической страны, а значит буржуй и враг революции, — фон Штрохайм издал непонятный смешок, он откровенно издевался, попутно обнимая Донована и гладя его по плечам, — Успокойся, я же шучу. — Я знаю, — Хельмут аккуратно выскользнул из чужих рук. — Так вот, — продолжил он, — Потом им не понравилось то, что вы не являетесь моими родственниками и они задерживали весь этот процесс проверками и меня, и вроде даже вас. И вот, наконец, они все сделали, я забрал документы, начал думать, когда к вам приехать, а ты вот меня опередил. Рудольф улыбнулся и начал надевать пальто. Было приятно думать, что о тебе волнуются и переживают. — Дай поправлю, — Донован будто прочитал его мысли и жестом заставил повернуться к себе. Хельмут ловким движением тонких жилистых рук поправил и разгладил стоящий до этого мятый воротник, попутно случайно касаясь холодными большими пальцами шеи. Рудольф хотел было сказать спасибо, но сначала его притянули за тот самый воротник, и затем резко поцеловали в губы, перед этим почти заехав носом в глаз. Хоть из-за всего этого жизнерадостного, почти казановьего флёра казалось, что Донован знает, что делает, делал он, видимо, совсем не то, что надо было. Иначе, как можно было объяснить, что он своими губами присосался к губам Рудольфа как будто хотел их сожрать, ну, или откусить рот от его лица, на крайний случай. Когда поцелуй кончился, фон Штрохайм начал дышать полной грудью. Сердце колотилось явно сильней, чем обычно. Уши прямо горели, Рудольф бы поставил все свои деньги на то, что он сейчас был просто пунцовым от смущения. Хотелось как-то пошутить, разрядить атмосферу, ехидно спросить «что же на тебя нашло, Хельмут?», но… не хотелось. Скорее всего, это была их последняя такая встреча наедине, зачем её было портить. Кто знал, что могло быть дальше, может границу полностью бы закрыли, окончательно. Чтобы ни туда, ни обратно. Донован, как только оторвался от чужих губ, издал наигранное болезненное шипение и потер кончик своего носа. — Извини, что я так внезапно, — он сказал это с наигранной уверенностью, наконец отпуская воротник пальто, однако, в голосе все равно была слышна смешинка. — Извини, что я тоже, — ответил ему Рудольф, явно копируя манеру разговора, и, сам того от себя не ожидая, притянул к себе Хельмута за шею и аккуратно поцеловал его в губы. От удивления Донован вообще не сопротивлялся, а его глаза раскрылись до невозможности. Фон Штрохайм сам хотел орать, настолько всё это было смущающе и неловко. Он первым начал поцелуй, первым и закончил. — Вау, — искренне улыбаясь, прошептал Хельмут и издал смешок. Рудольф сам усмехнулся, только смущённо. — Ничего, еще научишься, — Донован ободряюще его обнял и улегся головой на плечо, — но то, что уже есть весьма и весьма недурно. Ай! — Фон Штрохайм слегка дернул его за хвост и цыкнул, заставляя перестать портить момент. Вдох, выдох. Так обниматься было настолько хорошо, что Рудольф не переставал глупо, неестественно для себя улыбаться. Хельмут так удобно устроился у него в руках, что отпустить его было бы кощунством, поэтому фон Штрохайм смирился с тем, что ему дышали в шею и иногда со всей силы сдавливали ребра. — Слушай, там стемнело, — лениво констатировал факт Донован. — Точно не хочешь остаться? Там холодно и страшно. Рудольф укоряюще посмотрел на него и Хельмут тяжело вздохнул, наконец, принимая тот факт, что им всё же придется расстаться Они выпустили друг друга из объятий, фон Штрохайм поправил пальто и гитару, висевшую на спине. И зачем он её только через границу нес? Сердце снова болезненно сжалось. — Ну, всё, — на выдохе прошептал он. — Я пошёл. — Пока, — как можно более безэмоционально, но все-таки с некоторой обреченностью ответил ему Хельмут, уже точно не надеясь. Следующие пару секунд были ужасно напряженными — Донован медленно поворачивал ключ в замке, надеясь, что его друг передумает и останется. Щелчок, звук шага. Это Хельмут отошёл от дверного проема, освобождая проход. Рудольф непроизвольно зажмурил глаза, сделал вдох, будто перед прыжком в воду, и вышел в парадную.