***
Когда он в следующий раз открывает глаза, картинка всё та же: чьи-то ноги, ряды коек, слепяще белый свет из окон. Несколько минут — может, полчаса — Джерард слушает женские голоса, редкие стоны с соседних кроватей, скрип ржавых металлических сеток под матрацами. Звуки доносятся будто из-под воды, бóльшую часть головы по-прежнему занимает звон. На плечо ложится чья-то ладонь, знакомый голос спрашивает о самочувствии; он пытается что-то ответить, но выходит мычание — язык еле ворочается, будто Джерард буквально забыл, как говорить. Перед глазами то же светлое лицо с яркими губами — не такие уж они и алые, как Джерарду в прошлый раз показалось. Кто-то окликает сестру именем «Лин» — возможно, Линдси. Джерард невнятно зовёт её, пытается выговорить слово «вода», и ему это почти удаётся: Линдси подносит к его губам кружку с водой, и он кое-как делает несколько жадных глотков. Через несколько секунд живот и грудь сдавливает спазмом, и вода вместе с рвотой выходит наружу. Судя по звукам, на полу для этого уже постелена тряпка. Линдси снова даёт ему воду. На этот раз она остаётся внутри, и Джерард откидывается на подушку, закрывает глаза и проваливается в сон.***
Он просыпается ночью, и первое, что слышит, — отвратительные, истошные вопли. Судя по звукам, у кричащего что-то во рту, а ещё отчётливо слышен скрип, похожий на движение напильника по дереву. Блевать хочется снова, и через полминуты борьбы с тошнотой Джерард сдаётся. В этот раз у кровати стоит жестяной таз — весьма неплохо, учитывая, что Джерард в этом госпитале явно один из самых здоровых. По крайней мере, он уже заметил, что все части его тела на месте. Удивительно, как ему ещё койку отвели. В части контуженных скидывали на лежаки в сарае. Так что койку и таз можно считать подарками судьбы. Когда крики затихают, Джерард благодарит небеса: голова адски болит и кружится от любого движения. Интересно, как ему теперь ходить в туалет. Хотя, скорее всего, он уже ходил, только под себя. Не хочется представлять, как Линдси меняла ему бельё. Впрочем, она наверняка видела и более неприятные вещи. А Джерард наверняка скоро встанет на ноги. Встанет на ноги. Фрэнк. Джерард издаёт невнятный звук, похожий на «Лин», и, разумеется, никто не слышит. С четвёртой попытки дозваться наконец удаётся, но подходит другая сестра, постарше, её он ещё не видел. На вопрос «где Фрэнк?» сестра с непробиваемым лицом и адским французским акцентом балаболит что-то вроде «сейчас вы уснёте, всё хорошо, не волнуйтесь», и, кажется, его мычание принимают за бред, а переболтать сестру у Джерарда точно не хватит сил. К тому же через несколько секунд он действительно отключается.***
Ему снится Фрэнк — если эти невнятные галлюцинации можно назвать сном. Ему снится окровавленный, покалеченный, кричащий от боли, умирающий Фрэнк. Скорее всего, это были реальные крики в палате, но мозг Джерарда слишком, сука, правдоподобно совместил звуки с картинкой. Имя «Лин» уже стало синонимом «помогите». — У нас есть несколько Фрэнков, но я не помню их по фамилиям, — Линдси аккуратно приподнимает голову Джерарда и переворачивает подушку другой стороной. — Посмотрите списки, Лин, пожалуйста, я очень вас прошу. — Это ваш друг? — Это мой парень. Линдси смеётся: у неё красивый, немного гнусавый смех, чем-то похожий на его собственный — по крайней мере, ему говорили, что его смех похож на кряканье бешеной утки. Наверное, Джерард мог бы в неё влюбиться. Не в утку — в Линдси, конечно. — Поищем вашего парня, — она как-то слишком хитро улыбается, и у Джерарда есть подозрение, что озвученная в шутку правда была таки раскушена. — Но вам сейчас нельзя волноваться, — уже серьёзнее. — Обещаете, что не будете? Конечно, думает Джерард, нет поводов для волнений. Фрэнк всего лишь может быть мёртв. Фрэнк может быть мёртв уже давным-давно. А Джерард лежит здесь и не знает ничего. О чём тут волноваться? — Обещаю. — Спите, Джерард, всё будет хорошо. Хотите, чем-нибудь уши заткну? — Всё хорошо, я привык. — А я ещё нет, — тихо говорит Линдси скорее себе, чем Джерарду, глядя куда-то мимо него.***
Когда он просыпается в следующий раз, Линдси говорит, что Фрэнк Айеро лежит на этаже над ними. Целых пять секунд счастья — до момента, пока Джерард не спрашивает, как он. — Пока трудно сказать. Доктор говорит, он иногда приходит в себя, но в последние дни в основном спит. В основном без сознания, ты хотела сказать, — думает Джерард. «Трудно сказать» — это диагноз, который в военном госпитале означает «ещё максимум пару дней». Он просит перевезти его на этаж к Фрэнку. Линдси сопротивляется: никакого волнения, никаких лишних передвижений, да и, мол, нет в этом смысла, всё равно поговорить не получится, и что-то там ещё. Джерард просит снова, и снова, и снова, пока Линдси не сдаётся и не обещает спросить разрешения у доктора. — Не знаете, что с остальными? — С кем? — Со взводом. Это они нас нашли? — А, — Линдси смотрит на Джерарда всего секунду и отводит глаза, прижимая к сгибу его локтя рваный кусочек какой-то бельевой ткани (вата в госпитале давно закончилась) и снимая иглу со шприца. — Нет, это гарнизон. Была вылазка, наши вас подобрали. — А взвод? — Мне жаль, Джерард. Никто не выжил. Они встречаются взглядами, но из-за головокружения её лицо перед глазами Джерарда плывёт. — Был очень плотный обстрел. Вам повезло, что вы были не с ними. Если бы Джерард мог безболезненно двигать мышцами лица, он бы усмехнулся. Слово «повезло» звучит забавно относительно его жизни. Линдси просит его поспать, но это и не обязательно озвучивать: спать — всё, что Джерард сейчас может. Все остальные действия вызывали тошноту, головную боль и граничащие с галлюцинациями отвратительно красочные воспоминания. Вечером его всё-таки перевозят на этаж выше.***
Фрэнк похож на труп, и Джерарду хочется плакать — впервые за последние месяцы. А он-то думал, что после смерти Майки выплакал всё, что мог. Доктор говорит, в ампутации нет смысла — некроза нет, проблема не в ноге. Проблема в том, что Фрэнк истощён, и организм не справляется с горячкой. Фрэнк умирает. Просто умирает. Но доктор этого, конечно, не говорит. Он говорит: «Переживёт эту ночь — может, даже будет ходить». Ночью у Фрэнка снова температура. Это обнаруживается только благодаря Джерарду, который, несмотря на ругань сестёр, каждый час кое-как сползает со своей койки и, стараясь не блевать в течение трёх-четырёх шагов до постели Фрэнка, трогает его лоб и проверяет пульс. Жаропонижающее ему вкалывают тоже благодаря Джерарду, а точнее, благодаря тому, насколько он заколебал сестёр своими требованиями. Судя по всему, тратить медикаменты на Фрэнка никто уже не хочет. Температура не сбивается. Сёстры шёпотом переговариваются, мол, лучше бы кто-нибудь уже за неимением морфия придушил Фрэнка по-тихому, чтобы никто не мучился. Джерард накрывается одеялом с головой и наконец плачет. От слёз голова болит ещё больше, и блевать всё-таки приходится. Около двух часов ночи Фрэнк приходит в себя. Джерард не сразу понимает, что не спит: за последние часы ему слишком часто мерещилось, что Фрэнк зовёт его по имени. В этот раз Фрэнк зовёт по-настоящему, и от этого очень-очень тихого «Джи» внутри всё сжимается. Фрэнк похож на труп больше, чем когда-либо. Джерард спускает ноги с койки и, отдышавшись, с трудом перебирается на койку Фрэнка, аккуратно садится рядом с ним. Они оба заросли щетиной, но Фрэнку она идёт, а Джерард, наверное, выглядит как облезлый кот. Это и смешно, и стыдно одновременно: стыдно, что в этом мире ещё остаётся что-то смешное, когда Фрэнк умирает. Они не разговаривают: Джерард мягко вытаскивает его руку из-под одеяла и держит её в своих. Рисунки татуировок на тыльной стороне ладони и пальцах изрезаны корочками ссадин. Фрэнк молча смотрит на него, а Джерард отмечает каждую деталь: как он делает вдохи и выдохи, моргает, сглатывает, слабо гладит его руку большим пальцем, рассматривает его лицо и едва-едва улыбается уголками бледных, потрескавшихся губ. Джерард улыбается в ответ, и не то чтобы это было вымученное подбадривание. Просто он всё ещё не может не улыбаться, когда улыбается Фрэнк. А потом Фрэнк засыпает. Джерард сидит с ним ещё, наверное, час, держа пальцы на его запястье и переставая дышать каждый раз, когда ему кажется, что удары прекратились. Сидит, пока не чувствует, что вот-вот свалится на Фрэнка: организм всё ещё не выдерживает долгого вертикального положения. Заставляет себя выпустить его руку, добирается до своей кровати и накрывается одеялом по самый подбородок — тело дрожит от невыносимого холода. Смотрит в потолок, смаргивает слёзы и впервые за год на фронте молится. Богу, который умер в семнадцатом.