Глеб
Дорога оказалась тяжелее, чем я думал. Мы проехали около десятка городов, все собирались на площадях, тропах, лишь бы увидеть своего короля. Иногда я выходил к людям и давал им свою поддержку. Многие просили милостыню, кричали «Боже, храни короля Глеба!» и тому подобное. Признаюсь, мне до сих пор льстит такое внимание. Я не могу привыкнуть к нему, хоть и должен. Саймон, как мой мудрый учитель, говорит: «Тебе нельзя путать свои чувства со своим домом, Глеб. Царь должен всё делать для своего народа». — Мы уже приехали, ваше величество, — оповещает Итан. Я облегчённо выдыхаю и заглядываю в окно. Всё так же, как и было. Те же поля с пшеницей, та же церковь, те же деревянные дома. — Вы оставайтесь здесь, я пойду один. — Но ваше величество, я не могу отпустить Вас без стражи. — Действительно, Глеб, — закопошился Джеймс, который до этого мирно посапывал в воротник. — Иди хотя бы с пятью стражниками, а то мне Ингрид голову оторвёт, если с тобой что-нибудь случится. — Ох, ладно, — деваться некуда, поэтому, когда мы останавливаемся у постоялого двора, я вышел к дороге с гвардейцами. Ветер колыхал мои распущенные волосы, под сапогами шелестела сухая трава. Всё-таки осень в этих местах прекрасна, как никогда. Пока иду, вижу, как детишки бегают по полю и играют в салочки. Хах, когда-то и я так же бегал и не думал ни о чём. А что же сейчас? Я ведь никогда не думал, что меня когда-либо оторвут от этого родного места, а вернусь я сюда уже королём одной из великих держав мира. Вот и знакомый двор, знакомый дом, недалеко от церквушки, из которой мне порой хотелось сбежать, лишь бы не петь песни с утра до ночи, молиться и причащаться. Я убегал с пацанами в соседские деревни, развлекался с девушками и ловил птичек своей ловушкой. Как бы я хотел вернуться в то время и ощутить всю прелесть беззаботного детства ещё раз. — Это он? — тихонько задаётся Итан, стоя поодаль. Я киваю, когда замечаю старика в своей рясе и с бородой на лице. Он улыбается, когда поправляет лианы на своей плантации. Затем он поднимает голову и видит меня. Мирослав застыл, как статуя, я же двинулся к нему. Ноги, руки дрожат, сердце стучит. Всё же он вырастил меня, стал родным человеком. — Г-глеб, — поражённо шепчет он и прикладывает руку ко рту. Его веки обрели больше морщин, голос стал тихим, а волосы обрели окончательную седину. — Папа… Я не выдерживаю и кидаюсь священнику на шею. Он обнимает меня со всей силы и всё крепче прижимает к себе. Меня пробивает целый поток эмоций, и я не успеваю заметить, как слёзы начали катиться по моим щекам. Слишком много всего произошло, столько нужно рассказать. — Мальчик мой, — плачущий мужчина начинает целовать всё моё лицо, — любимый… маленький… баловник ты мой… я думал… ах, я думал, что ты умер! Я думал… милый мой… Господи, благодарю тебя, что ты сохранил мне сына!!! Боже мой… на тебя уповаю… Он целует мои ладони и ещё раз обнимает. Странно, раньше я не получал от него столько любви разом, но, видно, я чего-то не знал. — Я ведь думал, что тебя убили. Даже свечи за упокой души твоей ставил, но они всегда затухали сами собой. Видно, Господь знал, что мой малыш жив. А я не верил, не верил… — Всё хорошо, папа. Я здесь, я с тобой, — утираю свои веки и ещё раз обнимаю отца. Мы стояли довольно долго просто обнявшись и уже ничего не говоря. Но только потом он обратил внимание на мою одежду, на свиту стражи, на Итана, что стоял в сторонке и нюхал цветы в нашем огороде. — Ух, а это кто? — Пап, многое изменилось. Я тебе расскажу позже. Познакомься, это Итан, мой камергер. — Оу, здравствуйте, — кивнул отец парню. — Здравствуйте, Отец Мирослав, я примерно так и представлял того, кто воспитал нашего короля. — Короля? — теперь непонятливый взгляд ко мне. — Да, — поддакивал Итан. — Глеб — король Коктеврана и Декарии. Мирослав открыл рот, но ничего не мог произнести от шока. — Всё потом, пап. — Как скажешь… — А где Остап и Яков? — гляжу на дом, но никого не вижу. — Идём, — сказал отец и я поплелся за ним. Мы зашли в дом, где прошло всё моё детство. Хах, это же та самая ваза, которую я запустил в стену со злости, когда был подростком, но та не разбилась, а мне потом хорошо всыпали. Ступаю в комнату, которая раньше была наша с братьями. Моя кровать была у окна, чтобы я мог любоваться луной, прямо лёжа на подушке, и загадывать желание. Одним из них было изменить свою судьбу. — Глеб? — поражённо произнёс Яков, который лежал на тахте по пояс в одеяле. — Ах ты ж гадина живучая! — прыснул Остап, который сидел на соседней кровати и читал книгу. — Иди сюда, зараза! Я улыбнулся знакомым речам, но стражники, что зашли в дом, тут же выставили мечи и направили в грудь Остапа. — Назад! Не смейте приближаться! — Ого! Эт-то ещё что?! — поднял брат руки. — Опустите оружие! — рыкнул я. — Но ваше величество… — Молчать! Убрать оружие! Молодые гвардейцы послушно опустили мечи и дали мне подойти к застывшему брату. — Я ничего не понял, — сказал с улыбкой Остап и обнял меня, как в старые добрые времена. Вроде и прошло несколько месяцев, но будто полжизни. — Эх, малой! — Столько всего рассказать нужно, не поверишь! Я повернулся ко второму брату и тут же ринулся к кровати: — Яков. — Глеб, хах, ты так изменился, — улыбка искренняя. — Что с тобой? Остап облокотился на спинку кровати и начал говорить: — Когда тебя забрали, в тот день нас сильно ранили. Я то выкарабкался, а вот Яшу задели сильнее, у него парализованы ноги, и он больше не сможет ходить. Я приложил руку ко рту, затем нервно потеребил свои волосы и склонился к брату, целуя того в лоб. — Неужели ничего нельзя сделать? — Мы не знаем, Глеб, — подошёл сзади отец и положил ладони на мои плечи. — Лекари говорят, что проживёт, хоть до ста лет, но, если соблюдать уход. А уж про ноги и забыть ему стоит, видно, наказание божье. — Итан, — позвал я своего слугу, что затесался за углом. — Да, ваше величество. — У нас есть лекари хорошие в Ивэне. Пошли оттуда самого лучшего доктора и вели направиться сюда и вылечить моего брата. — Слушаюсь, ваше величество. Но в Ивэне не очень любят Салиф и … — Скажи, что король приказал! — Да, ваше величество, — склонился тот и убежал делать пометки в своём блокнотике. Все снова посмотрели на меня, как на прокажённого, а я лишь закатил глаза и продолжал улыбаться от того, что, наконец, снова вижу родных.***
— Я знал, Глеб, — промолвил отец Мирослав и посмотрел на свои руки. Мы сидим на лавочке с видом на поля колосящейся пшеницы, после того, как отец откормил меня своей фирменной похлёбкой. Итана чуть не вывернуло наизнанку от столь непривычного блюда. Представляю, что было бы с Джеймсом, если бы тот не остался на постоялом дворе следить за всей свитой, что осталась на окраине деревни. — Что именно? — Что ты — наследный принц Декарии. Теперь наступила моя очередь уставиться на старика с открытым ртом. — Глаза не пучь, сколько раз повторял! — заворчал он и щёлкнул меня по носу, смеясь от души. — Откуда ты узнал? — Когда тебя подбросили к воротам церкви, я задержался подольше с молитвами. А потом увидел маленький кулёк, завёрнутый в одеялко. Я так испугался поначалу, ибо пошёл снег, и ты мог застудиться. Одеяло было с золотыми нитками, и я сразу смекнул, что это особого статуса дитя. Я принёс тебя домой и развернул. Ты был совсем маленьким, таким худеньким мальчишкой с маленькими нежными ручками. Я осмотрел тебя и увидел печать на твоём затылке. Я не стал никому говорить об этом, и оставил тебя у себя. Позже я стал узнавать у знакомых о различных печатях, и кому такие ставят семьи. Когда тебе был годик, мне удалось узнать и полностью убедиться, что ты тот самый принц, о котором тогда все говорили. Война шла, я так испугался за тебя, что решил скрыть тебя ото всех. Понимал ведь, что тебя могут найти и убить, а я как праведник не мог позволить варварам умертвить невинную душу. Тут я подумал о Норе и ребёнке. Вот откуда у меня это чувство вины. — И после стольких лет… — Всегда, Глеб, — улыбнулся отец. — Я всегда любил тебя больше всего на свете. Я знал, что рано или поздно всё откроется и тебе придётся взять на себя большую ответственность, поэтому пытался держать тебя на дистанции, чтобы не привязываться. Каждый раз, когда лупил за непослушание, потом полночи на коленях стоял и ронял слёзы, виня себя, что причиняю тебе боль. Но сам посуди, ты ведь по-другому не слушался. — Хах, да уж. — Я всегда учил тебя слушать голос разума, а не зов страсти. Однако, любовь к тебе была сильнее этого самого голоса. У меня образовался ком в горле от таких откровений, но я рад, что теперь вся картинка сложилась. — Мне нужно ехать в Декарию. Мой биологический отец, король Деонисий, должен отдать мне свою корону. — Не отдаст, — резко произнёс Мирослав. — Добровольно никогда не отдаст. Он хоть и позволил нашей скромной стране отделиться, но свою власть над Декарией никогда не отдаст. Он захочет либо твоего подчинения, либо смерти. — Но я ведь его сын. — Не все любят, как родители, и не всегда родитель тот, кто любит, Глеб. Я устремил глаза вдаль и потеребил волосы. Дело близится к закату: розовая дымка в облаках озаряет колосистое поле, неизбежно приближая мрак. — Не волнуйся за меня, отец. Я поеду и заберу то, что принадлежит мне по праву. — Я не сомневаюсь в этом, мальчик мой. — Дашь какое-нибудь напутствие? Как бы там ни было, но мне всегда помогали твои советы. Папа задумался, но потом поцеловал меня в щёку и ответил: — Как думаешь, кто больше знает — дурак или мудрец? Я повёл плечами, не находя ответа. — Дурак. Мудрец во всём сомневается. — Хорошо же быть дураком, — отозвался я, потянув уголок губ. — Много мудрости — много печали. — Что я должен знать, если мы больше не увидимся? — ком в горле, а голос дрожит от одной мысли, что, возможно, это наша с ним последняя встреча. — Не люби деньги — обманут. Не люби женщин — обманут. Из всех вин самое пьянящее — это воля. Вставай рано на рассвете и запомни, что закат приходит тогда, когда его совсем не ждёшь! — Сынок, — придвинулся мужчина и взял моё лицо в свои ладони, — я благословляю тебя и желаю, чтобы ты всегда находил утешение в своих детях. Помни, только они будут беззаветно любить тебя, если будешь для них мудрейшим человеком и достойным отцом. И они всегда будут смотреть на тебя так же, как ты сейчас смотришь на меня. — Папа, — выдохнул я, чувствуя подступающие слёзы. Я уткнулся глазами в шею старца, пока он гладил меня руками по спине. Ингрид на меня плохо влияет, я стал слишком сентиментальным, а может, и всегда таковым был. — Я никогда не забуду тебя и твои мудрые советы. Благодарю тебя за счастливое детство и за то, что ты у меня есть! — Моё ты солнышко, я буду счастлив только, зная, что ты так же улыбаешься, освещая своей улыбкой этот бренный мир, полный хаоса и развращённых душ. Ещё раз обнимаемся крепче некуда, я ощущаю дрожащие пальцы отца на своей спине и его неровное дыхание, записывая в голове это мгновение на долгую память.